19 ноября 1919 года в Петрограде по адресу: набережная реки Мойки, дом 59, был открыт Дом искусств – ДИСК, писательская коммуна, созданная при ближайшем участии Максима Горького по инициативе Корнея Чуковского.
Дом искусств, или ДИСК, как его называли в Петрограде, стал легендой, клубом, лекторием, школой, интеллектуальным центром города.
ДИСК располагался в огромном – на весь квартал – доме Елисеева между Мойкой и Большой Морской. Елисеевы были богатейшей петербургской семьей, чья деятельность вовсе не сводилась к одной только гастрономии, с которой их имя прочно ассоциируется сегодня. Дом, капитально реконструированный в 1858 году по заказу купцов Елисеевых архитектором Николаем Павловичем Гребёнкой, принадлежал младшему сыну основателя династии, Степану Петровичу Елисееву, а после его смерти – его сыну-банкиру, известному меценату и благотворителю. После революции национализированный доходный дом превратился в писательское общежитие, концертный зал, книжный магазин и лекторий – здесь продавались книги и автографы, читались лекции, собирались литературные студии (самой большой и знаменитой была гумилевская «Звучащая раковина»). Здесь постоянно бывал Александр Блок, выведенный у Ольги Форш в ее знаменитом произведении «Сумасшедший корабль» о Доме искусств под именем романтического гения Гаэтана.
Вообще в книге Форш легко угадывается большая часть главных героев: брутальный и благородный Еруслан – Максим Горький, посконно-экстатический Микула – Николай Клюев, задумчивый Сохатый – Евгений Замятин, верящий в социализм и одновременно циничный Жуканец – Виктор Шкловский, но с комсомольской примесью, шкодливый Геня Чорн – Евгений Шварц, Черномор – Михаил Гершензон, Акович – Аким Волынский и так далее. Есть и автошарж – эмансипированная писательница Долива.
Сама Ольга Форш в самом начале своего романа писала: «…пусть читатель не ищет здесь личностей: личностей нет. Обладая достаточным воображением, автор бесчинствует с персонажами по рецепту гоголевской «невесты», дополняя одних другими, либо черты, чуть намеченные в подлиннике, вытягивает ну просто в гротеск, либо рождает целиком новых граждан. Отсюда ясно, что всякое подведение фамилий или накопление обид будет, сказать прямо, – «банан».
Вставим в текст примечание. Это слово «банан» в дни военного коммунизма рождено было в детдомах исключительно невинностью детского возраста на предмет обозначения небывальщины. Слыша бахвальные отзывы старших подростков о прелести этого экзотического фрукта, почему-то в годы перед революцией наводнявшего рынок, младшие дети, оскорбленные вкусовым прищелкиванием старших счастливцев, не имея надежд на проверку, решили с досадой, что банан просто ложь. Стилистически вправе взять мы обратное: ложь есть «банан».
«Сумасшедший корабль» – это эталонный роман «с ключом». К слову, позже Валентин Катаев написал свой такой роман – знаменитый и многими любимый «Алмазный мой венец». Считается, что его наименования писателей – птицелов (Багрицкий), королевич (Есенин), командор (Маяковский), синеглазый (Булгаков) и т. д. – ведут свое происхождение от «кличек» Ольги Форш.
О Доме искусств Корней Чуковский вспоминал: «О том, чтобы этот дом был предоставлен писателям, я начал хлопотать еще в июле (1919 года – С. И.). Хлопотал и в Петрограде, и в Москве. Дело долго не сдвигалось с мертвой точки, покуда во главе учреждения не встал А. М. Горький. (…) Этот огромный домина выходил на три улицы: на Мойку, на Большую Морскую и на Невский, (…) трехэтажная квартира Елисеевых, которую предоставили Дому искусств, была велика и вместительна. В ней было несколько гостиных, несколько дубовых столовых и несколько комфортабельных спален; была белоснежная зала, вся в зеркалах и лепных украшениях; была баня с роскошным предбанником; была буфетная; была кафельная великолепная кухня, словно специально созданная для многолюдных писательских сборищ. Были комнатушки для прислуги и всякие другие помещения, в которых и расселились писатели: Александр Грин, Ольга Форш, Осип Мандельштам, Аким Волынский, Екатерина Леткова, Николай Гумилев, Владислав Ходасевич, Владимир Пяст, Виктор Шкловский, Мариэтта Шагинян, Всеволод Рождественский… И не только писатели: скульптор С. Ухтомский (хранитель Русского музея), скульптор Щекотихина, художник В. А. Милашевский, сестра художника Врубеля и др. Здесь же водворились (…) Лева Лунц, Слонимский и Зощенко.
На меня была возложена обязанность руководить Литературным отделом. Обязанность нелегкая, но трудился наш отдел с увлечением: мы расширили библиотеку (таскали на себе мешки с книгами с Фонтанки из Книжного пункта), наладили публичные лекции, возродили Студию, которая стала работать с удесятеренной энергией, принялись за издание журнала под названием «Дом искусств» (несмотря на тысячи препятствий, мы все же выпустили два очень содержательных номера). Нами была организована Книжная лавка. По нашему приглашению в ДИСК (фамильярное название Дома искусств) прибыл из Москвы в 1920 году Маяковский и прочитал здесь с огромным успехом свою поэму «150 000 000». Несколько раз выступал у нас Горький. Несколько раз – Александр Блок. Часты были выступления Кони. (…) ДИСК был магнитом для множества начинающих авторов. (…) Здесь-то и расцвело дарование Зощенко, здесь началась его первая слава. Здесь он прочитал только что написанные «Рассказы Назара Ильича, господина Синебрюхова». Восхищаясь многоцветною словесною тканью этого своеобразного цикла новелл, студисты повторяли друг другу целые куски из «Виктории Казимировны» и «Гиблого места». Многие слова и словечки из этих рассказов, также из рассказа «Коза», который они узнали тогда же, они ввели в свою повседневную речь, то и дело применяя их к обстоятельствам собственной жизни.
«Что ты нарушаешь беспорядок?» – говорили они. «Довольно свинства с вашей стороны». – «Блекота и слабое развитие техники». – «Человек, одаренный качествами». – «Штаны мои любезные». – «Подпоручик ничего себе, но – сволочь». – «Что же мне такоеча делать?»
Эти и многие другие цитаты из произведений молодого писателя зазвучали в их кругу, как поговорки. Слушая в Доме искусств плохие стихи, они говорили: «Блекота!» А если с кем-нибудь случалась неприятность: «Вышел ему перетык». Вообще в первые годы своей литературной работы Зощенко был окружен атмосферой любви и сочувствия.
Думаю, что в то время он впервые нашел свою литературную дорогу и окончательно доработался до собственного – очень сложного и богатого – стиля. (…) Если, проходя по коридору, вы слышали за дверью комнаты Михаила Слонимского взрывы многоголосого смеха, можно было с уверенностью сказать, что там Зощенко: либо читает свою новую рукопись, либо рассказывает какой-нибудь смешной эпизод. Войдешь и увидишь: все сгрудились вокруг него и хохочут, как запорожцы у Репина, а он сидит с неподвижным лицом, словно и не подозревает о причине смеха».
В свою очередь, Николай Корнеевич Чуковский писал: «Вся жизнь художественной и литературной интеллигенции Петрограда в знаменательное четырехлетие с 1919 по 1923 гг. была связана с Домом искусств. По мысли своего основателя, он должен был объединить в своих просторных стенах литераторов, художников, музыкантов, актеров, стать центром всех искусств на долгие-долгие годы, где в постоянном общении с мастерами росла бы художественная молодежь. Жизнь, разумеется, внесла и в этот замысел свои поправки, и роль Дома искусств оказалась гораздо более узкой и кратковременной, чем предполагалось, и все-таки след большой первоначальной мысли лежал на всем, что в нем творилось.
Прежде всего огромно было самое здание. Мойка, 59. Дворец постройки XVIII века, занимающий целый квартал между Мойкой, Невским и Морской. Когда-то он принадлежал великим князьям, затем просто князьям и, наконец, купцам Елисеевым, владельцам двух знаменитых елисеевских магазинов – в Петербурге на Невском и в Москве на Тверской. Жилье самих Елисеевых занимало шестьдесят три комнаты трех этажей.
Помню, как удивило меня, когда я узнал, что в этих шестидесяти трех комнатах жило всего трое – старик Елисеев, его жена и их единственный взрослый сын. Да и какие комнаты – некоторые из них можно было превратить в зрительные залы, вмещающие по несколько сот человек. Столовая, в которой можно было бы накормить целый батальон.
Обширнейшая бильярдная. Библиотека, поразившая меня не только своей просторностью, но и тем, что в ней многие стеллажи и корешки книг были намалеваны масляной краской по стенам и по дверям, чтобы казалось, что книг больше, чем на самом деле. Трех человек, живших в шестидесяти трех комнатах, обслуживало более двадцати человек прислуги – лакеи, горничные, повара, кухарки, кучера, конюхи.
В члены Дома искусств были зачислены известные литераторы, художники и музыканты. Но художники и особенно музыканты появлялись в нем редко. Из музыкантов бывал иногда один только Асафьев (Игорь Глебов). Помню, как-то раз видел я там Глазунова. Из художников бывали Добужинский и два брата Бенуа, Александр и Альберт, – особенно часто Альберт. Известные литераторы поначалу тоже приходили неохотно, – только в те дни, когда в Доме искусств что-нибудь выдавали или когда там совершалось что-нибудь особенно важное.
В Доме искусств жили Мандельштам, Ходасевич, Гумилев, Пяст, Грин, Шкловский, Слонимский, Зощенко, Лунц…»
Всеволод Рождественский в произведении «В Доме искусств» вспоминал, например, об обитающем в ДИСКе Александре Грине: «М. Горький, вечный болельщик за судьбы литературы, выхлопотал у Петрокоммуны огромную пустующую квартиру бежавших за границу богачей, братьев Елисеевых, и организовал там нечто вроде писательского общежития, собравшего в свои стены и уже почтенных, и совсем юных литераторов. В одной из тесных комнатушек, примыкающих к кухне, жили мы с поэтом Ник. Тихоновым, а в непосредственном соседстве с нами поселился А. С. Грин.
Как сейчас, вижу его невзрачную, узкую и темноватую комнатку с единственным окном во двор. Слева от входа стояла обычная железная кровать с подстилкой из какого-то половичка или вытертого до неузнаваемости коврика, покрытая в качестве одеяла сильно изношенной шинелью. У окна ничем не покрытый кухонный стол, довольно обшарпанное кресло, у противоположной стены обычная для тех времен самодельная «буржуйка» – вот, кажется, и вся обстановка этой комнаты с голыми, холодными стенами.
Грин жил в полном смысле слова отшельником, нелюдимом и не так уж часто появлялся на общих сборищах. С утра садился он за стол, работал яростно, ожесточенно, а затем вскакивал, нервно ходил по комнате, чтобы согреться, растирал коченеющие пальцы и снова возвращался к рукописи. Мы часто слышали его шаги за стеной, и по их ритму можно было догадываться, как идет у него дело. Чаще всего ходил он медленно, затрудненно, а порою стремительно и даже весело, – но все же это случалось редко. Хождение прерывалось паузами долгого молчания. Грин писал. В такие дни он выходил из комнаты особенно угрюмым, погруженным в себя, нехотя отвечал на вопросы и резко обрывал всякую начатую с ним беседу.
Обитатели дома вообще считали его излишне замкнутым, необщительным и грубоватым. С ним мало кто хотел водиться. К тому же кое-кто и побаивался его острого, насмешливого взгляда и неприязненного ко всем отношения. (…) Жил он бедно, но с какой-то подчеркнутой, вызывающей гордостью носил свой до предела потертый пиджачок и всем своим видом показывал полнейшее презренно к житейским невзгодам».
При Доме искусств существовала литературная студия, куда была перенесена работа студии издательства «Всемирная литература», курсы лекций читали Николай Гумилёв (вместе с Михаилом Лозинским и Евгением Замятиным он вел и практические занятия), Николай Евреинов, Виктор Жирмунский, Юрий Тынянов, Виктор Шкловский, Борис Эйхенбаум и др. Корней Чуковский, руководивший работой студии, привлек к участию в ней молодых писателей, выступавших наряду с Горьким, Блоком, Кони с чтением своих произведений: Всеволода Иванова, Вениамина Каверина, Михаила Зощенко, Константина Федина, Льва Лунца и других, составивших ядро «Серапионовых братьев».
«Большие аудитории слушателей – жителей города – собирались в ДИСК на лекции и встречи с известными поэтами, писателями и художниками, – пишет С. И. Тимина в работе «Между двух огней. Судьба петербургского Дома искусств в период слома эпох». – Морозными вечерами пешком в полутемном городском пространстве шли и шли люди – не за куском хлеба, в котором все так нуждались, а за глотком вольного, талантливого Слова, которое поддержит и укрепит силу страждущего».
Расцвет Дома искусств пришелся на 1920-1921 годы, когда было организовано около 130 литературных вечеров, концертов и выставок из 150 мероприятий за все время его существования.
На протяжении последнего года происходило постепенное замирание деятельности ДИСКа, результатом чего стала невозможность подготовить новый устав и зарегистрировать его летом 1922 года: фактически Дом искусств перестал существовать как целостная организация еще до решающего постановления. Окончательно его деятельность завершилась к началу 1923 года.
Некоторые авторы находят причины закрытия Дома искусств в решении председателя Петросовета Григория Зиновьева, который якобы лично ликвидировал организацию. Эта точка зрения опирается на замечание Ходасевича о Доме искусств: «…жизнь была очень достойная, внутренне благородная… проникнутая подлинным духом творчества и труда. (…) По вечерам зажигались многочисленные огни в его окнах – некоторые видны были с самой Фонтанки, – и весь он казался кораблем, идущим сквозь мрак, метель и ненастье. За это Зиновьев его и разогнал».
Однако мнение Ходасевича основано на слухах: эмигрировавший в июне 1922 года, он не был очевидцем описываемого события.
Среди других причин ликвидации Дома искусств называют, например, переход к нэпу: необходимость в домах-коммунах отпала сама собой, а писатели перестали нуждаться в посредниках для взаимодействия с вновь открывшимися издательствами. Развитие театрального дела в 1921-1922 годах и открытие филармонии в июне 1921 года обеспечило систематическую профессиональную деятельность художникам-оформителям и музыкантам, что отвлекало их от участия в выставках и концертах Дома искусств. С другой стороны, появление домов отдыха для рабочих, районных домов просвещения и культуры, многочисленных маленьких театров и кино существенно снижало конкурентоспособность элитарных мероприятий Дома искусств.
«Из-за административных разногласий, критики изнутри художественного сообщества и конфликтов с Наркомпросом Дом искусств уже фактически не существовал как целостная самостоятельная организация к августу 1922 года, – говорится в статье Марии Лихининой «Петроградский Дом искусств как организационный эксперимент эпохи военного коммунизма». – (…) Дом искусств критиковали и справа, и слева; его руководители были убеждены в независимости Дома от государственных органов, тогда как комиссары считали своим служебным долгом контролировать его деятельность; внутренние конфликты и разное понимание задач организации мешали его руководителям сосредоточиться на выработке единой стратегии развития и устойчивой структуры, которая могла бы противостоять внешним угрозам. Эти проблемы, проистекавшие одна из другой, уничтожили Дом искусств прежде, чем осенью 1922 года его «разогнал Зиновьев».
В здании, которое занимал Дом искусств, обосновался кинотеатр «Светлая лента», позднее переименованный в «Баррикаду».
Сергей Ишков.
Фото ru.wikipedia.org
