1 августа Николаю Самохину исполнилось бы 90 лет. Писатель, журналист, собкор «Литературной газеты» по Западной Сибири, он ушел из жизни в 54 года.
Представленный здесь его маленький рассказ «Пунктик» говорит, на мой взгляд, многое о тех советских временах. И о нынешних – тоже. Но вначале – об авторе.
Привыкаешь уже, что твоим старшим друзьям, живым и умершим, от восьмидесяти до ста лет, а кому и больше. Передо мной изданная в 1977 году в Новосибирске книга Коли Самохина «Время больших снегопадов». С его дарственной надписью: «Сережа, чтоб сбыться и статься, /Нельзя нам терять и теряться. /Тем паче теряться не надо /Во Время Больших Снегопадов».
Он родился в 1934 году. Вырос на трущобной окраине Сталинска (с 1961 года – Новокузнецк). Это был город со сложной атмосферой – и по общей сибирской судьбе, и в связи со строительством большого металлургического комбината. Много здесь было ссыльнопоселенцев, то есть раскулаченных крестьян, и заключенных – ГУЛАГ-строй. Самохины жили в слободке на подгорной окраине, на улице Аульской. «Рабочий класс существовал выше – в бараках и немногочисленных двух- и трехэтажных коммунальных домах. На Аульской же улице ютился люд вербованный, перелетный, деклассированный, одним словом, элемент…»
Отец – ломовой извозчик, по-старому говоря. А по-советски – возчик местной конторы гужевого транспорта. До революции Яков Самохин четыре года учился в церковно-приходской школе. Поэтому его, грамотного по тем временам, тянули в мелкие начальники. Он отбивался, рвался на конный двор, к лошадям. Друзья-товарищи Коли – дети довоенных лет. Первая учительница, Марья Ивановна, просит деточек-первоклассников спеть песни, кто какие знает. С соседней парты поднимается девочка Нина:
Двенадцать часиков пробило,
Чеснок идет домой.
А качинские ребята
Кричат ему: «Чеснок, постой!»
Два парня подскочили и сбили его с ног,
Два острые кинжала вонзились в левый бок…
Марья Ивановна охает, в испуге просит спеть что-нибудь другое. Да пожалуйста!
Перебиты, поломаны крылья!
Марья Ивановна думает, что песня, наверно, про наших летчиков-истребителей, и одобрительно кивает.
А деточка-первоклассница уже голосит:
Тихой болью всю душу свело:
Кокаином – серебряной пылью
Все дороги мне в жизнь замело!
На той Аульской улице, в той слободке, в той жизни примерами для некоторых мальчишек были парни в кепочках-хулиганочках-восьмиклинках, с челочкой до глаз, с фиксой (железной коронкой на зубе) во рту, с финкой за хромовым сапогом-гармошкой или за сапогом-дудочкой… Настоящие урки, настоящие блатные, а большей частью – приблатнённые. Для них всех «Илиадой» и «Одиссеей» была песня-эпопея «Гоп со смыком». (Она с 20-х годов сочинялась и жила в блатном народе сама по себе, постоянно дополнялась, отображая нэповское, предвоенное, военное и послевоенное время. Говорили, что в той песне чуть ли не 120 куплетов. Эпопея…)
Оттуда, из той слободки, вышел в жизнь наивный и в то же время умудренный жизнью интеллигент, тонкий и чуткий писатель, журналист Николай Яковлевич Самохин. Его рассказы и повести – неподражаемые шедевры, где печаль и думы сквозь смех и смех – сквозь слезы. Королем фельетонов называли совсем молодого Самохина авторы и читатели «Вечернего Новосибирска». Писатели ценили его работу на общее благо в должности ответственного секретаря журнала «Сибирские огни». Всесоюзную известность он получил как собственный корреспондент «Литературной газеты» по Западной Сибири. За очерки и статьи номенклатурщики публично называли его очернителем, пытались уволить, писали докладные в ЦК КПСС.
В 1976 году торжественно сидит Коля в Колонном зале Дома cоюзов как почтенный делегат съезда писателей РСФСР, и вдруг со звуком открывается дверь, раздается зычный голос: «Самохин, на выход!» Коля, смеясь, рассказывал, что для него это прозвучало как конвойно-вохровское: «Руки за спину!»
Повезли разбираться по докладным жалобам сибирских обкомов. Но «Литературка» отстояла своего собкора. Отправили бумагу-отписку: кандидат в члены ЦК КПСС товарищ Чаковский принял к сведению, рассматривает вопрос… Александр Борисович Чаковский, бессменный главный редактор легендарной «Литературной газеты» в 1962 – 1988 годах, своих литгазетовцев на растерзание не отдавал. («Литературная газета» советских времен – отдельная страница в истории журналистики, литературы, общественной жизни СССР.)
А там, в Сибири, к Коле все же «приняли меры». К 150-летнему юбилею Салтыкова-Щедрина он опубликовал в журнале «Сибирские огни» сказку «Как два генерала не смогли одного мужика прокормить» (парафраз названия сказки Салтыкова-Щедрина «…Как один мужик двух генералов прокормил»). И тогда командование Сибирского военного округа разжаловало старшего лейтенанта запаса Самохина в рядовые запаса! Вызвав много хохота в литературно-художественных кругах. В 1977 году, будучи в Новосибирске, я кричал на наших застольях: «Рядовой Самохин! Ведите себя скромнее в обществе офицеров и сержантов запаса».
Веселились.
А через 12 лет, в январе 1989-го, – он покончил с собой. И никто не может сказать почему.
Понять невозможно еще и потому, что в те годы Коля был на подъеме. В 1987 году – книга в «Советском писателе», в 1988-м – в «Современнике». Для литературного Новосибирска, где свое издательство, две книги подряд в Москве!!! – очень значимо, очень авторитетно. Такой человек сразу признавался мэтром.
И я тому способствовал. Став одним из редакторов в редакции современной русской прозы издательства «Современник», позвонил Коле: «Присылай заявку, будем ставить книгу в план».
Реакция его была бурной и понятной: «Да ты что?! По заявке?! Да так с нами не бывает! Это что ж творится на свете?! Неужели и вправду перестройка?!»
Порядок-то был такой… Закончив рукопись, проработав над ней сколько-то лет, писатель присылает ее в издательство. Здесь ее год рассматривают. Если принимают, включают в план редакционной подготовки на следующий год. После утверждения – в план выпуска следующего года. Три года! Это считалось идеальным вариантом, говорили: «Книга пошла с колес!»
По заявке же, когда книга только в замыслах, в чернильнице, включали в план живых классиков, главных редакторов, секретарей Союза писателей СССР, РСФСР и Москвы.
Но уж никак не юмориста-сатирика, в каковые зачисляли Самохина.
Да и сам он писал о себе как о юмористе-сатирике: «На какого только из пегасов я не пытался сесть в литературе – Поэзия, Лирическая Проза, Высокая Романтика, а все равно с годами оказывалось, что у моих пегасов вырастают ослиные уши, что лучше всего мне на ишаке, потому что на ишаке бродил по жизни любимый литературный герой Ходжа Насреддин».
Таким его (на ишаке, с трубкой в зубах) и изобразил новосибирский художник В. Калачев на обложке книги «Время больших снегопадов».
Представляю читателям один из рассказов Николая Самохина. Время действия – начало 1960-х и 1980-х годов. На мой взгляд, рассказ многое говорит о тех советских временах. И о нынешних – тоже.
Сергей Баймухаметов.
Николай САМОХИН
ПУНКТИК
рассказ
Лет двадцать назад – я работал тогда литсотрудником в вечерней газете – ходил ко мне один юноша, почти мальчик. Носил заметки.
В редакции ходили честолюбивые юноши с пылающим взором. Они мечтали о лаврах. Они хотели подписываться полными именами, публиковаться под броскими рубриками «Реплика фельетониста» или «Мир современника».
Я сочувствовал им – потому что совсем недавно сам был одним из них. Вот это сочувствие и помешало мне сразу разглядеть мальчика. Между тем он не походил на своих сверстников. Глаза его не пылали, и руки не дрожали, и кровь не румянила бледного чела. Бестрепетно выкладывал он на стол очередной бестрепетный опус и, устремив прозрачный взгляд в угол, выслушивал приговор.
Так продолжалось долго. Коллеги мои обратили внимание на мальчика, стали подшучивать:
– Что это за малахольный к тебе ходит? Смену готовишь? А чего такого зачуханного выбрал?
Малый и правда был какой-то зачуханный. Безнадежный. И я решил наконец поговорить с ним откровенно. Объяснить, для его же пользы, что не туда он гребет.
А каково сказать: ты не создан?.. Другие созданы. Вон этот старичок создан, и этот юный прыщеватый очкарик, пробежавший по коридору. И я – читающий тебе сейчас проповедь. А как же? Не был бы создан – не читал бы. А ты – нет.
В общем, я дрогнул в последний момент и начал издалека: вы чем в принципе занимаетесь?.. извините, что раньше не поинтересовался… работаете где?.. или думаете заканчивать образование?
Вопрос сулил облегчение мне и отсрочку мальчику: «Так попробуйте написать что-нибудь о вашем цехе (студенческой группе), у нас отдел промышленности (науки) просто задыхается без конкретных материалов с мест».
– Я пока нигде не работаю и хотел бы устроиться к вам, – ответил мальчик.
– То есть? – не понял я. – В штат устроиться?
Мальчик кивнул.
Вот этого я никак не ожидал. И забормотал что-то сумбурное: мол, такие вопросы решает главный редактор… но, насколько мне известно, должности и курьера, и учетчика писем у нас сейчас заняты…
– Я не прошусь курьером, – остановил меня мальчик. – Я хочу корреспондентом.
Я растерялся. И сказал то, что так боялся произнести:
– Но ведь для этого, простите… способности какие-то нужны. Талант!
– А разве нельзя без таланта? – спросил мальчик. – У вас талантливо пишут такой-то, такой-то и такой-то, – безошибочно перечислил он лучшие перья редакции. – Я так не смогу. Но как другие – смогу. Вы только научите меня, про что надо писать.
Ч-черт! Он был прав – талантами мы не блистали. Но ведь эти «другие», которые теперь холодной натренированной рукой «выгоняли» строчки, не всегда были такими. Ведь горели же они высоким пламенем, когда в них «этот зуд проснулся». А он? Он потух, не успев зажечься.
– Да почему именно журналистика, если вы к ней призвания не чувствуете? Выберите себе другую профессию…
– Потому, что я хочу жить, как все вы, – набычился мальчик.
– А как мы все живем?
– Я тоже хочу иметь особняк и машину.
У меня, что называется, отпала челюсть. Дурак он, что ли?
Машину у нас имел только фотокорреспондент Стас Подбельский – страшный халтурщик и бабник. У него же была самая просторная квартира, четырехкомнатная, в старом «генеральском» доме. Но все это досталось Подбельскому, беспутному сыну героя четырех войн, по наследству. Из квартир, заработанных горбом, лучшая была у главного редактора: две «полногабаритные» комнаты, центральное отопление, телефон и ванна. Остальные, согласно рангам и стажу работы, жили в «малогабаритках», коммуналках и на частных квартирах.
– Идите домой, – сказал я. – Над вами кто-то пошутил. Нет у журналистов ни особняков, ни машин. Так что ступайте, здесь ловить нечего.
– Вы меня обманываете, – произнес он ровным, утверждающим тоном. – У каждого журналиста – особняк и машина. Я точно знаю.
«Сейчас опупею! – со страхом подумал я. – Он точно знает! А я не знаю. Сижу тут, кретин, ломаю голову – где бы саночки раздобыть, за угольком съездить? Беременную жену совсем заморозил в шестиметровой комнатушке… А он, сопляк, точно знает!..»
– Ладно, – решил я. – Есть особняк. Через полчаса закончится рабочий день – пойдем вместе, покажу. Ядринцовский спуск знаешь? Вот там у меня особняк, на косогоре. За тридцать рублей в месяц. Плюс топливо и электроэнергия. Пойдем, пойдем – убедишься. Только при жене свой бред не вздумай повторить. Она у меня на сносях – ей волноваться вредно… Ну посмотри, чудак ты этакий, похож я на владельца особняка?! Или другие – похожи?.. Уж до такой степени нельзя в облаках витать. Надо хотя бы мало-мальское представление о жизни иметь. И еще в газету собрался… с этаким багажом.
Мальчик задумался. Посидел, уставя взгляд в пространство. И выдал:
– Тогда помогите мне устроиться в торговлю.
Новое дело! Я опешил.
– Вот это виражи! А почему в торговлю?
– Я стану воровать – заведу себе особняк и машину, – четко ответил мальчик. Легко так выговорил: «стану воровать» – как благонамеренное: «буду очень стараться».
«Сумасшедший! – осенило меня. – Маньяк!..» Как же я сразу не догадался?
– Воровать-то вроде бы нехорошо, – осторожно заметил я.
– Но там все воруют, – возразил он. – Воруют и покупают машины… и особняки.
Поехало!.. В больном его мозгу была одна накатанная дорожка.
Я решил не спорить.
– Может быть… Но – до поры до времени. Пока их не поймают. Вы неопытный, и вас посадят. Понимаете? И отнимут украденное…
Впервые молодой человек заволновался. Черты его, всегда неподвижные, мгновенно исказились, в глазах полыхнуло смятение, подбородок беспомощно задрожал.
– В таком случае пусть мне разрешат выехать в Швейцарию!.. Почему меня не отпускают?!
Я не стал спрашивать, зачем ему в Швейцарию. Догадывался. И он тотчас подтвердил.
– Я бы там устроился работать, – сказал он, справляясь с волнением, – женился бы на скромной, честной девушке… купил в рассрочку особняк и машину.
Все! Круг замкнулся. На колу мочало…
Сомнений больше не оставалось: паренек капитально «задвинут». Причем помешательство его, учитывая возраст, было, пожалуй, уникальным. Мальчик был «завернут» на бескрылой, тусклой, филистерской идее: особняк, машина, послушная жена в чистом передничке… Почему именно эта идея угнетала столь юный ум? Откуда, из какого такого эфира просочилась?.. Ведь совсем иным напряжением гудел тогда эфир.
С тех пор прошло двадцать лет…
Бывший наш главный редактор в прошлом году купил машину. «Ладу». Но ездить на ней не может. Пока он рос до нее, пока тянулся, экономил копейку – подкрались годы и болезни. Редактору не выдали права. «Сбылась мечта идиота», – грустно усмехнулся он. Раз в полгода к редактору приезжает шурин из города Кременчуга – специально берет неделю без содержания – и возит его на рыбалку. Редактор же из своей персональной пенсии оплачивает шурину дорогу туда и обратно.
А я сижу на крыльце особняка. Ну, особняк не особняк, однако жить можно: две комнатки, верандочка, да сверху еще надстройка – вроде мансарды. Терпимо, в общем.
Я сижу, отдыхаю. Вернее, жду, когда выветрится чувство собственной неполноценности, которое всегда охватывает меня на дачной дороге. Дело в том, что я пока безмоторный и хожу от магистрали до ворот нашего кооператива пешком. Я иду, сутулюсь, машины обгоняют меня, но я не оглядываюсь, хотя многие владельцы их мне знакомы. Здесь, на дороге, мы не равны и стараемся не подчеркивать этого неравенства. Если я оглянусь и кивну, мой кивок можно будет расценивать как просьбу подвезти. Я сразу превращусь в бедного студента-автостопщика. А я давно не бедный студент, я, может быть, принципиальный противник автомобилизма. Поэтому я отворачиваю закаменевшее лицо в сторону. И они, издалека завидев мою спину, каменеют лицами.
Вот там, на территории нашего поселка, на своих шести сотках, мы сравняемся: когда я разгружу сумки и буду, заложив руки за ремень, прогуливаться меж грядок; и они, заглушив моторы, будут прогуливаться меж грядок. Мы станем оживленно перекликаться, толковать про виды на урожай, не исключено даже, что кто-то к кому-то будет приглашен в гости, на чарку рябиновой – и так до воскресного вечера, когда, на обратной дороге, наши лица опять закаменеют.
Подошел сосед, кандидат химических наук, добрый приятель. У соседа – «Москвич», он приехал раньше меня и уже успел наработаться. С весны строит финскую баню, настоящую сауну, сейчас заканчивает отделочные работы.
– На этой неделе закруглюсь, – говорит он, сбивая пепел крепким плотницким ногтем. – У тебя куска жести не осталось? Хочу козырёчек над трубой выкроить…
– Ну, так когда же докторскую защищать будем? – спрашиваю я соседа.
– Докторскую? – он задумывается. – Забуксовала докторская. Да и вообще… зачем она мне? В пятьдесят с хвостиком? То есть это мне сейчас пятьдесят с хвостиком. А пока я ее добью, да защищусь, да утвердят… Доктор-пенсионер!.. Это, знаешь, как диплом о высшем образовании в полста лет. А у меня сейчас лаборатория. Тем перспективных – лет на двадцать вперед. Парни меня уважают. Может, потому и уважают, что не пыхчу из-за докторской. Я ведь в институте единственный завлаб-кандидат. Еще кандидат, а уже завлаб – понимаешь? А другие – уже доктора, но еще завлабы. Есть разница?
«А действительно, зачем ему? – думаю я. – Квартира есть, машина есть, дача есть. Вот баню скоро достроит… Что еще?»
– Пойду, – говорит сосед. – Прострогну до ужина пару досточек. – Он поднимается. – Ну а ты? Колеса-то не собираешься заводить?
Это не ответный укол за докторскую. Он добрый человек и спросил просто так. Но, задав вопрос, напомнил о моей неполноценности, и я, захваченный врасплох, бормочу фальшивым голосом:
– Да ну… лежать потом под ней…
– Машина, конечно, требует ухода, – соглашается сосед.
Он пробирается на свой участок, осторожно ставя ноги меж кустиков клубники, а я смотрю ему в спину, и в который уж раз вспоминаю того нелепого парнишечку.
Теперь я часто о нем думаю.
Да сумасшедшим ли он был? И если да, то какое, однако, странное, пророческое сумасшествие! А может, он был предтечей? Может, смятенным – или блаженно просветленным – своим умом он видел в нас тогдашних вот это наше будущее, и потому хотел обрести его сразу, в залог под всю оставшуюся жизнь, потому что понимал – жизни оно не стоит…
Спасибо за память о Николае Самохине.