20 ноября 1943 года не стало русского общественного деятеля, историка, художника Павла Шереметева. После Октябрьской революции он не эмигрировал, а остался в России. Павел Сергеевич занял должность заведующего Остафьевским музеем, который был создан еще его родителями.
Павел Сергеевич Шереметев – второй сын графа Сергея Дмитриевича Шереметева и графини Екатерины Павловны Шереметевой (урожденной Вяземской) – родился 19 мая 1871 года. Окончив в Москве знаменитую Поливановскую гимназию, он продолжил образование в Императорском Санкт-Петербургском университете, где учился на историко-филологическом факультете.
Зять князя Павла Петровича Вяземского и последний владелец Остафьева граф Сергей Дмитриевич Шереметев занимался изучением отечественной истории (особенно его интересовало Смутное время) и генеалогии, много сделал для популяризации русской усадебной культуры. К слову, именно Сергей Дмитриевич установил в остафьевском парке памятники знаменитым владельцам и гостям усадьбы. Он состоял членом около десяти научных обществ, в том числе был одним из инициаторов и бессменным председателем Общества ревнителей русского исторического просвещения в память императора Александра III.
Павел Сергеевич с успехом продолжил традиции семьи по изучению усадебного наследия. Именно ему отец планировал завещать Остафьево. В 1907 году он писал Павлу: «К тебе обращаюсь, зная твою любовь и твои чувства к родному прошлому. Вместе с братьями будь и после нас оберегателем и хранителем наших семейных письменных свидетельств былой жизни минувших поколений… Сохрани эти чувства вместе с привязанностью к дорогой Родине и передай последующему поколению».
Павел Шереметев выполнил отцовский завет: после Октябрьской социалистической революции 1917 года ему удалось получить охранную грамоту на усадьбу, он был назначен хранителем художественно-исторических ценностей в Остафьеве, а с 1921 года стал первым заведующим музеем. Павел Сергеевич активно занимался научной работой в музее, подготовил материалы для шестого тома «Остафьевского архива», написал путеводитель по Остафьеву и научные статьи о юношеских годах своего прадеда, князя Петра Андреевича Вяземского.
Но вернемся немного назад. В 1900 году граф Павел Шереметев получил звание камер-юнкера, в 1906 году – чин коллежского советника, а в 1910 году – звание камергера. Участник русско-японской войны, он состоял уполномоченным Российского Общества Красного Креста от московского дворянства. В 1906 году Павел Сергеевич был награжден медалью Красного Креста «За труды, понесенные во время военных действий на пользу больных и раненых воинов». С началом Первой мировой войны прапорщик запаса граф Павел Шереметев был призван в ополчение, где также занимался помощью раненым. В действующей армии он пробыл весь 1915 год.
Если общественное служение Павла Шереметева было очень даже успешным, то вот личное счастье он обрел довольно поздно. Шереметев долго страдал от неразделенной любви к княгине Ирине Васильевне Долгорукой, урожденной Нарышкиной. Они были знакомы с самого детства.
«Сколько Ирина помнила себя, столько же она помнила и Павла, – писала в книге «Дамы и господа» Людмила Третьякова. – Их семейства дружили много лет. Несколько старше возрастом, он взял над юной подругой права покровителя и защитника от свар и недоразумений с родными братьями. Благодаря своему рыцарю маленькой Нарышкиной на детских балах никогда не приходилось скучать, ожидая приглашения на танец. У нее всегда был свой верный кавалер.
Годы шли. Ирина все больше напоминала грузинскую княжну с гагаринских акварелей – очень высокая, с невообразимо тонкой талией, она вызывала банальное, но, в сущности, очень верное сравнение с гибкой лозой. В ее облике было нечто загадочное, сдержанное, не дающее повода к фамильярности. (…) Подруг у нее почти не было, и она этим совсем не тяготилась. А вот с Павлом продолжала дружить, хотя встречаться доводилось много реже прошлого. Но зато тогда разговорам не было конца.
В их характерах и пристрастиях оказалось немало похожего. Оба избегали толпы, шумных сборищ, были романтичны, любили музыку, стихи и обладали развитым воображением. Такое сходство заставляло ценить общество друг друга. Приятно было знать, что есть человек, с которым можно говорить и доверять то, что не скажешь никому.
Павел продолжал себя считать влюбленным в Ирину. Иногда это чувство как будто ослабевало под напором новых обстоятельств, впечатлений и разлук – он часто ездил по поручению отца то в одно, то в другое имение в разные концы России, путешествовал за границей. Однако стоило ему задержаться с письмом Ирине или долго не получать от нее весточки, как он тут же ловил себя на беспокойстве, плохом настроении. Это требовалось незамедлительно исправить, и Павел садился за стол.
Письма к Ирине выходили самыми длинными. Помимо всякого рода описаний они содержали его размышления по поводу собственной жизни. Правильно ли он сделал, что нарушил шереметевскую традицию и, прослужив какое-то время в гвардии, подался в университет? Признавался, что начал посылать в журналы научные статьи и некоторые из них даже напечатали.
Понятно, что в двадцать лет хочется поговорить и о другом, но Ирина была против любовных излияний, порой даже намекала: мол, ему надо бы завести девушку и тогда все станет на свои места. Он замолкал, письма вновь обретали дружеский характер, а потом, изнывая от того, что давно уже не видел ее, забывал о своих обещаниях не касаться сердечных тем. И все начиналось сызнова».
В 18 лет Ирину Нарышкину взяли фрейлиной в Зимний дворец. Оказавшись при дворе, юная красавица очаровала всех приближенных Николая II и Александры Фёдоровны. Помимо прелестной наружности, природа наделила ее пленительной женственностью и редким обаянием, под которое подпадали все. Невестой Ирина считалась завидной, и уже через два года после того, как она оказалась при дворе Николая II, фрейлина вышла замуж за графа Иллариона Воронцова-Дашкова, офицера лейб-гвардии гусарского полка. В сентябре 1900 года в Санкт-Петербурге отпраздновали свадьбу. Для Павла Сергеевича замужество Ирины было трагедией, спасение он находил лишь в работе.
Время от времени Павел Шереметев приезжал к Ирине с мужем в Алупку. Благодаря женитьбе своего брата на одной из дочерей графов Воронцовых-Дашковых, он на правах родственника был здесь человеком абсолютно своим.
«Елизавета Андреевна Воронцова-Дашкова (мать Иллариона. – С. И.) особо привечала его: Павел часами рассказывал ей об исторических изысканиях в архивах, о работе Общества любителей древней письменности, о подготовке празднования столетия Отечественной войны 1812 года, – писала Людмила Третьякова. – Все это весьма интересовало графиню, и она с большим неудовольствием отпускала такого интересного собеседника на этюды – Шереметев хорошо писал маслом и пользовался случаем здесь, в Крыму, поучиться у признанных мастеров. Подраставшие дети Ирины тоже не отходили от «дяди Павла», который учил их плавать и показал себя мастером на разные выдумки. Они его обожали. А он по-прежнему обожал их мать. Бывали минуты, когда он проклинал эту свою несчастную привязанность, обрекавшую его на одиночество. (…) Павел верил, что судьба бережет его свободу не случайно. Разве дано нам знать промысел Божий? Быть может, придет и его час. Как, когда – не все ли равно: лишь бы он был связан с Ириной».
После 15 лет брака неожиданно для всех Ирина и Илларион оповестили близких и друзей о том, что решили развестись. Надо сказать, что родители Иллариона считали этот брак скоропалительным и не желали его. Они знали, что Ирина Нарышкина с юности была влюблена в Сергея – сына их соседки по крымскому имению Ольги Петровны Долгоруковой.
«Нежные чувства еще совсем юной Ирины к ее троюродному брату Сержу, который на семь лет был старше ее, ни для кого не составляли секрета, – рассказывала в своей книге Людмила Третьякова. – Обычно детские романы проходят быстро, однако у Ирины все было всерьез. На нее привыкли смотреть как на будущую невесту Сергея Долгорукова. (…) Едва ли Долгоруков вполне был свободен от чар прелестной девушки. Но мысли о женитьбе, о семье казались ему преждевременными. (…) Ирина приходила в ужас от мысли, что ее любовь, известная Сергею, хоть в какой-то степени накладывает на него обязательства. Самое верное средство дать ему понять, что он свободен, свободен и еще раз свободен, – это стать несвободной самой. И когда граф Илларион предложил ей руку и сердце, она согласилась».
Вторым браком Ирина Васильевна сочеталась с флигель-адъютантом государя князем Сергеем Долгоруковым, тем самым Сержем. Как видим, Павла Шереметева в роли своего избранника она не рассматривала. А он страдал от неразделенной любви…
Страшной трагедией для Павла Сергеевича стала смерть Ирины Васильевны в 1917 году.
«Ирина Долгорукая, по-видимому, заболела, – записала императрица 24 мая, – поскольку ее не удалось добудиться, несмотря на все попытки… Она приняла слишком много снотворных пилюль – странная, жуткая история».
28 мая 1917 года императрица вывела непривычным, угловатым почерком: «Какая трагическая и жуткая история: красивая молодая женщина и бедные дети, которые все останутся теперь одни!..»
Вскоре выяснилась причина, приведшая Ирину к гибели: Сергей Долгоруков состоял в давней любовной связи с некоей высокопоставленной дамой. Ни его женитьба, ни рождение дочери не помешали ему продолжать прежние отношения с любовницей. Об этом и узнала Ирина.
«Гибель Ирины не просто потрясла Павла Шереметева – у него появились признаки душевной болезни, – писала Людмила Третьякова. – Конечно же, были предприняты все меры, чтобы вызволить его из страшного состояния. Лечение дало свои плоды. Но отец Павла, граф Сергей Дмитриевич не слишком обнадеживался «тихим и примирительным», по его мнению, состоянием сына. Не без глубокой тревоги он писал из своего петербургского дворца на Фонтанке, имея в виду Ирину: «Она все еще сидит в его голове».
…После октябрьского переворота, не желая, чтобы художественные ценности, собранные за два века, стали добычей мародеров, старый граф Шереметев решил передать свой особняк новой власти. По его поручению Павел Сергеевич пошел к наркому просвещения Анатолию Луначарскому и положил ему на стол связку ключей.
Шереметевы переехали в Москву, в свой родовой дом на Воздвиженке. Сергей Дмитриевич вскоре умер. Его похоронили в Новоспасском монастыре, где нашли последний приют уже несколько поколений их семьи. Однако скоро надгробия Новоспасского монастыря были отправлены на хозяйственные нужды, могилы срыли, а за высокими стенами устроили тюрьму.
«У Павла Сергеевича еще оставался шанс уехать, – рассказывала Людмила Третьякова. – Он знал, что многие родственники и знакомые всеми правдами и неправдами сумели выбраться за границу и тем спасли себя. Шереметев уехать не захотел. Ему исполнилось уже пятьдесят лет, когда он женился на княжне Прасковье Васильевне Оболенской, хотя по новым правилам следовало говорить – гражданке Оболенской. У супругов родился сын, назвали его Василий, по-домашнему – Василёк. К этому времени московский особняк Шереметевых на Воздвиженке национализировали, жить в городе было негде, и Павел Сергеевич с семейством перебрался в принадлежавшее им подмосковное имение Остафьево. Там они заняли комнату во флигеле, где раньше жила прислуга.
…Несмотря на все перипетии, Павел Сергеевич продолжал работу над историческими изысканиями. Еще до октябрьских событий он с группой единомышленников задумал издать серию книг, посвященных русской усадьбе. В 1916 году вышла его работа, посвященная одному из самых интересных мест Подмосковья, имению Голицыных – Вязёмам. Талантливый художник, Шереметев сам иллюстрировал эту книгу. Выходу следующего тома – об имении Апраксиных Ольгове – помешал семнадцатый год.
К усадьбе Остафьево Шереметев относился по-особому. Дело даже не в том, что она была куплена его родителями и являлась отчим домом. Остафьево – это достояние отечественной культуры, «русский Парнас», который помнил Карамзина, Вяземского, Пушкина. Великие замыслы, бессмертные строки рождались в тени остафьевских лип. Шереметев считал Остафьево музеем, созданным самой историей. Вот почему в столь опасное для «бывших» время он, вместо того чтобы затаиться, стучался в кабинеты совдеповских начальников и добился-таки для Остафьева охранной грамоты.
По протекции наркома просвещения Анатолия Луначарского Павлу Шереметеву было разрешено жить и работать в Остафьево в качестве хранителя музея «Дворянского быта». В условиях революционной разрухи, нехватки финансирования и ограниченности штатов Шереметеву удалось организовать в Остафьеве замечательный музей, который принимал до 2000 посетителей в год. Как заведующий, он занимался устройством экспозиции в музее, ему также приходилось выполнять роль истопника и сторожа. Верной помощницей мужа в деле сохранения музея в Остафьеве была Прасковья Васильевна, которая также была его сотрудником.
Когда двери Остафьева открылись для экскурсантов, Павлу Сергеевичу казалось, что вся жизнь его теперь оправдана сбережением этой жемчужины русской культуры».
Что касается собственной безопасности, то Павел Сергеевич не знал, что принят на работу в музей лишь хлопотами авторитетных в глазах комиссаров людей – И. Э. Грабаря и В. Д. Бонч-Бруевича.
…Казалось, дела обстояли не худшим образом. У него была любимая работа, хорошая семья, родное Остафьево. Впрочем, Шереметев ни на что не сетовал и даже считал – повезло. Главное – он дома, в России. Но такое благоденствие долго продолжаться не могло. В 1927 году Шереметев, как лицо буржуазного происхождения, был объявлен «лишенцем». Составленный им в том же году путеводитель по остафьевскому музею вышел без указания его имени.
Шереметева лишили гражданских прав, затем сняли с должности заведующего музеем. Павел Сергеевич не мог устроиться работать, а, следовательно, не имел средств к существованию. Продавались, выменивались на съестное «остатки прежней роскоши».
«Порой, в периоды затяжной голодухи, Шереметев стрелял галок в остафьевском парке, – рассказывала в своей книге Людмила Третьякова. – Местные крестьяне, помнившие барское добро и помощь, старались подсобить бедствующему семейству. Иногда поутру Павел Сергеевич находил у дверей то пяток яиц, то ведро картошки. По осени они с подросшим Васильком искали в старинном парке грибы, служившие хорошим подспорьем, собирали ягоды. Однажды к Шереметевым явился человек в форме и, коротко бросив: «Распишитесь», передал бумажку с предписанием покинуть Остафьево. На полуторку погрузили домашний скарб, кое-что из вещей, что каким-то чудом избежали «изъятия», – портреты предков в золоченых рамах, по мнению изымавших шереметевское добро, не имевшие никакой ценности, книги в кожаных переплетах, бесконечные папки, альбомы, пожелтевшие бумаги, перевязанные жгутом, семейный архив, единственное уцелевшее старинное кресло. «Лишенцам» отвели жилье в Надпрудной башне Новодевичьего монастыря, который в 1920-х годах превратился в огромную коммуналку. Однако ни злости на судьбу, ни уныния новые жильцы не выказывали».
В тесном помещении, среди книг и сотен и сотен листов семейного архива, фамильных портретов, среди семейных реликвий жил Павел Сергеевич с женой и сыном. «Великий терпеливец», – так называли его близкие и друзья.
В эти сложные для семьи годы их поддерживали родственники Прасковьи Васильевны – Оболенские. Шереметевы часто бывали у них в гостях в подмосковном Царицыне, Оболенские приезжали к ним в Новодевичий монастырь.
О молодом Шереметеве Н. В. Оболенский писал: «Я вспоминал нашу предвоенную юность, как мы участвовали в любительских спектаклях, как катались на Воробьёвых горах… как красив, элегантен был Василий, отличался прекрасными манерами… Мы оба самозабвенно танцевали вальс и танго, особенно после просмотра «Большого вальса» с Милицей Корьюс».
Отсюда, из монастыря, студент художественного вуза Василий Шереметев добровольцем ушел на фронт. Он побывал в плену, бежал из него, считался пропавшим без вести, снова воевал и встретил День Победы в Вене.
Жить в холодной Надпрудной башне стало невозможно, и вместе с женой Павел Сергеевич переехал к родственникам жены в Царицыно. Не имея средств к существованию, оба были истощены до крайности. Павел Сергеевич хлопотал о лермонтовской пенсии (как родственники по линии Столыпиных), но успел получил он ее лишь дважды. Павел Сергеевич и Прасковья Васильевна не дожили до возвращения с фронта своего единственного сына. Прасковья Васильевна скончалась в 1941 году, Павел Сергеевич умер от истощения в ноябре 1943 года на 73 году жизни.
Последний раз Павел Шереметев навестил могилу Ирины в Крыму предвоенной весною. Будто чувствовал – больше не придется…
Сергей Ишков.
Фото с сайтов ru.wikipedia.org и kulturologia.ru
