Писатель Льюис Кэрролл в июле-августе 1867 года побывал в России. Его визит был приурочен к 50-летию пастырского служения главы Русской православной церкви митрополита Московского Филарета, которое праздновалось 17 августа в Троице-Сергиевой лавре и широко отмечалось в нашей стране.
Чарльз Латуидж Доджсон, более известный под псевдонимом Льюис Кэрролл, отправился в Россию по приглашению своего друга и коллеги Генри Парри Лиддона. Путешествие было предпринято из желания повидать далекую и в те годы мало известную в Англии страну и установить более тесные связи между Англиканской и Русской православной церквями.
Кэрролл и Лиддон были стипендиатами колледжа Крайст-Чёрч, считавшегося в то время едва ли не лучшим среди оксфордских колледжей. Оба были сторонниками объединения Восточной и Западной церквей, которое широко обсуждалось в те годы как на Западе, так и в России.
Из Кенигсберга до Петербурга Кэрролл и Лиддон добирались поездом.
«К несчастью, места в том купе, в котором мы ехали, позволяли лечь только четверым, а поскольку вместе с нами ехали две дамы и еще один господин, я спал на полу, используя в качестве подушки саквояж и пальто, – пишет в своем путевом дневнике Льюис Кэрролл. – Оказалось, что ехавший с нами господин — англичанин, который живет в Петербурге уже пятнадцать лет и возвращается туда после поездки в Париж и Лондон. Он был весьма любезен и ответил на наши вопросы, а также дал нам огромное множество советов по поводу того, что следует посмотреть в Петербурге. Он поговорил по-русски, чтобы дать нам представление о языке, однако обрисовал нам весьма унылые перспективы, поскольку, по его словам, в России мало кто говорит на каком-либо другом языке, кроме русского. <…> Вся местность от русской границы до Петербурга была совершенно плоской и неинтересной».
На одной из станций путешественники впервые отведали щей. Англичане отметили, что это блюдо «вполне съедобно», однако «содержит некий кислый ингредиент, возможно, необходимый для русского вкуса». Позже, к их радости, оказалось, что щи в России бывают не только кислые.
«Огромная ширина улиц (второстепенные улицы, похоже, шире, чем что-либо подобное в Лондоне), маленькие дрожки, которые беспрестанно проносились мимо, похоже, совершенно безучастные к тому, что могут кого-нибудь переехать (вскоре мы обнаружили, что нужно постоянно быть начеку, потому что возницы никогда не кричали, давая о себе знать, как бы близко к нам ни подбирались), огромные освещенные вывески над магазинами и гигантские церкви с их голубыми, в золотых звездах куполами и приводящая в замешательство тарабарщина местных жителей,— все это внесло свой вклад в копилку впечатлений от чудес нашей первой прогулки по Санкт-Петербургу, – делится впечатлениями Л. Кэрролл. – Утром мы пошли в великий Исаакиевский собор, но разобраться в службе, которая велась на церковно-славянском, было делом безнадежным. <…> Одеяния священников, проводящих богослужение, отличались чрезвычайным великолепием, а процессии и воскурение фимиама напомнили римско-католическую церковь в Брюсселе, но чем больше видишь эти роскошные службы с их многочисленными способами воздействия на органы чувств, тем больше любишь скромную и бесхитростную (но, по моему мнению, более реальную) службу английской церкви».
Английский писатель в своем дневнике отмечал, что Петербург был совершенно не похож на все виденное им раньше.
«Невский – должно быть, одна из самых прекрасных улиц в мире, – пишет автор приключений Алисы. – <…> Расстояния здесь огромны, это все равно что гулять по городу великанов. <…> Мы посетили кафедральную церковь в крепости, представляющую собой сплошную гору золота, драгоценностей и мрамора… В Эрмитаже… чудесная коллекция древнего искусства, на которую потрачены почти неисчислимые средства. Картины нам удалось посмотреть лишь частично и второпях, но они, как и скульптуры, составляют просто бесценную коллекцию».
Петергоф, куда путешественники добрались на пароходе, поразил их своим великолепием – «разнообразной красотой и совершенным сочетанием природы и искусства».
А вот в гостинице, где поселились англичане, не было ни воды, ни полотенец. «И, что еще больше усугубляло восторг ситуации, колокольчик (по зову которого явилась бы немецкая горничная) отказывался звонить, – добавляет Кэрролл. – Столкнувшись с такой «приятной» неожиданностью, я был вынужден спуститься вниз и найти слугу…»
Добираясь из Петербурга до Москвы поездом, Льюис Кэрролл и Генри Лиддон, помятуя свои мучения по дороге из Кенигсберга, взяли «спальные» билеты, стоившие на 2 рубля дороже.
«Примерно в одиннадцать вечера к нам зашел проводник и продемонстрировал сложнейший фокус, – рассказывает в своем дневнике Кэрролл. – То, что было спинкой сиденья, перевернулось, поднявшись вверх, и превратилось в полку; сиденья и перегородки между ними исчезли; появились диванные подушки, и наконец мы забрались на упомянутые полки, которые оказались весьма удобными постелями. На полу разместилось бы еще трое спящих, но, к счастью, таковые не появились».
И вот, наконец, – Москва.
«Мы уделили пять или шесть часов прогулке по этому чудесному городу, городу белых и зеленых крыш, конических башен, которые вырастают друг из друга словно сложенный телескоп; выпуклых золоченых куполов, в которых отражаются, как в зеркале, искаженные картинки города; церквей, похожих снаружи на гроздья разноцветных кактусов (некоторые отростки увенчаны зелеными колючими бутонами, другие — голубыми, третьи — красными и белыми), которые внутри полностью увешаны иконами и лампадами и до самой крыши украшены рядами подсвеченных картин; и, наконец, город мостовой, которая напоминает перепаханное поле, и извозчиков, которые настаивают, чтобы им платили сегодня на тридцать процентов дороже, потому что «сегодня день рождения императрицы», – делится своими впечатлениями английский писатель. – После ужина мы поехали на Воробьевы горы, откуда открывается великолепная панорама стройного леса шпилей и куполов с извилистой Москва-рекой на переднем плане».
Посетив в Москве несколько храмов, Льюис Кэрролл и Генри Лиддон отправились в Нижний Новгород. Добираясь туда поездом, им опять пришлось спать на полу, так как спальные вагоны в этом направлении не ходили. На этом неудобства не кончились. В одном месте смыло железнодорожный мост и пришлось выйти из вагона и перейти по временному пешеходному мосту через реку, причем — под проливным дождем.
Гостиницу в Нижнем Кэрролл называет в дневнике «поистине разбойничьим местом», «еда была очень хорошей, а все остальное — очень плохим».
А вот воспоминания Кэрролла о нижегородской ярмарке:
«Это было замечательное место. Помимо того, что на ярмарке имелись отдельные ряды для персов, китайцев и других, мы постоянно встречали необычные создания с нездоровым цветом лица и в немыслимых одеждах. Персы, с их спокойными умными лицами, широко расставленными удлиненными глазами, воронова крыла волосами и желто-коричневой кожей, с черными шерстяными фесками на головах, похожими на гренадерские шапки, были почти что самыми живописными из всех, кого мы встречали, но все новые впечатления дня затмило наше приключение на закате, когда мы наткнулись на татарскую мечеть (единственную в Нижнем), как раз в тот момент, когда один из служащих вышел на крышу, чтобы произнести призыв к молитве. Даже если бы в увиденном не было ничего самого по себе необычного, это представляло бы огромный интерес благодаря своей новизне и уникальности, однако сам призыв не был похож ни на что другое, что мне доводилось до сих пор слышать. Начало каждой фразы произносилось быстрым монотонным голосом, а к концу тон постепенно повышался, пока не заканчивался продолжительным скорбным стенанием, которое проплывало в неподвижном воздухе, производя неописуемо печальное и мистическое впечатление: если услышать это ночью, то можно было бы испытать такое же волнение, как от завываний привидения, предвещающего чью-то смерть».
Льюис Кэрролл дает подробное описание своих прогулок по городам, посещений театров и картинных галерей, храмов и монастырей, бытовых условий, русской кухни и др.
Вот, например, еще одно описание ярмарки, на этот раз – московской:
«В ней не было ничего специфически русского, если только это не заключалось в возрасте людей, которые участвовали в милом, но неинтеллектуальном развлечении — катании на деревянных лошадках, подвешенных к ободу огромного горизонтально расположенного колеса. Степенные мужчины средних лет, некоторые из них в военной форме, сидели верхом на существах, которые когда-то, возможно, и были похожи на лошадей, и пытались вообразить себе, что им это нравится. Там было несколько маленьких балаганов и проч. с большими картинами у входа с изображениями людей, показывающих разные трюки, которые были бы весьма сложны, даже если бы руки и ноги у артистов, судя по тому, что было нарисовано, не были полностью вывернуты из суставов. И еще были ларьки, где торговали снедью, судя по ассортименту которой самая подходящая пища для праздника — это сырая рыба и сушеные бобы».
12 августа 1867 года Кэрролл и Лиддон отправились в Троице-Сергиеву лавру. Служба произвела на них большое впечатление:
«Это была чрезвычайно сложная церемония, в течение которой много крестились, кадили перед всем, что должно было использоваться, но также совершенно очевидно исполненная глубокой набожности. Ближе к концу службы один из монахов внес блюдо с маленькими хлебами и дал нам каждому по одному: они были освящены, и то, что нам вручили эти хлебцы, должно было означать, что они вспоминали нас в своих молитвах. Когда мы покидали собор, один из монахов провел нас через ризницу и помещения для занятий живописью и фотографией (группу мальчиков обучают этим двум искусствам, которые используются исключительно для духовных целей), и нас сопровождал один русский господин, который был вместе с нами в соборе и который был чрезвычайно любезен и объяснил назначение различных предметов на французском, а когда мы хотели приобрести иконы и проч., спрашивал о ценах и считал сдачу. Только тогда, когда он пожелал нам всех благ и покинул нас, мы узнали, кто уделил нам так много внимания,— боюсь, что больше, чем кто-либо из англичан уделил бы иностранцам,— это был князь Chirkoff».
Филарету путешественников представил епископ Леонид.
«Архиепископ (митрополит Филарет. — С. И.) говорил только по-русски, поэтому беседа между ним и Лиддоном происходила в весьма оригинальной манере — архиепископ делал замечание на русском, епископ переводил его на английский, затем Лиддон отвечал по-французски, а епископ уже излагал его по-русски архиепископу. В результате беседа, которая проходила только между двумя людьми, потребовала использования трех языков! – пишет в своем путевом дневнике Л. Кэрролл. – Епископ любезно поручил одному из студентов, изучавших богословие, который говорил по-французски, быть нашим гидом, что он и выполнил с большим рвением, сводив нас, среди прочего, посмотреть подземные кельи отшельников, где некоторые из них живут уже многие годы. Нам показали двери двух келий, в которых никто не обитает; возникало странное и не вполне приятное ощущение в темном узком проходе, где каждому приходилось нести свечу, при мысли о том, что внутри живет человеческое существо, покой и одиночество которого озаряет лишь тусклый свет маленькой лампады… Мы вернулись с епископом вечерним поездом, проведя один из самых запоминающихся дней нашего путешествия».
А вот 17 августа, когда отмечалось 50-летие пастырского служения митрополита Московского Филарета, путешественников ждала неприятность:
«Епископ Леонид обещал взять нас в церковь и провести в помещение, примыкающее к алтарю, но нам так и не удалось его найти. Мы прошли в церковь, но практически ничего не смогли увидеть».
Льюис Кэрролл так хотел увидеть праздничную службу, что, выйдя из церкви и пробравшись сквозь толпу, сам проник в ту комнату, в которую их с Лиддоном обещал провести епископ Леонид.
«Здесь я оказался в чрезвычайно исключительном положении: единственным человеком в светской одежде среди толпы епископов и священнослужителей, – пишет автор «Алисы…». – Было совершенно ясно, что я не имею ни малейшего права там находиться, однако, поскольку на меня никто не обращал внимания, я остался и смог очень хорошо видеть и самих епископов и некоторые фрагменты службы, но епископ Леонид так и не появился; впоследствии мы узнали, что он проводил службу в другом месте».
19 августа Кэрролл и Лиддон отправились в спальном вагоне в Петербург. Их провожали знакомые из английской церкви.
В Петербурге путешественники вновь посетили Эрмитаж, на этот раз осмотрев то, что не успели посмотреть в прошлый раз, «поднялись на вершину Исааковской церкви и получили большое удовольствие от открывавшегося вида восхитительного города», «совершили прогулку по островам среди особняков высших сословий».
22 августа Кэрролл с Лиддоном поехали в Кронштадт, осмотрели верфь и арсенал, где увидели пушку, взятую у англичан (она принадлежала канонерке «Стервятник», которую выбросило на берег и которая, таким образом, стала военным трофеем), посетили «магнитную обсерваторию» и вернулись в Петербург. До отъезда в Варшаву они успели побывать в нескольких храмах, посетили вечернюю службу в Александро-Невском монастыре и Духовную академию.
«Многие задаются вопросом: почему Кэрролл отправился именно в Россию? К этому времени он немало поездил по Англии, побывал в Шотландии и Уэльсе, но за пределы острова ни разу не выезжал, – пишет Нина Демурова в книге «Льюис Кэрролл» (серия ЖЗЛ, издательство «Молодая гвардия», 2013 г.). – …У нас склонны объяснять предпринятую Кэрроллом поездку в Россию его эксцентричностью. Предложение отправиться именно в Россию исходило от Лиддона. Оно и понятно: Лиддон к тому времени был уже опытным путешественником, немало поездил по разным странам Европы, но в России не был. Он хотел собственными глазами увидеть загадочную страну, познакомиться с ее храмами и православными священниками… собирался встретиться в России с влиятельными государственными и церковными деятелями. Кэрролл ехал как турист… решение отправиться в Россию казалось ему весьма смелым».
Кэрролл писал дневник, по его собственным словам, себе «на память» и как будто не собирался публиковать его. При его жизни «Русский дневник» (сокращенное название «Дневник путешествия в Россию в 1867 году») издан не был.
«В 1928 году Морис Л. Пэрриш, американский коллекционер из Нью-Джерси, купивший рукопись, выпустил его тиражом 66 экземпляров, – сообщает Нина Демурова. – В 1935 году появилось первое доступное публике издание «Дневника», осуществленное Дж. Ф. МакДермоттом; оно же было воспроизведено в 1977 году. Издание МакДермотта было выполнено очень неряшливо: в нем немало пропусков, русские имена и названия не выверены и часто искажены. Лишь в 1999-м английский исследователь Эдвард Вейклинг, подготовивший предпринятое Обществом Льюиса Кэрролла полное издание кэрролловских дневников, опубликовал в пятом томе тщательно выверенный текст».
Сергей Ишков.
Фото www.pravmir.ru
