В июле 1919 года Александре Коллонтай поручили руководить комиссией ЦК компартии большевиков Украины по агитации и пропаганде среди работающих женщин. Любимый Александры Михайловны, Павел Дыбенко, стал наркомом по военным и морским делам Крымской республики. Его дивизию преобразовали в Крымскую Красную армию.
Коллонтай – образ, сотканный из противоречий, а жизнь ее – источник легенд. Александра Михайловна – легендарная женщина российского революционного движения и не только. Член ЦК партии большевиков, красный дипломат, проповедница свободной любви – одна из знаменитейших женщин XX столетия. Революционная валькирия, советская королева Марго, марксистская Геката, коммунистическая Мессалина. Женщина-миф. В советской России шептались о ее бесчисленных романах в высших коммунистических сферах и о загубленных ею комиссарских судьбах. О ее революционной беспощадности и непреодолимых женских чарах, о ее сказочном богатстве и столь же сказочном темпераменте. Разносчики слухов в белоэмигрантских кругах взахлеб рассказывали о роскошных приемах, якобы устраиваемых ею в советском полпредстве в Норвегии или Швеции, о царицыных драгоценностях, надеваемых ею напоказ всему миру.
«Все это к реальности не имеет никакого отношения, – пишет в статье «Против течения» писатель, публицист и журналист Анджей Иконников-Галицкий. – Не было уймы безумных романов, не было императорских ожерелий. Реальная Коллонтай, впрочем, куда интереснее и противоречивее того мифологизированного образа, который сложился в массовом сознании. Многажды первая. Первая в России женщина-министр; первая в мире женщина-посол. Наверное, первая русская женщина-социолог: ее исследования об охране материнства и детства актуальны до сих пор. Создательница первого в истории руководящего органа коммунистических женщин — женотдела ЦК РКП(б).
Но и это не главное. Главное, пожалуй, то, что Александра Коллонтай всегда во всем шла непредуказанным путем: против воли родителей, наперекор общественному мнению и устоявшимся нормам общественного бытия и морали; вопреки грозным окрикам сильных мира сего; наперерез политическим планам соперников и единомышленников. Как пловец, который пересекает бурную реку поперек течения и оказывается снесен к неведомому берегу. Только такие люди создают будущее…»
Дочь царского генерала от инфантерии Михаила Домонтовича дворянская барышня Шурочка Домонтович, поздний, балованный ребенок, была своевольна и неприступна.
Детство и юность Шурочки были предельно благополучны. Любящий отец, умная мать. Обеспеченность, достаток. Блестящий круг общения. Жизнь предлагает ей выгодные партии, но Шура не хочет благополучия. Высокопоставленным женихам она отказывает, а сама тем временем сдает экзамен на аттестат учительницы народных училищ. Родители переживают, но терпят: сами воспитали в дочери высокие идеалы и стремление к самостоятельности. В скобках замечу: сын генерала от инфантерии, героя русско-турецкой войны Иван Драгомиров через некоторое время после неудачного сватовства к Шурочке застрелился. Позднейшая легенда связала его самоубийство с трагической любовью.
Избранником Шуры стал молодой военный инженер Владимир Людвигович Коллонтай, дальний родственник по отцовской линии, красавец, умница, весельчак, и, по представлениям родителей девушки, голь перекатная. Ни солидного чина, ни состояния, только благородное происхождение от венгерско-польского дворянского рода Колонтари. Шурочку уговаривали одуматься, Владимиру отказали от дома… Но генеральская дочь не зря читала романы Тургенева. После двух лет глухой семейной борьбы Шура все же получила родительское благословение, а вместе с ним – солидное приданое. В апреле 1893 года состоялась свадьба, и Шурочка Домонтович стала Александрой Коллонтай.
Через год у четы родился сын Миша. Вроде бы все складывалось прекрасно. И тут Александра Коллонтай увлеклась марксизмом.
«Марксизм тогда входил в моду среди благовоспитанной интеллигенции, – пишет А. А. Иконников-Галицкий. – Знакомство Александры с марксизмом было следствием ее напряженных поисков выхода из круга благополучно-скучной семейной жизни. (…) Коллонтай восприняла учение о социальной революции не отвлеченно-теоретически, а по-женски практически. В своих воспоминаниях она пишет о том, как с мужем и друзьями поехала в Нарву в 1896 году. Ради любопытства решила посетить крупнейшую фабрику города — Кренгольмскую мануфактуру и общежитие рабочих. «На полу среди нар играли, лежали, спали или дрались и плакали маленькие дети под присмотром шестилетней няни. Я обратила внимание на маленького мальчика одного возраста с моим сыном, который лежал очень неподвижно. Когда я нагнулась, чтобы рассмотреть, что с ним, я с ужасом убедилась, что ребенок мертв. Маленький покойник среди живых, играющих детей… На мой вопрос что это значит, шестилетняя няня ответила:
– С ними это бывает, что они помирают среди дня. В шесть часов тетя придет и его уберет».
«Одного возраста с моим сыном.. С ними это бывает…»
Этот момент стал в жизни Александры Коллонтай переломным. Все долгие поиски своего особенного пути, самоутверждения, жизненного служения сфокусировались на грязном полу общей комнаты душного, полутемного барака. И вокруг него возятся, кричат, играют похожие на него маленькие живые мертвецы. Сложилось ясное сознание: так жить нельзя. Общество, которое устроено так,- не имеет право на существование. Его надо переделать. Этой цели надо посвятить себя целиком. (…) И Коллонтай уходит в революцию».
Первым следствием пережитого Александрой стал ее уход из семьи. Нет, она вовсе не разлюбила мужа, не бросила сына. И с мужем, и с сыном у нее сохранялись теплые, даже нежные отношения. В 1914 году в письме к сыну она с негодованием писала о каких-то недоброжелателях старшего Коллонтая (к тому времени уже генерала):
«Папина честность и благородство им – бельмо в глазу».
В 1917 году, перед возвращением в охваченную революционными настроениями Россию, Александра Михайловна беспокоилась о здоровье Владимира Людвиговича, с которым за год до этого официально оформила развод. После его смерти (он умер в том же 1917 году) она взяла на себя заботу о его второй жене Марии Ипатьевне, устроила ее секретаршей в полпредство СССР в Норвегии, помогла выйти замуж за норвежца и навсегда остаться в этой стране.
О сыне Михаиле она заботилась до самой своей смерти. Его она тоже устроила на хорошую работу – в наркомат внешней торговли.
«Ее уход из семьи в 1898 году был подобен уходу праведницы в монастырь: не от скуки и не за лучшей долей, а по великому призванию, которому невозможно сопротивляться», – пишет Анджей Иконников-Галицкий.
Кое-как объяснившись с отцом и мужем, Александра уехала в Европу – учиться. В Цюрихе она слушала лекции профессора Гергхера, специалиста по рабочему вопросу, в Англии познакомилась с вождями тред-юнионистского движения.
В 1899 году Коллонтай вернулась в Россию, а в 1901-1903 годах она вновь ездит по Европе. Постепенно она проникается утопической уверенностью: изменить женскую долю к лучшему можно только в социалистическом обществе, где каждый каждому – друг, товарищ и брат. Где государство, утратив функции насилия и принуждения, сохранится лишь как инструмент всеобщей взаимопомощи.
Вернувшись в Петербург, Коллонтай вела пропаганду равенства и братства в воскресной школе для рабочих и работниц за Невской заставой. 9 января 1905 года Александра Михайловна вместе с рабочими участвовала в роковом шествии, расстрелянном солдатами и растоптанном казаками… Коллонтай со всей своей страстью бросилась в революционное море: включилась в работу Петербургского совета рабочих депутатов, вела агитацию на фабриках и заводах, создала женские рабочие организации, познакомилась с Лениным и Троцким. Когда революционный вихрь затих, Коллонтай перешла на нелегальное положение, а в декабре 1908 года по поддельным документам уехала за границу. Дальше были восемь лет эмиграции, участие во всевозможных конференциях и конгрессах социалистов, работа над статьями и книгами, знакомство с Кларой Цеткин и Карлом Либкнехтом.
Начавшаяся война сблизила ее с большевиками. В марте 1917 года Коллонтай уже в бушующем Петрограде. Она – единственная женщина – член Исполкома Петросовета, выступает на десятках митингов, руководит всеобщей стачкой прачек, организует грандиозную демонстрацию солдатских жен на Невском проспекте.
По поручению ЦК большевиков Александра Михайловна отправилась в Гельсингфорс, где находилась главная база Балтийского флота. Там она должна была агитировать матросов против политики Временного правительства, против войны. В Гельсингфорсе Коллонтай познакомилась с только что избранным председателем Центрального комитета матросов Балтийского флота Павлом Дыбенко. Она записала в дневнике: «Он стоял, рассеянно оглядываясь вокруг и поигрывая неразлучным огромным револьвером синей стали».
Существует миф о том, что страсть поразила Александру и Павла внезапно, с первого взгляда, что Дыбенко на руках унес Коллонтай с корабля, с митинга, в гостиницу.
«В тот первый раз Коллонтай приезжала в Гельсингфорс только на один день, и этот день до такой степени был насыщен заседательно-митинговой деятельностью, что ничего, кроме беглого знакомства, у нее с симпатягой-матросом произойти не могло, – рассказывает Анджей Иконников-Галицкий. – Прошло два месяца, Дыбенко приехал в Петроград по делам Центробалта. Тут они с Коллонтай встретились как знакомые, как соратники. Александра Михайловна познакомила его с Лениным. Потом Дыбенко уехал в Гельсингфорс, а Коллонтай в Стокгольм на международное совещание социалистов-циммервальдистов».
Потом оба были арестованы. В октябре 1917 года Коллонтай стала народным комиссаром государственного призрения (соцобеспечения) и вновь встретилась с Дыбенко, который в ноябре стал народным комиссаром по военно-морским делам. Ей 45 лет, ему 28. Коллонтай – ученая дама с общеевропейской известностью, Дыбенко – едва грамотен, бывший портовый грузчик. Она – дочь генерала, он – сын крестьянина из той же Черниговской губернии, где Домонтовичи были помещиками. В старой России они не имели шансов даже встретиться. Сблизить их могла только радикальная социальная перетряска. Поэтому их роман, разбивавший все традиционные представления о возможном и невозможном, стал символом революции. А для Александры Михайловны еще и попыткой осуществить идеал нового коммунистического брака, основанного на принципах свободы чувств, равенства полов и братства трудящихся.
Однако идеал оказался недостижим. Если 1917 год был для Коллонтай временем взлета, то 1918-й – началом времени разочарований. Мечты Александры Михайловны о новой, коммунистической семье на основе пролетарского коллективизма, равенства полов, отсутствии домашней эксплуатации, разбиваются о реальность: кругом нарастающий хаос, разруха, насилие.
Коллонтай выступает против ленинской линии: подписанный по инициативе Владимира Ильича Брестский мир она восприняла как капитуляцию перед ненавистным империализмом. Александра Михайловна уходит из правительства, вместе с ней покидает свой пост и Дыбенко. Вдохновленные совместным бунтарством, они опубликовали в газетах объявление о вступлении в «коммунистический брак». Свободные буревестники революции объявили товарищам о своем союзе: никаких венчаний и регистраций.
Лев Троцкий вспоминал: «29-летний матрос, веселый и самоуверенный гигант, сблизился с Александрой Коллонтай, женщиной аристократического происхождения, владеющей полудюжиной иностранных языков и приближающейся к 46-й годовщине. В партийных кругах на эту тему, несомненно, сплетничали».
Зинаида Гиппиус рассказывала о Дыбенко: «Рослый, с цепью на груди, похожий на содержателя бань».
Коллонтай смотрела с иной позиции: «Это человек, у которого преобладает не интеллект, а душа, сердце, воля, энергия. Он – Орел (…) Мы молоды, пока нас любят… Наши отношения всегда были радостью через край, наши расставания были полны мук, эмоций, разрывающих сердце. Вот эта сила чувств, умение пережить полно, горячо, сильно, мощно влекли к Павлу».
Во власть Александра Коллонтай больше не вернулась. Она осталась членом ЦК, но статус ее был специалист по женскому вопросу, не более. В 1918-1922 годах Коллонтай выпустила несколько книжек-манифестов, основная идея которых: в коммунистическом обществе все трудящиеся – одна семья, воспитание детей и хозяйственные заботы – общее дело трудовой коммуны, любовь свободна, как проявление творческой индивидуальности, но лишь в той мере, в какой эта свобода не противоречит интересам трудящихся классов.
Формальным поводом к разрыву с Дыбенко стали его пьянство и измены. Коллонтай, проповедница свободной любви, безоговорочно порвала отношения с Дыбенко, узнав о том, что у него есть другая женщина. Непоследовательность? Отнюдь. Свобода любви по Коллонтай – это прежде всего равенство мужчины и женщины, это товарищество и доверие. В ее случае равенство было нарушено, а доверие обмануто.
Александра Михайловна делилась с Зоей Шадурской: «Никогда бы не поверила, что это может стрястись со мной. Это хуже, чем в самом нелепом, бульварном и пошлом романе… Павел, как всегда, неожиданно вернулся из военкомата:
– Сейчас еду на фронт. Собери мои мелочишки, главное, не забудь портфель с бумагами…
Машина подана, и я спешно собираю вещи Павла, укладываю в сумку. Щупаю, нет ли носового платка в кармане френча, и вытаскиваю два письма: одно письмо – женский почерк и подпись – «твоя, неизменно твоя Нина». А другое – письмо в ответ этой самой Нине…
Павел всегда искренен со мной. Я ведь это чувствовала, особенно в момент прощания с ним. Конечно, я ему ничего не сказала. Но, Зоюшка, признаюсь, я сделала маленькую женскую подлость: я переложила оба письма из внутреннего кармана в наружный, пусть заметит, что я их читала. И когда он переодевался, он, конечно, это заметил.
Когда машина ушла, я заметила на столе записку Павла:
«Шура, я иду в бой, может, не вернусь. Моя жизнь, как и всех нас, нужна республике. Прости меня. Помни, ты для меня единственная. Только тебя люблю. Ты мой ангел, но мы ведь с тобою месяцами врозь. Вечно твой»…
Главное сознание: неужели Павел разлюбил меня как женщину? Самое больное было, что его письмо к этой девушке, или женщине, начиналось: «Дорогая Нина, любимая моя голубка…» Зачем он назвал ее голубкой, ведь это же мое имя? Он не смеет его никому давать, пока мы друг друга любим. Но может быть, это уже конец?
Ты скажешь, Зоюшка: «Тем лучше, твоя жизнь с Павлом сплошная мука. Ты к нему приспособляешься, ты себя забываешь, ты теряешь свой облик ради него. Выпрямись, Коллонтай, не смей бросать Коллонтай ему под ноги. Ты не жена, ты человек»…
А я-то думала, что во мне атрофировано чувство ревности! Очевидно, это потому, что раньше я всегда умела уйти прежде, чем меня разлюбят. Страдали другие, а уходила я. Иногда жалела того, которого раньше любила, и всё же уходила. А теперь, видимо, Павел уходит от меня. Ночью написала ему длинное-предлинное письмо и, конечно, утром разорвала. Всево мне бурлит…
Это все еще во мне сидит проклятое наследие женщины прошлого. Пора призвать Коллонтай к порядку. (…) Не хочу быть женой! Пусть это будет мне уроком, и хорошим, заслуженным. Так тебе и надо, Коллонтай. Не сворачивай своего знамени человека-работника, не становись чьей-то женой».
На самом деле от такого жестокого удара не просто оправиться. Александра Михайловна бросала мужчин. И не раз. Но к мужским изменам не привыкла.
«Павел на фронте и, может быть, в смертной опасности, а я всё еще упрекаю его за какие-то глупые поцелуи, – писала она. – Все это «мой грех». Все эти месяцы на Украине я — точно не я, точно не Коллонтай. Вьюсь вокруг Павла, точно ползучее растение. Но этого я больше не хочу. Нельзя сводить все свои чувства к одному полюсу, всё отдавать одному человеку. Я же люблю мою работу, и она для меня главное. Зачем же я делаю вид, что я просто жена Павла? «Руку, товарищ Дыбенко, я твой соратник и товарищ. Но Коллонтай я тебе больше под ноги бросать не буду!»
И мне вдруг стало легко и светло на душе. Перед лицом великих событий и великой опасности для нашего дела, для Советской власти нечего возиться с психологическими драмами, да и что произошло?.. Нет, Павел меня не разлюбил, это я знаю. А разлюбил — поговорим серьезно. Словно я не учу всегда своих сотрудниц: героини Октября должны с достоинством нести свое знамя партиек»…
Коллонтай ушла бесповоротно, несмотря на мольбы Дыбенко и даже его попытку застрелиться.
«Мучительно-повторное объяснение между мной и мужем происходило в саду, – вспоминала она. – Мое последнее и решительное слово сказано:
– Между нами все кончено. В среду я уеду в Москву. Совсем. Ты можешь делать, что хочешь, – мне все равно.
Ухожу от него, от мужа, навсегда.
Ответил ли на это Павел? Я не поняла. Он быстро, по-военному, повернулся ко мне спиной и поспешил к дому. У меня мелькнуло опасение: зачем он так спешит? Но я медлила. Зачем, зачем я тогда не бросилась за ним? Четко прозвучал выстрел в ночной тишине удушливой ночи. Я интуитивно поняла, что означает этот звук, и охваченная ужасом, кинулась к дому».
Самоуверенный Дыбенко не ожидал, что Коллонтай найдет в себе силы расстаться с ним. Но и она предположить не могла, что Павел Ефимович выстрелит в себя: «Павел лежал на каменном полу террасы, с револьвером в руке, по френчу текла струйка крови. Павел остался жив. Орден Красного Знамени отклонил пулю, и она прошла мимо сердца».
Некоторые современники уверяли, что сама Коллонтай из ревности стреляла в Дыбенко. Но нет никаких оснований ее подозревать. Она никогда не теряла присутствия духа. Да и стрелять в неверного мужа, то есть выдать свою слабость, было бы ниже ее достоинства.
Павел Ефимович долго лечился. Руководство страны и командование армии сделали вид, будто ничего не произошло.
Как это ни странно, Александра Михайловна сохранила к нему добрые, даже по-матерински нежные чувства. В письме к Марии Андреевой, бывшей гражданской жене Горького, написанном в 1923 году, Коллонтай подвела итог этого романа, а заодно и 30 лет своего бунтарства в любовно-семейной сфере: «Если я Вам скажу кратко: тов. Дыбенко сейчас не один в России; с ним юное, очаровательное существо… Вы за этим кратеньким сообщением прочтете целую повесть, которая разворачивается за кулисами деятельно-ответственной работы «на виду»… Улыбнетесь и скажете: знакомо! А когда я прибавлю к этому: но вместе с тем т. Дыбенко ни за что не хочет меня терять, и мы очень близки, и я уже приняла девочку и даже забочусь о ней, Вы покачаете головой и скажете: банально до скуки!.. Раньше они уходили от жен к нам, свободным Лилит… Сейчас это обычное, очень обыкновенное, юное, безличное существо, кто побеждает нас. В чем очарование этих девочек? Юность? Нет, не только это. Их сила в том, что «их» – нет, нет личности… Они не мешают мужской индивидуальности. Они, как зеркало, ловят и отражают… Это отвечает мужскому самодовлению. В этом их скрытая власть. И потом – они такие беззащитные, их всегда надо жалеть».
Александра Михайловна в глубоко личном письме советовала подруге: «Надо иметь дух себе самой признаться: в нашем возрасте влюбленности в нас быть не может. Есть многое другое, что привязывает мужчин к нам: вспышка-тяготение, удобство (мы умеем создавать комфорт и удобство), польщенное самолюбие и т. д. Но всё же это не любовь, не та любовь, какую мы получали, когда были в юном возрасте.
Что сделать, чтобы от того не страдать? Мой совет: отмежеваться. Я одно, он другое. А любимого брать, как приемлешь приятную, необязательную встречу с интересным, приятным человеком… Брать встречи, как читаешь с наслаждением час-другой интересную книгу. Закрыл книгу, положил на стол — и до следующей свободной минуты. Если вздумаешь на отношениях к «ним» в наши годы строить жизнь, получится одно горе, одни унижения, уколы, муки… Надо научиться быть одной, внутренне одной. Ни на кого не рассчитывать! Скажешь: холодно? Да. И немножко горько. Но зато меньше мук. Зато как подхватываешь неожиданную радость, брошенную «им»! И внутренне удивляешься: «Да ну! Неужели он еще так любит?»
Письмо к Марии Фёдоровне Андреевой писалось уже в Норвегии, куда Коллонтай была назначена полпредом по ее собственной просьбе. Страна Советов как раз в это время стала налаживать отношения с внешним миром. Просьбу Коллонтай охотно уважили – сплавили ее с глаз долой.
С 1923 по 1945 год Александра Михайловна трудилась на дипломатической работе в Норвегии, Мексике, Швеции. Благополучно миновав пору сталинских репрессий, жертвой которых стал Дыбенко, она умерла 9 марта 1952 года в Москве, чуть-чуть не дожив до своего 80-летия.
Самая стойкая из легенд о Коллонтай – так называемая теория стакана воды. Будто бы Александра Михайловна с революционным пафосом проповедовала, что в коммунистическом обществе удовлетворить свои интимные потребности так же просто, как выпить стакан воды, сексуальная потребность должна находить удовлетворение безо всяких условностей, так же просто, как утоление жажды. Однако ни в одной из многочисленных статей или записанных речей Коллонтай нет ни слова про стакан воды в вышеупомянутом смысле.
Коллонтай придумала два термина: «бескрылый эрос» (интимные отношения без любви) и «крылатый эрос» (с любовью). Статья под названием «Дорогу крылатому Эросу!» считается призывом к свободной любви. Вероятно, так кажется тем, кто статью не читал. В реальности Коллонтай говорила о новых отношениях, которые назвала «любовь-товарищество».
Когда-то, попав в больницу, Коллонтай писала подругам: «Как странно подумать, что мы прошли такую путаную, страдную, необычайную дорожку жизни. Шли вместе, разбредались и снова встречались на холме, на перекрестке… И вдруг пропала дорожка моя. Где она? Направо? Налево? Нет ни гор, ни долин. Тишина. Покой холодный, чужой. Кругом всё бело. Чисто, четко бело. Белые косынки, белые стены, белая кровать…
Закроешь глаза – плывет прошлое. Будущего нет. Прошлое и прочитанное… Если выживу, нельзя же по старой тропе? Не пойдешь, не осилишь… Надо понять, всё понять и не бояться правды. Люди кругом: врачи, сестры… А нет никого. Так и по дорожке моей жизни».
Свое 80-летие она собиралась пышно отметить в особняке Министерства иностранных дел на улице Алексея Толстого.
«Все случилось очень быстро, – писала ее верная помощница Эмми Лоренсон. – 7 марта, в пятницу, Александра чувствовала себя очень хорошо, успела закончить большую работу и сдала ее в архив. 15 марта мы собирались ехать в Барвиху. Но вечером у нее случился сердечный приступ, а через сутки всё было кончено. Она уснула у меня на руках. Врач был рядом, ей впрыснули камфару, дали кислород».
Но было поздно.
Никого из мужчин, которых она любила или которые любили ее, уже не осталось в живых. Все они были значительно моложе ее, но ни к кому из них судьба не была столь благосклонна.
Сергей Ишков.
Фото ru.wikipedia.org
