25 мая 1903 года Александр Блок обручился с Любовью Менделеевой. 17 августа они поженились.
В 1897 году семнадцатилетний Александр Блок во время случайной прогулки заехал в усадьбу Менделеева Боблово и увидел в розовых лепестках яблони на золотистом закате такую же розовую девушку с золотыми волосами. Эту историю поэт описал в «Исповеди язычника»: «Вдруг пронесся неожиданный ветер и осыпал яблоневый и вишневый цвет. За вьюгой белых лепестков, полетевших на дорогу, я увидал сидящую на скамье статную девушку в розовом платье, с тяжелой золотой косой. Очевидно, ее спугнул неожиданно раздавшийся топот лошади, потому что она быстро встала, и краска залила ее щеки; она побежала в глубь сада, оставив меня смотреть, как за вьюгой лепестков мелькало ее розовое платье».
По версии Блока, так он впервые увидел Любовь Менделееву, которая поразила его навек.
А вот как рассказывал о моменте их знакомства Виталий Вульф: «В начале июня семнадцатилетний Александр Блок приехал в Боблово – на белом коне, в элегантном костюме, мягкой шляпе и щегольских сапогах. Позвали Любу – она пришла в розовой блузке с туго накрахмаленным стоячим воротничком и маленьким черным галстуком, неприступно строгая. Ей было шестнадцать лет. Она сразу произвела впечатление на Блока, а ей он, наоборот, не понравился: она назвала его «позером с повадками фата». В разговоре, однако, выяснилось, что у них есть масса общего: например, оба они мечтали о сцене. В Боблове началась оживленная театральная жизнь: по предложению Блока поставили отрывки из шекспировского «Гамлета». Он играл Гамлета и Клавдия, она – Офелию. Во время репетиций Люба буквально заворожила Блока своей неприступностью, величием и строгостью. После спектакля они пошли прогуляться – впервые оставшись наедине. Именно эту прогулку оба вспоминали потом как начало их романа».
В своих мемуарах Любовь Дмитриевна много пишет о своей красоте, о своих роскошных золотых волосах, которые на даче заплетались в тяжелую золотую косу, а обычно падали ниже пояса. Но Анна Ахматова, которая чрезвычайно ревниво относилась ко всем женщинам русской литературы, на редкость нелицеприятно отзывалась о Любови Дмитриевне. «Она была похожа на бегемота, поднявшегося на задние лапы. Глаза – щелки, нос – башмак, щеки – подушки. Ноги – вот такие, руки – вот этакие», – читаем в книге Лидии Чуковской «Записки об Анне Ахматовой». – Когда-то мне Анна Андреевна говорила, что у Любови Дмитриевны была широкая спина. Я напомнила ей об этом. Ответ был мгновенный: «Две спины», – сказала она. (…) Почему же в таком случае все считали Любовь Дмитриевну красивой? «Да, да, все – Белый, Чулков, Серёжа Соловьёв, который сам был красавец, – ответила Ахматова. – Серёжа писал: «Любовь Дмитриевна одна умеет носить платье». Наверное, они все видели ее сквозь дивные стихи Блока, где она и Прекрасная Дама, и София, Премудрость Божия».
Действительно, если судить по фотографиям, красивой Любовь Дмитриевну не назовешь – грубоватое, немного скуластое лицо, не очень выразительное, небольшие сонные глаза… Но если смотреть на нее с любовью, как Блок, ничего лучше не было и нет.
«Блок, хотя и не воплощал моих девчонкиных байроническо-лермонтовских идеалов героя, был все же и наружностью много интереснее всех моих знакомых, – писала, в свою очередь, Любовь Дмитриевна в книге «И были, и небылицы о Блоке и о себе». – Первый (…) мой более смелый шаг навстречу Блоку был в вечер представления «Гамлета». Мы были уже в костюмах Гамлета и Офелии, в гриме. Я чувствовала себя смелее. Венок, сноп полевых цветов, распущенный напоказ всем плащ золотых волос, падающих ниже колен… Блок в черном берете, колете, со шпагой. Мы сидели за кулисами в полутайне, пока готовили сцену. Помост обрывался. Блок сидел на нем, как на скамье, у моих ног, потому что табурет мой стоял выше, на самом помосте. Мы говорили о чем-то более личном, чем всегда, а главное, жуткое – я не бежала, я смотрела в глаза, мы были вместе, мы были ближе, чем слова разговора. Этот, может быть, десятиминутный разговор и был нашим «романом» первых лет встречи (…), и остался для меня реальной связью с Блоком, когда мы встречались потом в городе – уже совсем в плане «барышни» и «студента». Когда – еще позднее – мы стали отдаляться, когда я стала опять от Блока отчуждаться, считая унизительной свою влюбленность в «холодного фата», я все же говорила себе: «Но ведь было же…»
По воспоминаниям Любови Дмитриевны, детство у нее было счастливое, шумное, радостное.
В Боблово в доме, выстроенном по его собственному проекту, Дмитрий Менделеев жил со своей второй семьей – женой Анной Ивановной и детьми Любой, Ваней и близнецами Марусей и Васей. Детей очень любили, хотя особо не баловали.
По соседству, в имении Шахматово, поселился со своей семьей старинный друг Дмитрия Ивановича, ректор Петербургского университета, профессор-ботаник Андрей Николаевич Бекетов. И он сам, и его жена Елизавета Григорьевна, и четыре их дочери были людьми очень одаренными, любили литературу, были знакомы со многими великими людьми того времени – Гоголем, Достоевским, Львом Толстым, Щедриным, – и сами активно занимались переводами и литературным творчеством.
«В январе 1879 года Александра Андреевна, третья дочь Бекетова, после бурного романа вышла замуж за молодого юриста Александра Львовича Блока, – рассказывал Виталий Вульф. – Сразу после свадьбы молодые уехали в Варшаву, куда Блок только что получил назначение. Брак оказался неудачным – у молодого супруга оказался ужасный характер, он бил и унижал жену. Когда осенью 1880 года Блоки приехали в Петербург – Александр Львович собирался защищать диссертацию – Бекетовы едва узнали в замученной, запуганной женщине свою дочь. Ко всему прочему, она была на восьмом месяце беременности… Муж вернулся в Варшаву один – родители не отпустили ее. Когда Блок, узнав о рождении сына Александра, приехал за женой, его со скандалом выгнали из дома Бекетовых. С огромным трудом, с бурными объяснениями и даже драками, Александру с сыном оставили в доме отца. Развод она не могла получить несколько лет – пока Александр Львович сам не надумал снова жениться. Но через четыре года и вторая жена сбежала от него вместе с маленькой дочерью.
В 1889 году Александра Андреевна вторично вышла замуж – за поручика лейб-гвардии Гренадерского полка Франца Феликсовича Кублицкого-Пиоттух. Брак тоже не был удачным. Детей у Александры Андреевны больше не было.
Саша Блок жил в атмосфере полного обожания – особенно со стороны матери. Она всячески поощряла его увлечение поэзией. Именно она познакомила сына с сочинениями Владимира Соловьева, чьи идеи о земной и небесной любви, о Вечной Женственности сильно повлияли на мировоззрение Александра Блока. Сыграли в этом свою роль и родственные связи с известным философом: двоюродная сестра матери Блока была замужем за братом Владимира Соловьева Михаилом».
Любовь Менделеева и Александр Блок, собственно говоря, знакомы были давно: когда их отцы вместе служили в университете, четырехлетнего Сашу и трехлетнюю Любу вместе вывозили гулять в университетский сад. Но с тех пор они не встречались, пока весной 1897 года Блок случайно не встретился на выставке с Анной Ивановной Менделеевой, которая пригласила его бывать в Боблове.
После «романа» в Боблове Любовь Менделеева и Блок в Петербурге встречались уже реже. Любовь Дмитриевна стала постепенно отдаляться от Блока, становясь все суровее и неприступнее. Блок посчитал знакомство прекратившимся и перестал бывать у Менделеевых. Любовь Дмитриевна отнеслась к этому безразлично: «К разрыву отношений, произошедшему в 1900 году, осенью, я отнеслась очень равнодушно. Я только что окончила VIII класс гимназии, была принята на Высшие курсы, куда поступила очень пассивно, по совету мамы и в надежде, что звание «курсистки» даст мне большую свободу, чем положение барышни, просто живущей дома и изучающей что-нибудь вроде языков, как тогда было очень принято. Перед началом учебного года мама взяла меня с собой в Париж, на всемирную выставку. Очарование Парижа я ощутила сразу и на всю жизнь».
Любовь Дмитриевна поступила на историко-филологический факультет Высших женских курсов, завела новых подруг, пропадала на студенческих концертах и балах, увлеклась психологией и философией. О Блоке вспоминала с досадой.
«Я помню, что в моем дневнике, погибшем в Шахматово, были очень резкие фразы на его счет, вроде того, что «мне стыдно вспоминать свою влюбленность в этого фата с рыбьим темпераментом и глазами», – писала Любовь Дмитриевна в своих мемуарах. – Я считала себя освободившейся. Но в марте около Курсов промелькнул где-то его профиль – он думал, что я не видела его. Эта встреча меня перебудоражила. Почему с приходом солнечной, ясной весны опять образ Блока?»
Блок к тому времени был увлечен различными мистическими учениями. Однажды, будучи в состоянии, близком к мистическому трансу, он увидел на улице Любовь Дмитриевну, которая шла от Андреевской площади к зданию курсов. Он шел сзади, стараясь остаться незамеченным. Потом он описал эту прогулку в зашифрованном стихотворении «Пять изгибов сокровенных» – о пяти улицах Васильевского острова, по которым шла Любовь Дмитриевна.
Потом была еще одна случайная встреча – на балконе Малого театра во время представления «Короля Лира». Он окончательно уверился в том, что она – его судьба.
«Мы оказались рядом на спектакле (…), причем его билет был даже рядом со мной, а не с мамой (мы уже сидели), когда он подошел, поздоровался, даже до того, как были сказаны первые фразы, я с молниеносной быстротой почувствовала, что это уже совсем другой Блок, – вспоминала Любовь Дмитриевна. – Проще, мягче, серьезный, благодаря этому похорошевший (Блоку вовсе не шел задорный тон и бесшабашный вид). В обращении со мной почти не скрываемая почтительная нежность и покорность, а все фразы, все разговоры – такие серьезные… Мне теперь нравилась его наружность. Отсутствие напряженности, надуманности в лице приближало черты к статуарности, глаза темнели от сосредоточенности и мысли».
Для любого мистика совпадения не являются просто случайностью – они проявление высшего разума, божественной воли. В ту зиму Блок бродил по Петербургу в поисках ее – своей великой любви, которую он назовет потом Таинственной Девой, Вечной Женой, Прекрасной Дамой. И случайно встреченная Любовь Дмитриевна естественным и таинственным образом слилась в его представлении с тем возвышенным образом, который он искал, переполненный идеями Владимира Соловьёва.
Посещения Менделеевых возобновились.
«Дома я бывала одета в черную суконную юбку и шелковую светлую блузку, из привезенных из Парижа, – писала Любовь Дмитриевна в книге «И были, и небылицы о Блоке и о себе». – Прическу носила высокую – волосы завиты, лежат тяжелым ореолом вокруг лица и скручены на макушке в тугой узел. Я очень любила духи – более, чем полагалось барышне. (…) В эту зиму я читала французов, для гимназистки запретный плод: Мопассан, Бурже, Золя, Лоти, Доде, Марсель Прево, за которого хваталась с жадностью, как за приоткрывшего по-прежнему неведомые «тайны жизни». (…) У всех моих подруг были серьезные флирты, с поцелуями, с мольбами о гораздо большем. Я одна ходила «дура-дурой», никто мне и руки никогда не поцеловал, никто не ухаживал. Дома у нас из молодежи почти никто не бывал (…) Из знакомых студентов, которых я встречала у подруг, я ни на ком не могла остановить внимание и была очень холодна и отчужденна. (…) Знакомств с молодежью у меня было мало. Среди людей нашего круга было мало семей со взрослыми молодыми людьми, разве – гимназисты. А многочисленных своих троюродных братьев я как-то всерьез не принимала: милые, умные, но какие-то все бородатые «старые студенты». (…) В этой одинокости жизнь во мне просыпалась. Я ощущала свое проснувшееся молодое тело. Теперь я была уже влюблена в себя, не то что в гимназические годы. Я проводила часы перед зеркалом. Иногда, поздно вечером, когда уже все спали, а я все еще засиделась у туалета, на все лады причесывая или рассыпая волосы, я брала свое бальное платье, надевала его прямо на голое тело и шла в гостиную к большим зеркалам. Закрывала все двери, зажигала большую люстру, позировала перед зеркалами и досадовала, зачем нельзя так показаться на балу. Потом сбрасывала и платье и долго, долго любовалась собой. (…) Такой была я весной 1901 года. Ждала событий, была влюблена в свое тело и уже требовала у жизни ответа».
По словам Любови Дмитриевны, Блок бывал у них дважды в неделю.
«Я всегда угадывала день, когда он приедет: это теперь – верхом на белом коне и в белом студенческом кителе, – вспоминала она. – После обеда в два часа я садилась с книгой на нижней тенистой террасе, всегда с цветком красной вербены в руках, тонкий запах которой особенно любила в то лето. Одевалась я теперь уже не в блузы с юбкой, а в легкие батистовые платья, часто розовые. (…) Вскоре звякала рысь подков по камням. Блок отдавал своего «Мальчика» около ворот и быстро вбегал на террасу. Так как мы встречались «случайно», я не обязана была никуда уходить, и мы подолгу, часами разговаривали, пока кто-нибудь не придет. (…) Я отдалась странной прелести наших отношений. Как будто и любовь, но, в сущности, одни литературные разговоры, стихи, уход от жизни в другую жизнь, в трепет идей, в запевающие образы. Часто, что было в разговорах, в словах, сказанных мне, я находила потом в стихах. И все же порою с горькой усмешкой бросала я мою красную вербену, увядшую, пролившую свой тонкий аромат, так же напрасно, как и этот благоуханный летний день. Никогда не попросил он у меня мою вербену, и никогда не заблудились мы в цветущих кустах».
Юный Блок в своей любви стал верным последователем соловьевского учения. Реальный образ любимой девушки был им идеализирован и слился с соловьевским представлением о Вечной Женственности. Это проявилось в его стихах, собранных потом в сборник «Стихи о Прекрасной Даме».
«Такое слияние земного и божественного в любви к женщине не было изобретением Блока – до него были трубадуры, Данте, Петрарка, немецкие романтики Новалис и Брентано, да и сам Соловьёв, обращавший свои стихи не только к мифологической Софии Премудрости, но и к реальной Софье Петровне Хитрово, – рассказывал Виталий Вульф. – Но только Блоку удалось действительно соединиться со своей возлюбленной – и на своем опыте понять, к какой трагедии это может привести. Любовь Дмитриевна была человеком душевно здоровым, трезвым и уравновешенным. Она навсегда осталась чужда всякой мистике и отвлеченным рассуждениям. По своему складу характера она была абсолютной противоположностью мятущемуся Блоку. Она как могла сопротивлялась, когда Блок пытался привить ей свои понятия о «несказанном», повторяя: «Пожалуйста, без мистики!» Блок оказался в досадном положении: та, кого он сделал героиней своей религии и мифологии, отказывалась от предназначенной ей роли».
Любовь Дмитриевна даже хотела из-за этого порвать с ним всяческие отношения.
«Я просто встретила его с холодным и отчужденным лицом, когда он подошел ко мне на Невском, и небрежно, явно показывая, что это предлог, сказала, что боюсь, что нас видели на улице вместе, что мне это неудобно, – вспоминала она. – Ледяным тоном: «Прощайте» – и ушла. А письмо было приготовлено вот какое: «Не осуждайте меня слишком строго за это письмо… Поверьте, все, что я пишу, сущая правда, а вынудил меня написать его страх стать хоть на минуту в неискренние отношения с Вами, чего я вообще не выношу и что с Вами мне было бы особенно тяжело. Мне очень трудно и грустно объяснить Вам все это, не осуждайте же и мой неуклюжий слог. Я не могу больше оставаться с Вами в тех же дружеских отношениях. (…) Ведь Вы смотрите на меня как на какую-то отвлеченную идею; Вы навоображали обо мне всяких хороших вещей и за этой фантастической фикцией, которая жила только в Вашем воображении, Вы меня, живого человека, с живой душой, и не заметили, проглядели… Вы, кажется, даже любили – свою фантазию, свой философский идеал, а я все ждала, когда же Вы увидите меня, когда поймете, что мне нужно, чем я готова отвечать от всей души… Но Вы продолжали фантазировать и философствовать».
Но письмо передано не было, никакого объяснения тоже не было, Любовь Дмитриевна с Блоком не порвала. Он хотел покончить с собой. Не покончил. Она постепенно вновь становится суровой, надменной и недоступной. Блок сходил с ума. Были долгие прогулки по ночному Петербургу, сменявшиеся периодами равнодушия и ссор. Так продолжалось до ноября 1902 года.
В ночь с 7 на 8 ноября курсистки устраивали в зале Дворянского собрания благотворительный бал. Любовь Дмитриевна пришла с двумя подругами, в парижском голубом платье. Как только Блок появился в зале, он не раздумывая направился к тому месту, где она сидела – хотя она была на втором этаже и ее не было видно из зала. Они оба поняли, что это – судьба. После бала он сделал ей предложение. И она приняла его.
«Он говорил, что любит, что его судьба в моем ответе, – говорится в «И былях, и небылицах…» Любови Дмитриевны. – Помню, я отвечала, что теперь уже поздно об этом говорить, что я уже не люблю, что долго ждала его слов и что если и прощу его молчание, вряд ли это чему-нибудь поможет. Блок продолжал говорить как-то мимо моего ответа, и я его слушала. Я отдавалась привычному вниманию, привычной вере в его слова. Он говорил, что для него вопрос жизни в том, как я приму его слова и еще долго, долго. (…) Помню, что я в душе не оттаивала, но действовала как-то помимо воли этой минуты, каким-то нашим прошлым, несколько автоматически. В каких словах я приняла его любовь, что сказала не помню, но только Блок вынул из кармана сложенный листок, отдал мне, говоря, что если бы не мой ответ, утром его уже не было бы в живых. Этот листок я скомкала, и он хранится весь пожелтевший со следами снега. «Мой адрес: Петербургская сторона, казармы Л. Гв. Гренадерского полка, кв. Полковника Кублицкого №13. 7 ноября 1902 года. Город Петербург. В моей смерти прошу никого не винить. Причины ее вполне «отвлеченны» и ничего общего с «человеческими» отношениями не имеют. Верую в единую святую соборную и апостольскую церковь. Чаю воскресения мертвых. И жизни будущего века. Аминь. Поэт Александр Блок». Потом он отвозил меня домой на санях».
Свое чувство они долго скрывали. Лишь в самом конце декабря Блок рассказал обо всем матери. 2 января 1903 года он сделал официальное предложение семье Менделеевых. Дмитрий Иванович был очень доволен тем, что его дочь решила связать свою судьбу с внуком Бекетова. Со свадьбой, однако, решили повременить.
«11 марта выходит подборка стихов Блока в журнале «Новый путь» – всего три стихотворения, но их заметили, – писал Виталий Вульф. – Потом появилась публикация в «Литературно-художественном сборнике», а в апреле, в альманахе «Северные цветы» – цикл под заглавием «Стихи о Прекрасной Даме». Многие из окружения Менделеева негодовали, что дочь такого великого ученого собирается выходить замуж за «декадента». Сам Дмитрий Иванович стихи своего будущего зятя не понимал, но уважал его: «Сразу виден талант, но непонятно, что хочет сказать». Возникли разногласия и между Любой и Александрой Андреевной – виной этому были нервозность матери Блока и ее ревность к сыну».
Тем не менее 25 мая 1903 года Александр Блок и Любовь Дмитриевна обручились в университетской церкви, а 17 августа в Боблове состоялась свадьба. Шафером невесты был Сергей Соловьёв. Любовь Дмитриевна была в белоснежном батистовом платье с длинным шлейфом. Вечером молодые уехали в Петербург. 10 января 1904 года они по приглашению Андрея Белого приехали в Москву.
Через некоторое время начался тот кошмар семейной жизни, который всем со стороны казался счастьем. Впрочем, не всем. Зинаида Гиппиус говорила: написав «Стихи о Прекрасной даме, нельзя жениться на Прекрасной даме, «…к вам, то есть к стихам вашим, женитьба крайне нейдет, и мы все этой дисгармонией очень огорчены». Зинаида Николаевна была пророческим образом права.
С ранней юности в сознании Блока образовался разрыв между любовью плотской, телесной и духовной, неземной. Победить его он не смог до конца жизни. После женитьбы Блок сразу же стал объяснять своей молодой жене, что им не надо физической близости, которая лишь помешает их духовному родству. Он считал, что плотские отношения не могут быть длительными, и что если это произойдет – они неизбежно расстанутся. Осенью 1904 года они, тем не менее, стали по-настоящему мужем и женой, но их физические отношения носили эпизодический характер и к весне 1906 года прекратились вовсе.
«Моя жизнь с «мужем» (!) весной 1906 года была уже совсем расшатанной, – вспоминала Любовь Дмитриевна. – Короткая вспышка чувственного его увлечения мной в зиму и лето перед свадьбой скоро, в первые же два месяца погасла, не успев вырвать меня из моего девического неведения, так как инстинктивная самозащита принималась Сашей всерьез. Я до идиотизма ничего не понимала в любовных делах. Тем более не могла я разобраться в сложной и не вполне простой любовной психологии такого не обыденного мужа, как Саша. Он сейчас же принялся теоретизировать о том, что нам и не надо физической близости, что это «астартизм», «темное» и Бог знает еще что. Когда я ему говорила о том, что я-то люблю весь этот еще неведомый мне мир, что я хочу его – опять теории: такие отношения не могут быть длительны, все равно он неизбежно уйдет от меня к другим. А я? «И ты так же». Это приводило меня в отчаяние! Отвергнута, не будучи еще женой, на корню убита основная вера всякой полюбившей впервые девушки в незыблемость, единственность».
Любовь Дмитриевну никак нельзя назвать женщиной заурядной. В ней чувствовался человек нелегкого, крайне замкнутого характера, но, бесспорно, очень сильной воли и очень высокого представления о себе, с широким кругом духовных и интеллектуальных запросов. Иначе почему Блок, при всей сложности их отношений, неизменно обращался к ней в самые трудные минуты своей жизни?
«Блок всю жизнь расплачивался за сломанную им семью – сознанием вины, терзаниями совести, отчаянием, – писал Виталий Вульф. – Он не переставал любить ее, что бы с ними ни происходило. Она – «святое место души». А с нею все было гораздо проще. Она не испытывала серьезных душевных мук, смотрела на вещи трезво и эгоистично. Целиком уйдя в свою личную жизнь, она в то же время постоянно взывала к жалости и милосердию Блока, утверждая, что если он оставит ее, она погибнет. Она знала его благородство и верила в него. И он принял на себя эту тяжелую миссию».
В 1920 году Любовь Дмитриевна поступает на работу в театр Народной комедии. Ей «страшно хочется жить», она пропадает в обществе своих новых друзей. А Блок окончательно понимает – в его жизни были и будут «только две женщины – Люба и все остальные». Он уже тяжело болен – врачи не могут сказать, что это за болезнь. Постоянно высокая температура, которую нельзя было ничем сбить, слабость, сильные боли в мышцах, бессонница… Ему советовали уехать за границу, а он отказывался. Наконец согласился уехать, но не успел. Он умер в тот день, когда прибыл заграничный паспорт – 7 августа 1921 года. Газеты не выходили, и о его смерти было сообщено лишь в рукописном объявлении на дверях Дома писателей. Хоронил его весь Петербург.
«В пустой комнате Любовь Дмитриевна и Александра Андреевна (мать Блока) вместе плакали над его гробом, – рассказывал Виталий Вульф. – Они, постоянно ссорившиеся при жизни Блока, после его смерти будут жить вместе – в одной комнате уплотненной, ставшей коммунальной, квартиры».
Умерла Любовь Дмитриевна в 1939 году – еще не старая женщина, в которой почти невозможно уже было увидеть Прекрасную даму русской поэзии.
Сергей Ишков.
Фото ru.wikipedia.org и culture.ru
