16 июля 1844 года в Стрельне обвенчались Наталья Николаевна Гончарова (Пушкина) и генерал-майор Пётр Петрович Ланской.
Гибель Александра Пушкина потрясла молодую женщину, она заболела. Однако, несмотря на то состояние, в котором она находилась, Наталья Николаевна настояла, чтобы поэта похоронили в сюртуке, а не в камер-юнкерском мундире, который он ненавидел.
«За десять минут Пушкина – не стало, – писал русский историк, публицист и чиновник Александр Иванович Тургенев русскому дипломату Александру Яковлевичу Булгакову. – Он не страдал, а желал скорой смерти. Жуковский, гр. Велгурский, Даль, Спасский, Княгиня Вяземская и я – мы стояли у канапе и видели – последний вздох его. Доктор Андриевский закрыл ему глаза. За минуту прошлась к нему жена; ее не впустили. – Теперь она видела его умершего. (…) Она рыдает, рвется, но и плачет. (…) Жена все не верит, что он умер; все не верит». По словам Александра Тургенева, Наталья Николаевна находилась «в исступлении горести».
«Государь назначает пенсию жене его, берет двух сыновей в пажеский корпус; со временем сделается, вероятно, что-нибудь и для двух малолетних же дочерей, – рассказывал Александр Иванович. – (…) Жена, за которую дрались, в ужасном положении. Она невинна, разве одно кокетство омрачило ее душу и теперь страшит ее воспоминаниями».
Пятница, день смерти мужа, стала траурным днем для Натальи Николаевны. До конца жизни в пятницу она никуда не выезжала, «предавалась печальным воспоминаниям и целый день ничего не ела».
5 февраля 1837 года Пётр Вяземский писал А. Булгакову: «О том, что было причиною кровавой и страшной развязки, говорить много нечего. Многое в этом деле осталось темным и таинственным для нас самих. Довольно нам иметь твердое задушевное убеждение, что жена Пушкина непорочна и что муж ее жил и умер с этим убеждением, что любовь и ласковость к ней не изменилась в нем ни на минуту. Пушкина в гроб положили и зарезали жену его городские сплетни, людская злоба, праздность и клевета петербургских салонов, безымянные письма. Пылкая и страстная душа его, африканская кровь не могли вытерпеть раздражения, произведенного сомнениями и подозрениями в обществе».
И дальше, в том же письме: «Наталья Николаевна очень слаба. О горести ее и говорить нечего… Скажи ему (брату Н. Н. Пушкиной. – С. И.), что все порядочные люди, начиная от царской фамилии, приемлют к ней живейшее участие, убеждены в ее невиновности и признают всю эту бедственную историю каким-то фаталитетом, который невозможно объяснить и невозможно было предупредить… Анонимные письма – причина всего: они облили ядом раздражительное сердце Пушкина; ему с той поры нужна была кровавая развязка».
По решению императора были оплачены долги Пушкина, назначена пенсия вдове и дочерям до выхода замуж, сыновья записаны в пажи, на них выделялось по 1500 рублей в год до поступления на службу.
По совету врачей, Наталья Николаевна в феврале 1838 года покинула столицу и вместе с детьми и старшей сестрой Александрой перебралась в дедовский Полотняный Завод – в тот дом, который когда-то покинула ребенком. Ей было 24 года, но она оставалась все той же стеснительной девочкой, без жизненного опыта и друзей, с репутацией, замаранной грязью и кровью. Несмотря на то, что умирающий Пушкин после трудного разговора с женой уверенно заключил: «Она ни в чем не виновата», это главное свидетельство так и осталось неуслышанным…
Каждый ее поступок рассматривают словно бы сквозь увеличительное стекло.
За отпущенную ей следующую четверть века никто не услышал от Натальи Николаевны ни оправданий, ни попыток рассказать свою версию трагедии, сломавшей ей жизнь. Лишь в минуту смерти Пушкина у нее вырвалось: «Видит Бог, я ни в чем не виновата!»
При дворе Наталья Пушкина стала появляться с начала 1843 года. Надо сказать, что поклонников у нее было немало. Имена некоторых – неаполитанского дипломата графа Гриффео и, вероятно, Александра Карамзина – известны из писем Вяземского, в то время, по мнению некоторых пушкинистов, также очень увлеченного Натальей Николаевной.
Николай Аркадьевич Столыпин часто бывал в ее доме, но официального предложения руки и сердца так и не последовало. Сватался граф Лев Алексеевич Перовский – она отказала ему по неизвестным причинам. Князь Голицын засылал своих гонцов. Он требовал от нее отправить детей в пансион и стать одной из самых богатых жен Петербурга – у Голицына было огромное состояние. И еще немало людей, так и оставшихся неизвестными.
Перед смертью Александр Сергеевич сказал жене: «Носи траур два года, а потом выходи замуж». Он понимал, в какой она ситуации: Наталье Николаевне 24 года, у нее четверо детей и огромные долги – больше ста тысяч!
Наталья Пушкина оставалась вдовой долгих семь лет – всю свою молодость. С горькой иронией она писала сестре: «…мы из черных шлафоров не выходим».
С генералом Петром Петровичем Ланским Наталью Николаевну познакомил ее брат. Произошло это зимой 1844 года, а в мае Ланской сделал ей предложение.
Он был очень ласков с детьми Натальи Николаевны, младшие из которых совсем не помнили своего отца. Мужчины в доме бывали редко, но как только приходил Ланской, дети тут же повисали на плечах статного военного и проводили с ним много времени.
Свадьбу сыграли 16 июля в Стрельне, где стоял полк Ланского. Для того, чтобы получить разрешение на брак, командир гвардейского полка Ланской обратился к командующему гвардейским корпусом, а тот, в свою очередь, передал просьбу Николаю I. Узнав о торжестве, император пожелал быть посажённым отцом, однако Наталья Николаевна настояла на скромной свадьбе для узкого круга близких людей. Николай I на своем присутствии настаивать не стал.
Однако, когда на другой день Ланской докладывал царю о состоявшейся свадьбе, Николай I сказал, что будет непременно крестить у него первого ребенка. Отказаться и от этой «чести» уже было нельзя, и, таким образом, крестным отцом Александры Ланской оказался сам император.
Друзья Александра Пушкина, в том числе Плетнёв и Вяземский, назвали Петра Ланского хорошим человеком, добрым по отношению к Гончаровой и детям. Ланской и правда принял сыновей и дочерей Пушкина – Григория, Александра, Марию и Наталью – как родных, что позволило Наталье Николаевне отказаться от специальной опеки, в которую вошли родственник Гончаровой, дипломат Григорий Строганов, Жуковский и Наргиз Отрешков и которая была назначена над детьми после смерти поэта. В 1846 году опекуном был официально назначен Пётр Ланской.
Гончаровы-родители благожелательно отнеслись к браку Натальи Николаевны и Петра Ланского. Мать, Наталья Ивановна, писала брату Натальи Гончаровой Дмитрию Николаевичу и его жене 5 июня 1844 года: «Дорогие Дмитрий и Лиза, на этот раз я пишу вам обоим вместе, уверенная, что Лиза меня поймет, чтобы сообщить вам счастливую новость. Таша выходит замуж за генерала Петра Ланского, друга Андрея Муравьева и Вани (брата Натальи Николаевны. – С. И.). Г-н Муравьев очень его хвалит с нравственной стороны, он его знает уже 14 лет; это самая лучшая рекомендация, которую я могу иметь в отношении его. Он не очень молод, ему 43 года, возраст подходящий для Таши, которая тоже уже не первой молодости. Да благословит Бог их союз. Может быть, вы уже знаете об этой счастливой вести, и я не сообщаю вам ничего нового. Я с большим удовольствием пишу вам о событии, которое, насколько я могу предвидеть, упрочивает благосостояние Таши и ее детей и может только послужить на пользу всей семье. Новый член, который в нее входит, со всеми его моральными качествами, как говорит Муравьев, может принести только счастье, а оно нам так нужно после стольких неприятностей и горя».
Отец, Николай Афанасьевич, также тепло откликнулся на второе замужество дочери. «…Поздравляю Вас и любезную Вашу Лизавету Егоровну с новым зятем генералом Петр Петровичем Ланским, – писал он старшему сыну и невестке, – по какому случаю в исполнение требования письменного самой сестрицы Вашей Натальи Николаевны дал я ей мое архипастырское (иноческое) благословение».
В браке у них с вдовой Пушкина родились еще три дочери: Александра, Елизавета и Софья.
Наталья Николаевна любила Ланского, но это уже была другая любовь, чем ее любовь к Пушкину, – прежде всего основанная на благодарности к человеку, хорошо относившемуся к ее детям от первого брака и давшему ей душевный покой, в котором она так нуждалась. «Благодарю тебя за заботы и любовь, – писала она. – Целой жизни, полной преданности и любви, не хватило бы, чтобы их оплатить. В самом деле, когда я иногда подумаю о том тяжелом бремени, что я принесла тебе в приданое, и что я никогда не слышала от тебя не только жалобы, но что ты хочешь в этом найти еще и счастье, – моя благодарность за такое самоотвержение еще больше возрастает, я могу только тобою восхищаться и тебя благословлять».
Пётр Ланской любил Наталью Николаевну глубоко и преданно. Но Наталья Николаевна говорила: «Ко мне у тебя чувство, которое соответствует нашим летам; сохраняя оттенок любви, оно, однако, не является страстью, и именно поэтому это чувство более прочно, и мы закончим наши дни так, что эта связь не ослабнет».
Уезжая надолго, Ланской все же ревновал жену к мужчинам, которые за нею ухаживали. Так, в одном из писем встречается упоминание о каком-то ее поклоннике французе, и здесь важны суждения Натальи Николаевны: «Ты стараешься доказать, мне кажется, что ревнуешь. Будь спокоен, никакой француз не мог бы отдалить меня от моего русского. Пустые слова не могут заменить такую любовь, как твоя. Внушив тебе с помощью Божией такое глубокое чувство, я им дорожу. Я больше не в таком возрасте, чтобы голова у меня кружилась от успеха. Можно подумать, что я понапрасну прожила 37 лет. Этот возраст дает женщине жизненный опыт, и я могу дать настоящую цену словам. Суета сует, все только суета, кроме любви к Богу и, добавляю, любви к своему мужу, когда он так любит, как это делает мой муж. Я тобою довольна, ты – мною, что же нам искать на стороне, от добра добра не ищут».
Пережитая трагедия, конечно же, не могла забыться. Иногда Наталья Николаевна об этом говорила прямо, иногда это можно прочесть между строк: «Я слишком много страдала и вполне искупила ошибки, которые могла совершить в молодости: счастье, из сострадания ко мне, снова вернулось вместе с тобой».
Ланской гордился и восхищался красотой своей жены и, по словам Натальи Николаевны, «окружал себя ее портретами». Но интересно отношение самой Натальи Николаевны к ее внешности: «Упрекая меня в притворном смирении, ты мне делаешь комплименты, которые я вынуждена принять и тебя за них благодарить, рискуя вызвать упрек в тщеславии. Чтобы ты ни говорил, этот недостаток мне всегда был чужд. Свидетель – моя горничная, которая всегда, когда я уезжала на бал, видела, как мало я довольна собою. И здесь ты захочешь увидеть чрезмерное самолюбие, и ты опять ошибешься. Какая женщина равнодушна к успеху, который она может иметь, но, клянусь тебе, я никогда не понимала тех, кто создавал мне некую славу. Но довольно об этом, ты не захочешь мне поверить, и мне не удастся тебя убедить».
Наталья Николаевна считала, что красота «от Бога» и никакой заслуги в этом нет.
«Наталья Николаевна в своих письмах почти не упоминает о Пушкине, – рассказывает в книге «После смерти Пушкина: Неизвестные письма» Ирина Ободовская. – Ланской, по-видимому, ревновал ее к первому мужу, и, как женщина в высшей степени деликатная, она щадит его чувства и даже старается убедить его, что никакое прошлое не может повлиять на ее отношение к нему. Но Наталья Николаевна не скрывала от Ланского, что память о Пушкине ей дорога, и он в свою очередь лояльно относился к ее постам по пятницам (день смерти Пушкина) и к уединению и молитвам в горестные траурные дни».
Помимо своих семерых детей, у Натальи Николаевны жили племянник мужа Павел Ланской, сын сестры Пушкина Ольги Сергеевны Лев Павлищев, который иногда приводил с собой из училища правоведения и своих товарищей.
«Мое призвание – быть директрисой детского приюта, – писала она Ланскому. – Бог посылает мне детей со всех сторон. (…) Ты знаешь – это мое призвание, и чем больше я окружена детьми, тем больше я довольна».
В 50-е годы здоровье Натальи Николаевны начало медленно, но неуклонно ухудшаться. О последних годах жизни матери пишет А. П. Арапова. Ей уже было тогда 15 – 17 лет, и она, конечно, хорошо помнила события того времени: «Здоровье ее медленно, но постоянно разрушалось. Она страдала мучительным кашлем, который утихал с наступлением лета, но с каждою весною возвращался с удвоенным упорством, точно наверстывая невольную передышку. Никакие лекарства не помогали, по целым ночам она не смыкала глаз, так как в лежачем положении приступы учащались; и она мне еще теперь мерещится, неподвижно прислоненная к высоким подушкам, обеими руками поддерживающая усталую, изможденную голову. Только к утру она забывалась коротким лихорадочным сном».
В 1861 году консилиум врачей признал необходимым длительное лечение за границей. Ланской подал прошение об отпуске на год и в мае увез жену и дочерей за границу. Сменив несколько курортов в Германии, не принесших облегчения Наталье Николаевне, они переехали осенью в Женеву, провели зиму 1862 года в Ницце, и здесь здоровье ее значительно поправилось.
Но болезнь приняла роковой оборот, у Натальи Николаевны развилось тяжелое воспаление легких. Почти целый месяц боролась она с болезнью, но слабый организм не выдержал, и 26 ноября 1863 года Наталья Николаевна скончалась.
Спустя несколько недель историк и литературовед Пётр Бартенев опубликовал в одной из петербургских газет некролог: «26 ноября сего года скончалась в Петербурге на 52-м году Наталья Николаевна Ланская, урожденная Гончарова, в первом браке супруга А. С. Пушкина. Ее имя долго будет произноситься в наших общественных воспоминаниях и в самой истории русской словесности. С ней соединена была судьба нашего доселе первого, дорогого и незабвенного поэта. О ней, о ее спокойствии заботился он в свои предсмертные минуты. Пушкин погиб, оберегая честь ее. Да будет мир ее праху».
Пётр Ланской пережил супругу на 14 лет, все это время он продолжал заботиться о детях – как об их с Гончаровой общих дочерях, так и об отпрысках Пушкина, в том числе и о внуках. Ланской ушел из жизни 6 мая 1877 года и был похоронен в Александро-Невской Лавре, в одной могиле с женой.
Сергей Ишков.
Фото ru.wikipedia.org
