19 января 1927 года композитор Сергей Прокофьев, живший в Париже, приехал в первое концертное турне в Советский Союз – впервые с тех пор, как покинул родину после революции.

Весной 1918 года 27-летний Прокофьев выехал Транссибирским экспрессом из Москвы в Токио. Поехать «по делам искусства и для поправки здоровья» ему разрешил нарком просвещения Анатолий Луначарский. Прокофьев уже точно знал, что вернется не скоро.
Он никогда не интересовался политикой и всегда ставил на первое место собственное творчество. Вскоре после Октябрьской революции он сделал в своем дневнике такую запись:
«Пока в России не до музыки, а в Америке можно многое увидеть, многому научиться и свои сочинения показать».
Музыковед Манашир Якубов в работе «Прокофьев в Японии. Отречение от футуризма» писал:
«В написанной в 1937 – 1939 годах, предназначенной для подцензурной печати в Советском Союзе, автобиографии композитор, полтора десятилетия проживший в Европе и в Америке, вынужден был как-то объяснять свой отъезд из Советской России и оправдывать свое полуэмигрантское прошлое: «О размахе и значении Октябрьской революции я не имел ясного представления. То, что я, как и всякий гражданин, могу ей быть полезен, еще не дошло до моего сознания. Отсюда и рождение мыслей об Америке…»
Решение об отъезде изображено в автобиографии как факт почти непредвиденный, следствие случайного знакомства с неким американским фабрикантом-меломаном, предложившим свою помощь в американском музыкальном мире. В действительности же, бегство из страны, погрузившейся в хаос социальных катаклизмов, было результатом трезвой прагматической оценки ситуации и тщательно обдуманного плана. С характерными для него практицизмом и целеустремленностью Прокофьев готовится к поездке. Он внимательно изучает атласы и путеводители, рассматривает план Нью-Йорка и, напряженно следя за военными и политическими событиями, тщательно обдумывает маршрут предстоящего путешествия за океан. В конце концов, он пришел к выводу, что рациональнее двигаться не через охваченную войной Европу, а через Сибирь — в Японию и оттуда в Америку, сначала на юг континента, затем — в США».
В отличие от той части российской интеллигенции, которая с энтузиазмом приветствовала переворот и пыталась активно участвовать в преобразовании жизни, Сергей Прокофьев, по его собственным словам, «совсем не был настроен быть в каких-либо комиссиях и депутациях, будучи твердо уверен, что дело композитора — сидеть и сочинять».

В конце 1917 года он записал в своем дневнике:
«Ехать в Америку! Конечно! Здесь — закисание, там — жизнь ключом, здесь — резня и дичь, там — культурная жизнь, здесь — жалкие концерты в Кисловодске, там — Нью-Йорк, Чикаго. Колебаний нет. Весной я еду. Лишь бы Америка не чувствовала вражды к сепаратным русским! И вот под этим флагом я встретил Новый год. Неужели он провалит мои желания?»
2 мая 1918 года Прокофьев выехал из Петрограда в Москву, а вечером 7 мая экспрессом отбыл из Москвы. 23 мая он был во Владивостоке. Прокофьев не планировал долго находиться в Японии, рассчитывая сразу же пересесть на пароход, отплывающий в Аргентину.
В 5 часов утра 1 июня композитор прибыл в Токио, где узнал, что пароход в Вальпараисо ушел три дня назад, а следующий будет только через два месяца.
31 июля 1918 года Сергей Прокофьев получил американскую визу и 2 августа на пароходе «Гротиус» покинул Японию. Путешествие продолжалось больше месяца. 6 сентября 1918 года Прокофьев приплыл в Нью-Йорк. Местные газеты тут же заявили о появлении в стране «наиболее многообещающего после Стравинского русского композитора».
Однако далеко не все в Соединенных Штатах складывалось гладко. Например, дирижер Нью-Йоркской филармонии Уолтер Дамрош, который еще в 1891 году дирижировал вместе с Чайковским на открытии Карнеги-холла, не понял размаха таланта Сергея Прокофьева. Из всех сочинений он похвалил лишь «Классическую» симфонию, сравнив ее с музыкой Калинникова – добротного продолжателя русской музыкальной классики, широко употреблявшего русский фольклор. Прокофьев обиделся.

«Возьмите одного Шенберга, двух Орнштейнов, немножко Сати, тщательно перемешайте с Метнером, добавьте каплю Шумана, побольше Скрябина и Стравинского – и вы получите нечто вроде Прокофьева» – так язвительно отзывался о музыке Прокофьева один из местных критиков.
Сергей Сергеевич в долгу не остался.
«Дитё не доросло до моей музыки», – заявил композитор.
Импресарио настаивали, чтобы в репертуаре Прокофьева доминировала популярная классика, а собственные сочинения были представлены как можно скромнее.
Одно из первых выступлений Сергея Прокофьева в Карнеги-холле в 1919 году принесло не только аплодисменты, но и знакомство с будущей первой женой — испанской (каталонской) певицей Линой Кодиной. Возможно, именно Лина стала прототипом принцессы Линетт из оперы «Любовь к трем апельсинам» по мотивам одноименной сказки Карло Гоцци.
Постепенно экстравагантная музыка Прокофьева доходила до слушателей, и молодой композитор начал набирать популярность. Окрыленный успехом и ярким романом с Линой, Прокофьев сразу же взялся за новый сюжет – оперу в 5 действиях «Огненный ангел» по роману Валерия Брюсова. К сожалению, и создание, и постановка оперы растянулись на годы. Единственный раз при своей жизни Прокофьев услышал лишь ее фрагмент в Париже, а мировая премьера состоялась уже после его смерти, в 1955 году, в венецианском театре Ла Фениче.
После трехлетнего пребывания в Америке Прокофьевы обосновались в Париже, где у четы появились на свет сыновья Олег и Святослав.
В парижский период Сергеем Прокофьевым были написаны несколько балетов, самый известный из них – «Стальной скок», который был поставлен в театре Сары Бернар труппой Сергея Дягилева в 1927 году. Дягилев хотел «большевицкий» балет о современной Советской России и заказал его Прокофьеву. Идея нового балета была в колоритной иллюстрации «идеального» индустриального прогресса в СССР. Критикам балет не понравился.
«Стальные пальцы, стальные запястья, стальные бицепсы, стальные трицепсы… Это не музыка, а звуковой стальной трест», – писали газеты.
Тем не менее Сергей Дягилев продолжал покровительствовать Прокофьеву.
Из поэтов Сергей Сергеевич особенно сблизился с Константином Бальмонтом, который преклонялся перед его музыкой, а Прокофьев в свою очередь любил стихи своего старшего товарища. Под влиянием поэзии Бальмонта были создан фортепианный цикл «Мимолётности», а также сочинения на стихи поэта: кантата «Семеро их» и несколько романсов.
Прокофьев общался и ревниво следил за творчеством более успешных соотечественников – Рахманинова, Стравинского, Скрябина. Правда, отношения их были отнюдь не простыми. «Мы всегда при встречах целуемся, но как только у меня начинает развиваться успех, так какие-то невидимые силы, близкие кругам Стравинского, строят мне противодействие, – писал Прокофьев. – Поэтому всегда, когда он меня обнимает, я гадаю, настоящий это поцелуй или поцелуй Иуды?»
Вообще, круг общения Прокофьева за рубежом был очень широк и не ограничивался людьми русского происхождения. Среди его хороших друзей были Франсис Пуленк, Морис Равель, Пабло Пикассо, Анри Матисс, Чарли Чаплин, дирижеры Леопольд Стоковский и Артуро Тосканини.
Помимо опер и балетов, в Париже композитор написал огромное количество симфонической музыки. Среди наиболее значимых 2, 3, 4-я симфонии и несколько концертов для фортепиано. Перечень крупных сочинений Прокофьева заграничного периода завершает Второй скрипичный концерт, который был создан для знаменитого в те времена французского скрипача Сетанса.
За время продолжительного пребывания Прокофьева за границей истек срок действия командировочного удостоверения, выданного ему Луначарским, и композитор утратил советское гражданство. В 1927 году Прокофьевы получили советские паспорта, необходимые для первой гастрольной поездки по СССР.
С начала 1920-х годов Прокофьева в Советской России исполняли, печатали и настойчиво приглашали вернуться. Журнал Ассоциации современной музыки «К новым берегам» значительную часть номера за 1923 год посвятил творчеству Сергея Прокофьева.
«Здоровая мужественность» композитора соответствует духу времени, после Скрябина именно он призван серьезно влиять на молодежь», – писал журнал.
Шли переговоры с российскими театрами о постановках «Любви к трем апельсинам», «Игрока», «Шута». Все больше разных деятелей культуры приезжали во Францию и встречались с Прокофьевым. Он виделся с поэтами Андреем Белым и Владимиром Маяковским.
«Прокофьев жадно ловит каждый факт, каждую рассказанную ими подробность о жизни на Родине, – пишет Марина Нестьева в книге «Сергей Прокофьев. Солнечный гений». – А однажды, после первого посещения Советского Союза, сам выступает рассказчиком, случайно столкнувшись на теплоходе, следовавшем в США, с Рахманиновым. Как вспоминала Лина Ивановна, они «много толковали о музыке, но больше всего Сергея Васильевича интересовала наша поездка в Россию, и он задавал нам много вопросов, в которых чувствовалась скрытая тоска по родине».
В тот период возникают разные идеи сотрудничества с деятелями советской культуры, и Сергей Прокофьев встречает это с неизменным энтузиазмом. К работе над «Стальным скоком» композитор хочет привлечь находящегося в Париже писателя Илью Эренбурга, которого ценил как интересного, содержательного мыслителя и собеседника.
«Чрезвычайно вдохновила композитора перспектива осуществить мысль очень ценимого им Всеволода Мейерхольда написать музыку к киносимфонии, посвященной революции 1905 года, – рассказывает Марина Нестьева в своей книге. – Этому замыслу тоже не суждено было сбыться. Вскоре из него родился знаменитый фильм ученика Мейерхольда, Сергея Эйзенштейна, «Броненосец Потемкин». <…> Тепло и продуктивно общались Прокофьевы с приезжающими в Париж артистами МХАТа – Василием Качаловым, Ольгой Книппер-Чеховой, Иваном Москвиным и Константином Станиславским. У них обнаружилось много общих литературных интересов. <…> Когда в конце 20-х годов Прокофьев приобрел автомобиль, приезжавшие из советской России друзья стали постоянными его гостями. Бывали семьи пианиста Владимира Софроницкого, писателя Александра Афиногенова, всегда желанным гостем оставался Мейерхольд».
Наконец, после долгих переговоров и бюрократических проволочек, чета Прокофьевых в январе 1927 года ступила на советскую землю: началось первое концертное турне композитора в СССР.
«Москва оказала великому соотечественнику прием, из ряда вон выходящий, – говорится в книге «Сергей Прокофьев. Солнечный гений». – Восемь концертов в Москве прошли с невиданным успехом. Тепло, сердечно встретился композитор со старыми друзьями <…> Еще более восторженно принял Прокофьева Ленинград: «Я попал сюда в исключительные условия. Меня принимали как близкого, как своего. Особенно приятно, когда именно у себя дома так встречают». С неподдельным энтузиазмом отнесся Прокофьев к представлению «Любви к трем апельсинам» в Мариинском театре, осуществленному друзьями его юности – режиссером Сергеем Радловым, бывшим партнером по шахматам, и дирижером Владимиром Дранишниковым, бывшим товарищем по консерватории: «Первая настоящая постановка этой вещи – талантливая и живая, во много раз превосходящая постановки Чикаго, Нью-Йорка, Кельна и Берлина» – вот каким лестным был отзыв автора. <…> Сидевший с Прокофьевым в ложе Луначарский сравнивал музыку оперы с «бокалом шампанского».
За два месяца, проведенных в СССР, Прокофьев успел неслыханно много. Он дал концерты в разных городах, играл бесплатно для студентов консерваторий, знакомился с новой советской музыкой, слушал молодых исполнителей. В последние дни пребывания в Москве композитор оформил советское гражданство. Именно тогда он стал реально склоняться к возвращению на родину. Хотя осуществить это в полной мере удалось не скоро – мешали разные причины, в том числе обязательства, связывающие его с миром музыкального Запада – уже шла речь о нескончаемых гастролях по всему миру, были и заказы, которые надо было выполнять, – но возвращаться в Россию он действительно начал после поездки 1927 года».
Осуществилось то, что потом композитор сформулировал в интервью:
«Музыкант не должен надолго отрываться от родной стихии. Можно быть как угодно долго за границей, но надо непременно время от времени возвращаться на родину за настоящим русским духом».

К 1932 году Сергей Прокофьев принял окончательное решение о переезде в Россию. А потом прозвучала знаменитая фраза «Прокофьев наш», якобы высказанная Сталиным, и в 1936 году Прокофьев вернулся в СССР навсегда. Композитор обосновался в Москве. В дальнейшем композитор выезжал за границу лишь дважды: в сезонах 1936 – 1937 и 1938 – 1939 годов.
«Как истинно русский человек, он скучал по России, в которой он провел счастливые годы детства и юности, по друзьям, русской речи, природе. Приезжая в Советский Союз с концертами, имевшими огромный успех, он встречался со многими старыми друзьями, ну, а старые друзья — это не новые друзья. Я не думаю, что причиной возвращения был только триумф концертов в СССР», – сказал в одном из интервью Святослав Прокофьев.
В феврале 1948 года вышло постановление ЦК ВКП(б) «Об опере «Великая дружба» В. Мурадели», в котором передовые советские композиторы, среди которых был и Сергей Прокофьев, подверглись резкой критике за «формализм». Ряд сочинений Прокофьева секретным приказом Комитета по делам искусств был запрещен к исполнению, однако 16 марта 1949 года по личному распоряжению Сталина этот приказ был отменен, а официальная пресса стала оценивать действия комитета 1948 года как «некоторые перегибы».
По следам постановления с 19 по 25 апреля 1948 года прошел Первый съезд Союза композиторов СССР, где основными гонителями Прокофьева выступили его прежний близкий друг Б. Асафьев, молодой композитор и секретарь СК СССР Т. Хренников, а серым кардиналом «непримиримой борьбы с формализмом» был музыковед Б. Ярустовский. В обширном докладе Хренникова на съезде критике подверглись многие сочинения Прокофьева.
С 1949 года Прокофьев почти не выезжал с дачи, но даже при строжайшем медицинском режиме очень много работал.
Сергей Сергеевич умер в Москве в коммунальной квартире в Камергерском переулке от гипертонического криза 5 марта 1953 года. Так как это случилось в день смерти Сталина, его кончина осталась почти незамеченной, а близкие и коллеги композитора столкнулись в организации похорон с большими трудностями…
Даже в смерти своей он как бы противостоял системе.
«Миллионная громада людей рвалась к гробу Сталина… Прокофьев оказался в тени вождя всех времен и народов. Властям и большинству было не до него. Лишь немногие лучшие музыканты пробирались через оцепления к Дому композиторов на панихиду», – писал С. Слонимский в работе «Трагическая судьба солнечного музыканта».
Лина Кодина (Прокофьева) вернулась в Европу в 1974 году – после 38 лет в России, 8 из которых она провела в сталинских лагерях. После возвращения в СССР Сергей Прокофьев в 1938 году познакомился с Мирой Мендельсон. Через год у композитора и молодой переводчицы начался роман. В начале 1941 года Прокофьев ушел из семьи.
В 1947 году вышел получивший обратную силу Указ Президиума ВС СССР «О воспрещении браков между гражданами СССР и иностранцами». Таким образом, заключенный в Эттале брак Прокофьева с Линой Кодиной был признан недействительным, так как он не был оформлен в консульстве СССР, что сделало возможной официальную регистрацию брака Сергея Прокофьева с Мирой Мендельсон 15 января 1948 года.
Что касается Лины, то 20 февраля 1948 года, через месяц после заключения нового брака Сергея Прокофьева, она была арестована, провела 9 месяцев на Лубянке и в Лефортово. В октябре 1948 года Лина Прокофьева Постановлением Особого Совещания была обвинена в шпионаже и измене Родине, приговорена судом-тройкой к 20 годам ИТЛ строгого режима по статье 58-1а с конфискацией имущества. Содержалась в Абези, Потьме (Дубровлаг). После прекращения дела за отсутствием состава преступления была освобождена 29 июня 1956 года. До 1974 года Лина жила в Москве, работала над архивами мужа.
Еще до ареста Лина Прокофьева пыталась выехать из СССР, но в этом ей было отказано. Лишь после письма Юрию Андропову в 1974 году она получила разрешение на загранпоездку в Англию к сыну Олегу. Жила в Лондоне, потом обосновалась в любимом ею Париже. Вдова композитора не отказалась от советского гражданства, а для пребывания за границей продлевала визу в консульстве.
Лина основала в Лондоне Фонд Прокофьева, который затем перерос в более крупную организацию – «Архив и Ассоциация Прокофьева».
Долгие годы фонд сочинений и архивных материалов Прокофьева хранился в Лондонском университете, а затем он был перевезен в отделение редких книг и манускриптов в Колумбийский университет Нью-Йорка. Это самый большой архив материалов, связанных с жизнью и творчеством композитора за рубежом.
Сергей Ишков.
Фото ru.wikipedia.org