В июле 1923 года вышло постановление Совнаркома СССР «О мерах борьбы с проказой», которую именовали «скорбной болезнью» и «болезнью святого Лазаря». Своеобразной «визитной карточкой» проказы является так называемый «львиный лик».
О больных проказой в ветхозаветной книге Левит говорится так: «Во все дни, доколе на нем язва, (…) он должен жить отдельно, вне стана жилище его».
Лепра воспринималась как наказание за грехи и называлась «бичом» и «перстом» божьим. Считалось, что прокаженный человек имеет нравственную нечистоту перед богом. Больного объявляли «нечистым», он должен был покинуть других людей. Проказа считалась заразной и неизлечимой болезнью. В конце XIX века начали появляться первые лепрозории, где жили больные, чтобы не заражать здоровых.
Так как основным симптомом болезни являлись «углубленные язвы на коже», судьбу прокаженного решал священник. Он осматривал человека и выносил приговор: «Нечист». Больному приходилось до конца дней носить на шее колокольчик, своим звоном предупреждавший людей о приближении «нечистого».
В 1873 году норвежский ученый Герхард Хансен обнаружил возбудителя лепры. Однако вырастить бактерию в лаборатории не получалось. Чтобы заразиться проказой, надо было прожить несколько лет вместе с больным, да и то вероятность заражения составляла не больше 10%. Наверное, поэтому многие медики тогда сочли лепру не заразной, а генетической. По этому поводу в научном мире не прекращались баталии. Профессор Киевского университета Григорий Минх, автор нескольких научных работ о проказе, долгое время изучавший болезнь, был уверен в заразности лепры и необходимости научного подхода к ее лечению. Его сторонником был Оскар Петерсен, возглавлявший отделение кожных заболеваний в Александровской больнице. Усилиями Петерсена в 1893 году было учреждено «Общество борьбы с проказой в Санкт-Петербургской губернии» с целью создания колонии для прокаженных.
Участок для колонии выбрали в самом захолустье, в Ямбургском уезде, в так называемой лесной даче «Плешский обрез». Поскольку он принадлежал царской фамилии, разрешение пришлось просить у самого Александра III, «для устройства на нем, с целью воспрепятствования распространению проказы, колонии для прокаженных, в которой больные могли бы найти убежище и надлежащий уход, занимаясь притом земледелием и скотоводством». То есть речь шла не столько о лечении, сколько об изоляции. Заботу проявляли не о прокаженных, а об остальных – здоровых.
С другой стороны, и прокаженным жить в обществе себе подобных было спокойнее. На участке вырубили лес и продали его, тем самым пополнив свою казну. Построили дома с комнатами для семейных, бараки для холостых, помещения для проживания врачей и обслуживающего персонала. В колонии была и своя церковь во имя целителя великомученика Пантелеймона.
Контакт обитателей колонии с внешним миром важно были минимизировать, поэтому весь персонал, включая врачей, должен был постоянно жить там же. На деле же местный священник, уже больной проказой, запросто ходил совершать требы по окрестным деревням и хуторам. В свою очередь, к нему на службу тоже приходили местные, вполне здоровые крестьяне. И не только на службу – приносили в лепрозорий свежие продукты на продажу. А прокаженные были завсегдатаями местных потребительских лавок.
К 1902 году в колонии было уже около 80 жителей.
В 1910 году в лепрозории оказался скрывавшийся от полиции Александр Грин. Он решил, что в колонии его уж точно искать не будут, и не ошибся. В лепрозории Грин оказался благодаря дружбе с поэтом Леонидом Андрусоном, брат которого Владимир Андрусон с 1908 года был главным врачом в «Крутых ручьях».
Александр Степанович писал журналисту Аркадию Горнфельду: «С чрезвычайным сокрушением обращаюсь к Вам. Я живу сейчас в колонии прокаженных, в 20-ти верстах от Веймарна, станции Балтийской дороги, и не могу вернуться в Питер, потому что нет денег на дорогу и сопряженные с этим мелкие, но совершенно необходимые расходы. Не можете ли Вы одолжить мне до 10-го сентября 15 рублей?.. Здесь в колонии у доктора достать немыслимо – я ему должен 10 руб. и просить вновь чрезвычайно неловко, пока не вернул эти».
Писал он и Александру Куприну: «Не могу выехать из колонии. Я усиленно питаюсь земными продуктами, но польза от этого слабая. Занимаюсь спиритизмом, причем от скуки выстукиваю разные похабные слова. Доктор объясняет это с научной точки зрения».
По фальшивым документам работника «Крутых ручьев» Алексея Алексеевича Мальгинова Грин скрывался в лепрозории около месяца. Впоследствии он думал написать о жизни отверженных прокаженных статью для «Биржевых ведомостей», но так и не заставил себя сесть за этот труд. По словам журналиста Николая Вержбицкого, Александр Грин объяснял это так: «Кое-что я сумел заметить, но это «кое-что» так незначительно, что на нем не построишь даже крошечной новеллы в пятнадцать строк… Признаюсь откровенно, что меня продирал мороз по коже, когда я слышал непринужденный хохот этих людей, готовых смеяться по самому незначительному поводу… Я глядел на провалившиеся носы, на гноящиеся глаза и лбы, покрытые коростой, и никак не мог понять – какая сила духа позволяет этим людям петь песни, выращивать прекрасные цветы и украшать ими свои жилища?.. Думаю, что жить на белом свете вне лепрозория не менее страшно, а, может быть, даже страшнее, чем среди прокаженных».
Это было сказано в писательской компании. Куприн впоследствии признался Вержбицкому, что «во время прощания не без трепета жал Грину руку, – ведь проказа передается через самое легкое прикосновение».
Зато колонию упоминал Михаил Зощенко. В рассказе «В штабе полка» он писал: «Я вижу перед собой человека очень жалкого, очень какого-то несчастного, забитого, огорченного. Чтобы ободрить его, я подвожу его к креслу и, пожав ему руку, прошу сесть. Он нехотя садится. Он говорит, еле шевеля губами:
– Если Красная Армия будет отходить – отходить ли нам вместе с вами или оставаться?.. Я пришел из колонии «Крутые ручьи». Там наша колония прокаженных.
Я чувствую, как мое сердце падает. Незаметно вытираю свою руку о свои ватные штаны.
– Не знаю, – говорю я…
Поклонившись мне, человек уходит. Из окна я вижу, что он показывает свои язвы часовому.
Я иду в лазарет и карболкой мою свои руки».
Революция не изменила ничего. В «Крутых ручьях» все так же ели, пили, спали, страдали от боли и умирали. Андрусон ушел было из колонии, но в 1924 году вернулся, где спустя четыре года и скончался в возрасте 56 лет, скорее всего, от проказы.
А вот у церкви в лепрозории после революции начались проблемы. Приходской совет храма святого Пантелеймона писал в совет ленинградского Владимирского собора: «Ввиду отсутствия у нас средств содержать постоянного священника мы лишены великого утешения в горькой беспросветной своей жизни – христианского богослужения, с ним напутствования и нравственного пастырского подкрепления, слезно ныне обращаемся к вам, избранникам прихода, с покорнейшею просьбой: осушите слезы прокаженных, придите к нам на помощь, дайте возможность священнику неопустительно по воскресеньям и праздничным дням своим посещением утешать нас богослужением в нашем храме и церковного беседою».
В итоге деньги на оплату трудов батюшки были получены. Пантелеймоновская церковь просуществовала вплоть до 1938 года, когда ее все же закрыли и разрушили.
Нередко в лепрозорий приезжал Александр Вишневский, представитель известнейшей медицинской династии, сын изобретателя знаменитой заживляющей мази. Александр Александрович работал над докторской диссертацией «К вопросу о патогенезе и терапии проказы» и собирал в колонии научный материал, пытаясь применить к больным некоторые исследования своего отца, в частности, новокаиновую блокаду язв.
Самым колоритным доктором, побывавшим в лепрозории, был кубинец Рапиладо. Он заболел проказой у себя на Кубе и, будучи врачом, сразу же понял, что с ним. Чтобы не попасть на специальный остров (так поступали с прокаженными у него на родине), Рапиладо завербовался на судно матросом, добрался до России и уже здесь предложил свои услуги в качестве врача лепрозория.
Писатель Георгий Шилин работал в колонии «Крутые ручьи» над своей книгой «Прокаженные». Вышло все случайно: вернувшись в конце 1920-х годов из Ленинграда в родной город Георгиевск, он узнал, что его друг детства заболел лепрой и оказался в лепрозории. Шилин отправился туда и после бесед с главным врачом и наблюдений за жизнью больных написал свой роман.
«Еще в 484 году до нашей эры жители Персии, как свидетельствует Геродот, одержимые проказой, приравнивались к безумным, – рассказывал Георгий Иванович. – Прокаженных объявляли умершими. Над ними свершались обряды отпевания, затем их наряжали в особые одежды, снабжали трещотками и, взяв клятву – не нарушать при встречах со здоровыми людьми предписанных правил, – изгоняли из среды живущих. Им отводили убежища в глухих, безлюдных местах, где они нередко умирали от голода. (…) В 1453 году французский парламент принял постановление: здоровая жена, сожительствующая с прокаженным мужем, несет наказание у позорного столба, а потом изгоняется из общества. По предписанию Корана, всякий правоверный, встретившись с одержимым проказой, должен бежать от него, «как от дикого зверя».
Первые лепрозории возникли по почину ордена святого Лазаря, учрежденного крестоносцами в Иерусалиме в 1134 году. Орден взял прокаженных под свое покровительство. С этого времени началась проповедь о милосердии к одержимым «черной немочью». Их больше не жгли на кострах, как сжигал Аттила, не изгоняли в пустынные места и не ставили в условия, при которых неминуема голодная смерть. Им предоставляли приют, им оказывали помощь. В 1329 году в Париже был учрежден лепрозорий для больных придворных дам. В Англии и Норвегии были созданы убежища «для народа», и уже в 1500-х годах в Европе насчитывалось свыше девятнадцати тысяч лепрозориев. Конечно, все они являлись скорее местами заточения, чем лечебницами.
Пятьсот лет, отделяющие нас от средних веков, не изменив формы болезни, не отыскав пока средства для ее ликвидации, превратили современные лепрозории не только в лечебные учреждения, но и в места, где, по словам одного ученого, больные могут найти «успокоение и облегчение от ноющих язв». Костров больше нет. Нет отпеваний, позорных столбов и особых одежд. Осталось деление: здоровый двор и больной.
На больном дворе было восемнадцать зданий. Одно было занято кухней и прачечной, другое – клубом. В остальных жили прокаженные – женщины, мужчины, дети… Всего семьдесят восемь человек. Они жили замкнуто, стараясь в покое своего жилья спрятать от всех и свою боль, и свою непотухающую, как болезнь, тоску».
Формально роман получился художественный, но в его основе реальные впечатления и судьбы: «Я не снял зеркальца и не выбросил его. Я подошел к нему, протер стекло и всмотрелся в отражение. Оттуда глядело обросшее щетиной нелепое лицо – без бровей, без ресниц. Боже мой, что это за лицо. Оно принадлежало мне, (…) оно было еще мое. А дальше? Дальше на месте нынешних пятен появятся язвы, и лица, может быть, вовсе не станет, его сменит непозволительная рожа зверя – «львиное лицо», как говорят врачи. Живое тело начинает гнить и расползаться».
Это было уже после 1923 года, когда Совнарком принял постановление о принудительной изоляции больных проказой. До этого пребывание в лепрозории было добровольным.
Излечившихся не было, несмотря на то, что главный врач Владимир Иванович Андрусон активно экспериментировал с прижиганиями, кислотными примочками и внушением.
Как-то раз один из докторов решил, что открыл лекарство от лепры. Специально заразил себя страшной болезнью, не сомневаясь, что сумеет вылечиться. Не сумел. Застрелился.
Годовое содержание прокаженного в колонии обходилось примерно в 330 рублей, при этом платить за него должно было земство. Многие земские управы в целях экономии тянули с этим до тех пор, пока больной не начинал на глазах разлагаться, успев заразить еще с десяток человек.
Придя к власти в стране, большевики оказались перед угрозами разраставшихся эпидемий. В 1919 наркомом здравоохранения Николаем Семашко был дан старт созданию новой системы здравоохранения и активной борьбе с «социальными заразами». В 1923 году постановлением Совета народных комиссаров было закреплено особое внимание к проблеме заболеваемости населения лепрой: «Возложить на народные комиссариаты здравоохранения ведение точного учета всех больных проказой и заботу об обязательной изоляции больных».
Дореволюционная вольница осталась в прошлом. Самовольный уход из колонии грозил судом, по решению которого сбежавших возвращали обратно.
В 1927 году Наркомздрав ввел должность врача-лепролога, в стране началась систематическая работа по выявлению и учету больных и контактных лиц, обследованию очагов заражения, систематические осмотры советских граждан, мероприятия по иммунопрофилактике.
Особое внимание уделялось санитарному просвещению: для распространения знаний о здоровье в понятной форме создавались специальные санитарные театры, снимали фильмы о болезнях, общественные пространства увешивали гигиеническими плакатами об эпидемиях и борьбе с ними. Для детей придумали настольные игры о важности ежедневных гигиенических ритуалов, Корней Чуковский в 1921 году написал знаменитого «Мойдодыра», а уже в 1927 по сказке был снят первый мультфильм.
Профессиональная помощь прокаженным проявлялась в строительстве специальных больниц, всего в Советском Союзе их будет 14. В отдельных лепрозориях обитателям старались создать условия нормальной жизни – между больными устраивали турниры по баскетболу и волейболу, пациенты играли в музыкальных ансамблях, отправлялись с гастролями из одного медучреждения в другое. На территории для них строили оранжереи и палисадники.
В 1936 началось строительство Абинского клинического лепрозория, первые пациенты которого поступили на лечение уже в 1938 году. Здесь построили удобные домики для больных, лепрозорий имел подсобное хозяйство, пасеку, виноградники и фруктовые сады, функционировал собственный кирпичный завод. С 1937 года при лепрозории был открыт детдом для детей, родители которых находились на стационарном лечении.
Однако отсутствие в 1920-1930-х годах действенного лекарства, визуальный и физический дискомфорт протекания болезни и несметное количество мифов и легенд о проказе сохранили общественную стигматизацию больных.
История лепрозория «Крутые ручьи» закончилась в 1941 году. Перед приходом фашистов всех больных и персонал лепрозория эвакуировали в Краснодарский край, в Абинский лепрозорий. Тем не менее существует и версия о том, что якобы больных не успели эвакуировать и их вместе с персоналом расстреляли немцы.
Помимо Георгия Шилина, историю лепры и ей заболевших затрагивал также Варлам Шаламов. В своем рассказе 1963 года «Прокаженные» он размышлял о возможности социализации и судьбах больных, описывал разные случаи во время и после войны: «Пораженные проказой легко выдавали себя за раненых, за увечных во время войны. Прокаженные смешались с бегущими на восток, вернулись в настоящую, хоть и страшную жизнь, где их принимали за жертв войны, за героев, быть может».
Сегодня лепра не является ни наказанием, ни проклятьем – это просто заболевание, которое можно излечить. Однако страх и мифы окружают эту болезнь по сей день.
Сергей Ишков.
Фото ru.wikipedia.org
