Накануне полувекового юбилея в профессии беседуем с Николаем Михайловичем в его кабинете заместителя главного редактора «Российской газеты».
– Начнем с актуального. У вас недавно вышла книга «Легендарные разведчики-3». Ожидать ли читателям четвертого, пятого и так далее томов?
– Вышло переиздание. А сейчас я готовлю «Легендарные разведчики-4», сделано где-то две трети. Постараюсь в этом году сдать в «Молодую гвардию», где выходят все мои книги. Ну а когда появится эта – наверное, в феврале-марте. Моя мечта – закончить этот четвертый том. Там много хороших людей и много новых персонажей, о которых никто пока не писал.
– Как и когда вы пришли к жизнеописанию судеб гениев разведки?
– Никакого отношения к разведке не имел. В конце 1992-го вернулся из Франции после пяти с лишним лет командировки. А эти пять лет были переломными в судьбе страны. Я неплохо разбирался в международной политике, спортивной теме, а в остальном – здорово отстал. Уезжал из одной страны – приехал в другую. Меня вызвал главред «Комсомолки» и сказал, что надо побыстрее вписываться в российскую действительность: «Вот сейчас звонил академик Евгений Примаков. Он хочет, чтобы у нас был постоянный корреспондент в пресс-бюро Службы внешней разведки России. А ты подходишь по всем критериям, которые озвучил Евгений Максимович. Мужчина; человек, который знает минимум два, а лучше три языка; журналист, который бывал за границей, и четвертое – чтобы никаким боком не был связан с разведкой». На эту тему тогда писали мало. Я пришел в пресс-бюро и мы начали нашу работу. Это было в июне 1993 года. А 11 июля исполнялось 90 лет со дня рождения разведчика Абеля. И я с помощью ребят из пресс-бюро написал о нем нечто новое.
– «Историк спецслужб», так вас многие называют, и писатель-документалист – в чем принципиальная разница и что общего? Или это одно и то же, только разными буквами?
– Я не вижу никакой разницы. Историк – это, в определенной степени, и писатель. А если меня так называют люди, то мне это даже лестно. Сам я этого титула себе не присваивал. Да, я писатель – у меня около трех десятков книг. И две трети из них посвящены разведчикам, в основном нелегалам. До этого писал книги о спорте.
– Какие чувства были и как это на практике происходило – первое соприкосновение с СВР?
– Я всегда люблю встречаться с людьми, а не писать о них по документам. Когда меня попросили написать об Абеле – вынесли огромную стопку бумаг. Читал, листал всю ночь. И был в ужасе. Вернул папки и предложил работать по-другому. Написал список людей, с которыми хотел встретиться. Некоторые пункты, я это понимал, были невыполнимы. Решить это все мог только директор СВР Примаков. Ему и передали письмо. Через два дня я снова в пресс-бюро: рукой директора вычеркнуто всего три пункта, а в остальном – «помочь и оказать содействие». И потихоньку мы начали эту программу выполнять.
Что касается Абеля – на это ушло 17 лет. Сначала вышло три больших материала, в которых его соратники и дочка рассказывали об Абеле. Я думал, что это много, а потом оказалось, что только первый пласт. Встречался с разведчиками, еще более профессиональными в этой области, часто засекреченными. Разговаривал с «учеником Абеля», как он себя называл – в книге он без имени. И только потом настало время документов. Все люди, которые знали Абеля, потихоньку уходили: дочь Эвелина, его начальник, друг Абеля, ушел связник. Книга выдержала пять или шесть изданий и называлась боле правдиво «Абель–Фишер». А первую – «Правда полковника Абеля», я выпустил за свой счет. Пошел в церковное издательство «Весть», они благословили – книга разошлась мгновенно. Моя жена и сын разносили ее тогда по книжным магазинам. А потом позвонил легендарный человек, историк разведки – будущий Герой России, атомный разведчик Владимир Барковский. Мы встретились и начали работать. Владимир Борисович объяснил, что мне надо более глубоко вникать в тонкости атомной разведки. Каждое воскресенье в определенное время я встречал его возле своего дома, мы поднимались в квартиру и он мне рассказывал, втолковывал, приводил детали. Конечно же, в определенных рамках. Я писал новые главы, показывал Барковскому. В первой книге об Абеле я сделал несколько ошибок: похоронил, сославшись на чьи-то слова, связника Абеля, а он был жив, перепутал пару фамилий и допустил некоторые перестановки во времени. А вот после бесед с Барковским таких ошибок не допускал. Надежнее, чтобы все материалы, которые пишутся на эту тему, смотрел профессионал. Книга «Абель–Фишер» вышла в 2010 году в ЖЗЛ. Такого успеха никто не ожидал. Покойный ныне директор издательства Валентин Фёдорович Юркин говорил, что она была продана за три дня. Ее переиздавали, выпустили двухсерийный фильм на Первом канале.
Стал я общаться с приемной дочерью Абеля, Лидией Борисовной Боярской, ее все звали Лидушкой. Очень немолодая женщина, вся в боевых орденах. Их она получила в 18–20 лет, когда служила радисткой на морском флоте во время Великой Отечественной. Прекрасный человек, с которым мы долгие годы дружили. Приходили к ней с моей женой, разбирали архивы Абеля. И здесь это были действительно его архивы, тут уж никакого интернета. Были письма из тюрьмы в Атланте, да и почти все письма жене, дочерям, начиная с конца 20-х годов прошлого века. Мы выбирали те, что можно было публиковать. Вот тогда я и понял, что такое архивная работа. У меня было много вопросов, и Лидия Борисовна мне письменно на них отвечала, а это – огромный труд. «Я хочу, чтобы вышла хорошая книжка», – говорила она.
– У вас около двух десятков книг о разведчиках-нелегалах. Есть ли какой то шаблон, извините за лексикон, при написании очередного тома?
– Такого нет. Судьбы настолько разные, они никогда не схожи. Может, единственное, что их объединяет – те герои, о которых я писал – Герои Советского Союза, России, в основном нелегалы. Они приходили в разведку по так называемому «комсомольскому набору» в 38–39 годы прошлого века. К Абелю это не относилось. В остальном все у всех складывалось по-разному, потому никаких шаблонов быть не могло.
– Филби и Абель – что у них общего и чем они кардинально разнятся?
– Это вопрос на два тома. О Филби мы пишем как о советском, а теперь отечественном разведчике, который дал клятву служить СССР и его разведке. Филби работал сам, он шел «своим путем». Абель его знал, до войны они вместе работали, но никакой любви между ними, как говорится по-английски, не было. Очень уж разные. Филби – аристократ, человек светский. Абель – педант, относительно замкнутый. У них все разное: воспитание, взгляды на жизнь, задачи. Они принесли огромную пользу стране, работая совершенно по-разному. Этих двух великих разведчиков нельзя сравнивать. У Абеля были свои методы, только ему свойственные приемы. Он был безумно силен в технике, чего нельзя сказать о Филби. Но Филби зато обладал связями в аристократическом обществе, которые ему очень сильно помогали.
– Вы всегда пишите один, если я правильно изучил матчасть, это принципиальная позиция или так сложилось?
– Несколько книг о спорте написал вместе с другом, покойным ныне Геннадием Швецом. А вот книги о разведчиках… Не представляю, что мог бы писать их с кем-то. Это очень длительный процесс. С Геной – отличным журналистом и талантливым писателем, – мы работали в тандеме. Легкость общения, отличное взаимопонимание, никогда не обижались на случавшиеся ошибки. И писали мы о спорте, что в геометрически разы легче, чем о разведке. У нас неплохо выходило, но Гену я подвел. Мне приходилось уезжать в длительные командировки, и Геннадий писал уже без меня.
– Многие из ваших книг уже не купить. В нескольких предложениях: для чего и для кого вы выпускаете тома про разведчиков?
– Я пишу для одного человека – это читатель с большой буквы. Я часто встречаюсь с ним, хотя иногда это и утомительно. Мой читатель – мужчина среднего достатка, раньше ему было лет за сорок. А сейчас он очень помолодел, я это вижу по залу на встречах. На совсем недавней были в основном молодые люди, и 300 книг разошлись за час. Это я воспринимаю, как подарок для себя. Сейчас на презентациях очень много женщин. Была одна маленькая девочка, ее приводила мама, и сидели они всегда на первом ряду – девочка ногами не доставал до пола. И книги я подписывал именно девочке, а не ее маме. Она все время ходила, ходила, взрослела, стала девушкой, а потом исчезла. Но однажды пришла и рассказала, что поступила в университет, и поблагодарила за книги. При поступлении иногда люди, отвечая на вопрос, что вас привело в Краснознаменное училище имени Юрия Андропова, отвечают – книги о Вартаняне (Николай Долгополов. «Геворк Вартанян». Издательство «Молодая гвардия» – В. С.)
– Теперь от разведки к карьере. У вас за плечами «Комсомольская правда», «Труд» и «Российская газета». В чем принципиальное отличие журналистики тогда и сейчас?
– В октябре или ноябре исполняется ровно 50 лет, как я в журналистике. Сейчас журналист гораздо быстрее, чем тогда. У него нет времени, к большому моему сожалению, на то, чтобы долго взвешивать – надо писать или не надо? У него очень мало времени на проверку материала. Увы, совершенно нереально, чтобы он с кем-то советовался и показывал материал перед публикацией. В «Комсомолке», где я проработал 22 года, было хорошее правило – ходить к мэтрам журналистики. И они читали, смотрели. Мне подсказывал Песков (Василий Михайлович Песков – легендарный журналист «КП», – В. С.) У меня был гениальный, я это подчеркиваю, учитель Александр Шумский – он отчеты свои писал в стихах. Отчет по борьбе самбо в стихах, представляете? А сейчас у журналистов есть фантастическая техника, есть возможность быстро ознакомиться с тем, что уже было написано. Появилось новое качество, которого не было раньше, теперь все знают английский. И это помогает не только общаться, но и понимать, и видеть, что происходит – если ты находишься там, за рубежом. В этом большое преимущество, а еще приходящие на смену «бьют» нас по оперативности. Сейчас журналисты пишут быстрее, я не говорю лучше, но быстрее, чем мы. Сейчас огромная конкуренция, раньше спортивных журналистов было мало и все мы друг друга знали.
– Помните ли вы свой первый репортаж? Я так понимаю, он был спортивный?
– Первый был не спортивный. Отец у меня – один из основателей «Комсомолки», потом знаменитый журналист «Известий». Я видел, как трудна и неблагодарна эта работа, и решил, что никогда не буду журналистом. Мама моя тоже была журналистом, это были такие муки. И когда поехал в Иран отрабатывать свой диплом иняза, понял – переводчик зарабатывает в пять раз больше. И молодой парень, отработав там, может себе купить квартиру, машину, и еще лет пять жить безбедно где-то работая. Но это скучно! И в Иране я начал писать. Первые свои статьи посылал почтой в журнал «Азия и Африка сегодня» – естественно, про Иран, где работал. А первый настоящий спортивный материал, благодаря которому взяли в «Комсомолку» – беседа с Вячеславом Старшиновым (советский хоккеист, двукратный олимпийский чемпион, девятикратный чемпион мира, – В. С.). Спасибо, что он со мной, полным новичком, подробно поговорил. До этого писал в «КП» больше года, но меня не брали. А когда по совету моего друга Владимира Снегирева, тогда завотдела спорта «Комсомолки», встретился со Старшиновым, Володя пошел со статьей к Игнатенко (Виталий Никитич – первый заместитель главного редактора «КП», – В. С.). Тот прочитал, и меня взяли в газету.
– Командировки в Иран и на Чернобыльскую АЭС – с высоты прожитых лет – это «закалка» пера или журналистского духа?
– Иран – это жизненная закалка, очень полезная, там было очень тяжело, да я еще и мальчишкой был совсем. Через две недели после окончания институту уехал. Правда, начиная с третьего курса, учась на дневном, я все время работал переводчиком. Это было полезнее, чем учеба. Ведь работал с носителями языка. А в Иране с грехом пополам я выучил фарси и создал материальную базу. У нас была грандиозная для начала 70-х годов зарплата – 149 долларов!
А Чернобыль – это уже осознанная история. С 1981 года я был уже членом редколлегии «Комсомолки», секретарем парторганизации. Мы поговорили с главредом Геннадием Николаевичем Селезневым и решили, что если разрешат, то должен ехать я. Кроме спортивного отдела у меня был и военно-патриотический. Я не понимал, куда я еду, представить даже не мог, что это такое. И никто не знал, кроме одного человека – Владимира Степановича Губарева, благодаря которому я сейчас и разговариваю с вами. Он взял надо мной шефство, объяснял и рассказывал, что можно и чего нельзя. Именно благодаря ему я сейчас и жив.
– Должна ли оставаться бумажная газета сейчас, когда все компьютеризировано, и если да, то для чего?
– Бумажная газета должна оставаться для того, чтобы мы не потеряли остатки нашей интеллигентности.
– Кликабельность и чтение только заголовков – это путь в никуда или таково требование времени?
– Время такое.
– И немного о спорте. Как члену президиума Федерации фигурного катания: почему так много скандалов в последние пару-тройку лет в этом виде спорта?
– Я не считаю, что много скандалов. Ситуация такая, что во всех видах спорта бывают эпизоды, которые привлекают повышенное внимание. Например, в самом популярном виде – футболе, и второй по популярности и первый по смотрибельности в телевизионном эфире – фигурном катании. И «происшествия» в них привлекают очень много внимания. А в отсутствии каких-то других талантов можно набрать много кликов, если ты это раздуваешь. Скандал: Дзюба там что-то сделал! А переходы в фигурном катании – так переходы происходят во всем мире. Я не считаю это скандалом.
– Тутберидзе – это гений тренерской мысли или «машина» по производству чемпионок?
– Тутберизде – хорошо образованный тренер-гений. Я бы даже сказал больше – это тренер-гений тире революционер!
– Что не так с российской легкой атлетикой? Вы – член пресс-комиссии Международной ассоциации легкоатлетических федераций: только ли в допинге и Валентине Васильевиче Балахничеве дело?
– Короткий пример. В 2015 году, незадолго до исключения федерации, в сентябре проводится закрытое тайное голосование среди журналистов мира, пишущих о легкой атлетике. И при тайном голосовании я занял второе место. И Себастьян Коу (президент IAAF – В. С.) прислал мне официальное приглашение. У нас были хорошие отношения. Но через три дня пришло другое письмо: «К сожалению, по понятным вам причинам…». Тогда еще довольно вежливо. Но потом Коу стал проявлять себя как фантастический русофоб. Я считаю, что огромное количество наших бед в том, что эту международную федерацию возглавляет лорд Коу, которого я знал десятки лет, начиная с 1980 года. А ведь он – олимпийский чемпион, неглупый человек, я бы сказал, умный. Одна беда – русофоб. И я думаю, что он будет следующим президентом Международного олимпийского комитета. На мой взгляд, вопрос почти решенный. Бах (нынешний президент МОК – В. С.) уходит, и мир не видит другого претендента. Он лорд, хотя из очень простой семьи, попадает в струю, он профи и он русофоб – все слилось. А еще и англосакс.
– С 2001 года вы – вице-президент АИПС: сейчас все на «заморозке» или сотрудничаете с Международной ассоциацией спортивной прессы?
– С 1997 года я член исполкома этой ассоциации. После того, как Россия заняла место СССР во всех международных институтах, в АИПС с нами первых 3–4 года просто не разговаривали. Потихонечку мы завоевали авторитет. Это был покойный Масленников Игорь, покойный Лев Россошик. А в 2001 году меня избрали в Торонто вице-президентом, и я им был до 24 февраля 2022 года. 25 февраля 2022-го было получено ассоциацией письмо представителя Латвии с вопросом, почему я до сих пор вице-президент. Тайным голосованием, я в это время отключился от Zoom, проголосовали единогласно: 16 человек за то, чтобы я оставался. Но затем мне позвонил наш президент Джани Мерло и сообщил, что два десятка стран требуют исключения России. Я предложил вариант, при котором сам ухожу с поста, а Россия остается в АИПС. Мой уход удовлетворил, и Россию из АИПС никто не исключал. Нам присылают все документы, мы им отвечаем, успели принять 68 новых членов ассоциации. Я считаю, что выходить из АИПС не нужно. Президент АИПС был «над схваткой» и это сыграло за нас. «Горячие головы» требовали исключения, но этот вопрос не был включен даже в повестку дня Конгресса АИПС. Одним из главных доводов Мерло было то, что это неправильно, когда одни журналисты исключают других, не давая им работать.
– Вы освещали 13 Олимпиад. Писать о спортсменах-героях или о гениях разведки – это разные профессии?
– Это одна и таже профессия, только разные герои.
– И что там с Олимпийскими играми 2024, будут ли участвовать российские спортсмены и в каком статусе?
– Надо тщательно все это взвешивать. Но те условия,которые сейчас прилагают – они унизительны. Мы – представители большой державы, это раз. Мы – представители большой спортивной державы, это два. Третье – у нас великолепные спортсмены. И главное – мы не принадлежим ни к какой команде «беженцев». Мы не должны ползать на коленках. Ни в коем случае!
Владимир Сабадаш.
Фото из личного архива Николая Долгополова
