«Яблоки на снегу» – песня, написанная в 1987 году и впоследствии ставшая сначала шлягером, потом хитом, перешагнула свое тридцатипятилетие, не потеряв, а даже наоборот, набрав популярности. Ее поют в разных странах, переводят на разные языки и перепевают в различных жанрах. Мы поговорили с автором песни на стихи Андрея Дементьева и ее исполнителем Михаилом Муромовым.
– Михаил, чем вы сейчас занимаетесь, помимо сочинения песен?
– Во-первых, гастроли, во-вторых, продажа музыки, людям интересно. Основной упор, конечно, на плодово-ягодную тематику. К сожалению, афганский цикл песен, который был актуален в свое время и, честно говоря, актуален сейчас, остается невостребованным: сегодня образность и метафорика не в чести, необходима прямота. Люди в массе все меньше хотят воспринимать текст аллегорически. Так сейчас пишется и снимается. Это, по-моему, неправильно.
– Да, есть проблемы восприятия, особенно трудно с иронией. А с кем из современных поэтов сейчас работаете?
– Особо не работаю, у меня старое не воплощено. Из современных есть Кирилл Львович, очень интересный парень. Он окончил институт стали и сплавов, но, помимо этого, еще поэт. Он как-то мне передал конвертик со стихами, и сразу получилось пять песен. Они очень лирические, романтические, звонкие. Я люблю звонкие стихи, когда поется все, итальянская рифма, открытый слог.
– Помимо музыкальной школы, было какое-то музыкальное образование?
– Образование – с четвертого класса Володька Антонинков научил играть на гитаре. Ну и немножко музыкальной школы, потом по гитаре была школа, я там романсы играл, Джулиани. А дальше «Битлз», Том Джонс – все, как они. Учился и у классиков – Чайковский, Рахманинов, Шопен. Они слушаются до сих пор, у меня даже пластинки сохранились и отличный проигрыватель «Вега». А у одного алкоголика купил двести пластинок. Хорошие пластинки.
– А ведь у нас когда-то была официальная профессия – композитор.
– Это ужасно. Музыка Союза композиторов, стихи Союза писателей. Песня!
– Композитор, выходит, призвание. Но основное образование совершенно не связано с музыкой.
– Все мои родственники были химиками. Поэтому меня все видели химиком, мама хотела, чтобы я в университет поступил, даже обещала мне за это мотоцикл «Ява-350». Слава Богу, что я не поступил, с моим характером в то время, да еще и мотоцикл – мы бы с вами сейчас не разговаривали. Я поступил в Менделеевский. На экзамене по русскому языку мне попался учитель из моей школы, безграмотный абсолютно. Он писал: «льды Северо-Ледовитого океана, тая, направляются в Антлантику». Смотрю я в глаза этому учителю и прочитываю: «ну, смотри, скачок». В школе я его всегда поправлял, поскольку папа мой был страшный славянофил. Он очень трепетно относился к ударениям, произношению. Кроме того, папа владел, как принято говорить, в совершенстве еще пятью языками. Хотя мы в совершенстве ничем не владеем, даже родным языком. Мы лучше знаем изучаемые языки, чем родной.
– В этом году вышла золотая коллекция, переиздание старых песен.
– Это лишь четвертая часть того, что есть.
– Еще планируете переиздания?
– Не знаю, нужно это или нет. Дело в том, что выход только на компьютер, а это не интересно. То ли дело пластиночка, кассеточка.
– Сейчас музыка вся в интернете – есть множество музыкальных сервисов.
– Это ужасно. Все-таки визуальное тоже важно. Народ-то смотрит телевизор, а там Даня скрипит и фальшивит. Пританцовывают на полусогнутых, у всех руки около ширинки. В компьютере тоже не лучше. Разве это эстрада?
– А вы на какую аудиторию ориентируетесь?
– У меня очень широкая аудитория.
– А какой возраст примерно?
– От и до. Ноль плюс бесконечность. Ноль – вообще недооцененная величина. Помнится, у меня песня была для спектакля: «Ай-люли, ай-люли, расскажу вам про нули. Скажем, ты – величина! Пред тобой простор, а ничтожного нуля не видать в упор. А встанет нолик впереди с запятою в ряд – ты ничтожнейшая дробь и тебя дробят».
– Отличная детская песенка.
– Вроде бы детская, а с каким глубоким смыслом! Это наша культурная особенность детской песни, сложившаяся в советский период. Кстати, самая первая профессиональная песня у меня была как раз детская. Танич предложил написать песню для фильма «Просто ужас!». Называлась она «Верхом на зебре» (в Сети ее можно найти под названием «Уроки заданы по расписанию». – К. Б.). Но режиссер не поставил ее в кино, из-за этого ни кино, ни песню никто не помнит. А фильм помнится по песне. Любой фильм, какой ни возьми: «Весна на Заречной улице», «Офицеры». К любому фильму обязательно нужна песня. Хотя бы в титрах. А вообще, самый интересный слушатель и точный – это ребенок, потому что он не в ткани моды, не в тренде. Если ребенок слушает, если ему нравится – он реагирует. Это сразу заметно. Поэтому я песни всегда проверял на детях. Дети танцуют – значит, абсолютное попадание.
– С детскими песнями вы у слушателя не ассоциируетесь, а вот с жанром популярной песни, причем с приставкой «ретро», – да.
– У меня есть и серьезные роковые. Есть рок-балет, например «Декамерон» Боккаччо. Чистый джаз-рок.
– А где его можно послушать? Куда-нибудь выкладывали?
– А зачем? Куда его пихать?
– Те же популярные музыкальные сервисы.
– Нет. Но если я сделаю себе колонку, то, конечно, пущу, потому что есть что послушать.
– Приставка «ретро» вас не задевает?
– Ретро – с ударением на последний слог, как говорил Герасимов. Так, конечно, правильно. Совершенно не задевает, хуже было бы, если бы называли продвинутым. У меня широкий спектр, музыка театра и кино. Зачем быть каким-то суперпопулярным? «Яблокам» уже сорок лет, ее поют от Китая до Аляски. На несколько языков переведена! Я в Сан-Франциско в ресторане услышал, как какой-то бельгийский ансамбль в роковой манере исполнял «Яблоки на снегу». А слова у них латинскими литерами написаны.
– Как относитесь к тому, что вы не заслуженный и не народный артист?
– А хорошо отношусь. Лепс народный. Перед ним уже успел Стас Михайлов выйти. Откуда они? Я помню, как они возникали. Пару раз, конечно, направляли в министерство документы – и ничего. То не то, это не эдак. У меня общественных наград неимоверное количество, а необходимо, чтобы они кем-то были подписаны, и желательно кем-то из Кремля. Ирина Понаровская, легенда, замечательная певица, актриса, сказала как-то, что у нее нет никакого звания – так только через три месяца дали «заслуженную». А сколько еще тех, кто просто отказался со всем этим возиться.
– «Яблоки на снегу» стала вашей визитной карточкой. А что думаете о славе одной роли или ассоциации артиста с одной песней?
– Как Виктор Салтыков говорит: «У тебя «Яблоки на снегу», а у меня «Кони в яблоках». На самом деле таких артистов много: Валя Легкоступова – «Ягода малина», Ольга Зарубина – «На теплоходе музыка играет». Почти каждый артист – это артист одной песни. Но такие ассоциации и привязки могут возникнуть только у узкоориентированных людей. Если сказать «Чайковский», что первым делом вспомнится? Верно, «Лебединое озеро». А Чайковский невероятно широк, это необъятное творчество. Применительно ко мне многие сразу назовут и «Странная женщина», вспомнят афганский цикл и т. д. Все начиналось-то с 80-го года, и первая песня была «Мама моя» на стихи Валерия Гавриловича Харитонова, автора песни «День Победы». Я сделал песню, и он сказал: «Да, это песня». Представляете, какая гордость была! Так что тут не только «Яблоки на снегу».
– А у вас сборника ваших стихов нет?
– Руки не доходят. Стихи есть, есть и песни.
– А не пробовали свои песни современным исполнителям предлагать?
– Многие приобрели популярность тем, что научились распихивать известным людям свои стихи. Например, одного очень известного поэта, не буду называть, я поймал на том, что он третий раз пытается мне всунуть свой сборник. Я так не умею, не научился.
– А чему научились?
– Научился отказываться от мелких концертишек, даже если соблазняют большими деньгами. Но если я знаю, что будет грохот вилок, выхлоп шампанского, то нет. Ребята «чешут», я знаю, за малую толику. Но мне хватает. Даже несмотря на то, что авторские выплаты стали в десять раз меньше, чем в советское время.
– Как вокалист, над большим искусством не задумывались?
– Для меня совершенно не сложно поменять регистр, я на концертах часто это делаю. Одну песню пою в разных регистрах, не меняя тональность. Сначала близким к оперному, потом к русскому народному. Пою и на цыганский манер – это уже совсем другое. И таких регистров можно нащелкать десяток. И звучание голоса будет разным. Поэтому пробовать можно все. А зачем? Знаете, когда по казанской дороге едешь, на заборе буквами величиной метров пять написано: «А зачем?»
– То есть вы нашли свой регистр, тембр?
– У меня тембр называется «фанерно-треснутая лопата». Я пою так же, как и разговариваю. Только воздух наберу и запою. Единственное, я что-то делаю для вокала, когда пою песни особые, вроде Визбора. Тут надо спеть душевно, проникновенно. Важно уже не само пение, а передача текста.
– У многих музыкантов есть хобби, даже в некотором роде экстремальные, у вас есть?
– Очень хочется, но у меня директриса очень сложная, сильно ограничивает. «Мало ль я чего хочу, но мама спит, и я молчу».
– Не хотели бы снова боксом заняться?
– Бокс – непростая штука. Это надо сесть на прыгалки, пробежки, бой с тенью и т. д. Так же и с плаванием. Ну, проплыву на первый разряд. А зачем? У меня была болезнь Боткина, поэтому плавание – никак, ушел в бокс и занимался у Шейнкмана Леонида Соломоновича, у Мурадымова, у крутых, в общем-то. Но дело в том, что мне жалко парней – вот только в раздевалке вместе шутили, а тут – бой.
– А спорт в жизни есть сейчас, кроме зарядки?
– Нет. Спорт – это достижение результата и его улучшение. А все остальное физкультура. Вот физкультура есть.
– У вас был такой период невероятного взлета, а потом теневой. С чем это связано?
– Во-первых, я потерял серьезного директора, мы с ним разошлись. Вместо него пришел Юра Шпис (Ю. Ш. Айзеншпис. – К. Б.) и тоже пытался обмануть. На какое-то время остался без директора. Потом были выезды за границу – в Италию, Америку. Грабеж квартиры опять же пришлось расследовать. Вот пришла новая директриса. Сначала была Любовь, потом стала директриса.
– 90-е опять же – не самые простые.
– Вообще было не сложно. Бандиты выходили, конечно, пытались. Я говорю, вы здоровые классные ребята, шпалер у тебя, плюс два шнурка огромных по бокам стоят, вы к цементному заводу в день зарплаты подойдите, попробуйте у них взять. И с меня не брали. До того доходило, что однажды хулиганы в Симферополе мне дорожку сделали из лепестков роз. Бывает такое. Слово обладает колоссальной силой. В начале же было слово.
– А как переживали период, связанный с алкогольной зависимостью?
– Это раскручено корреспондентами и журналистами. Я как-то пригласил одного домой, так он написал: «Я зашел к нему, там оборванные обои, покосившиеся потолки». С одним я как-то пошутил, сказав, что не дошел до того, чтобы собирать банки, так он написал: он сейчас собирает банки. С корреспондентами невозможно общаться, что они напишут – никому не известно. А по поводу выпивки отвечаю: представьте себе, поездка по Германии, войска выводят, естественно, концерт, банкет. Генерал поднимает тост за Родину, а у тебя два полковника с боков – щелк, выпили. Второй тост – за партию и так далее и так далее. При этом никогда на сцену навеселе не выходил и ни разу со сцены не падал. Мы считали, что не пьет только верблюд, житель пустыни, и килька – она закуска. Поэтому не был, не состоял, не участвовал.
– Что для вас самое трудное?
– Самое трудное – это сконцентрироваться.
– Вы же москвич?
– Да, глубокий москвич. Я жил на Котяшке – это Пыхов переулок и Третья Миусская, теперь улица Готвальда, и Пятая Тверская-Ямская. Воровское место, вторая Марьина роща. В Миусском сквере, там фрунзенский Дворец пионеров с бассейном и большим баскетбольным залом. Помню свою первую учительницу Зою Алексеевну Мун, очень хорошая, красивая. Все учительницы мои были очень красивые. В нашей квартире жили семь семей. Комната была 12 метров. Потом следующая квартира была уже на три семьи и комната в 14 метров – рядом построили дом с первым магазином самообслуживания «Огонек». Потом трехкомнатная квартира на Преображенке. Вообще, памятных мест много, я б рассказал, но не буду. Еще есть хитрый скверик, с Орфеем и Сатиром, очень советую. Выходишь на Садовое кольцо в районе Триумфальной площади, шум, гам. За Театром сатиры в сторону Театра Моссовета загибаешь и буквально 70 метров внутрь – все, никакого шума кольца нет, просто тишина. Вот такие места я люблю.
– Вы в театры, музеи ходите?
– В цирке был недавно, на Вернадского, очень красивое театрализованное представление со смыслом. С открытым ртом сидел. Детей много, все тоже с открытыми ртами. Мне, конечно, интереснее на людей посмотреть. В сторонке на скамеечке посидеть, поглазеть. Папа у меня любил ходить в музеи, а мне – на пляж и позагорать.
– А как относитесь к переменам в Москве?
– Очень хорошо. Но это все нужно было сделать лет тридцать-сорок назад.
– Что пожелаете вашим читателям?
– Читайте побольше, Бальзака или Тургенева хотя бы по 20 страниц в день. Берегите русский язык.
Кирилл Балашов.
Фото из личного архива Михаила Муромова
Хороший певец, приятно его было смотреть, что раньше, да и теперь. А “Яблоки на снег” этот шедевр трудно забыть, у мамы была любимая песня.