200 лет назад, в 1825 году, в альманахе «Русская Талия» были напечатаны, с цензурными изъятиями, отрывки из комедии Грибоедова «Горе от ума». Это была единственная публикация при жизни автора.
Благодаря альманаху «Русская Талия» комедия стала достоянием гласности, приобрела широкую известность, распространялась в «списках» – рукописных копиях, тогдашнем самиздате.
Так появились в русской литературе «лишние люди».
Да, «лишние люди» стали знаком, свидетельством и символом мировоззренческого, политического, поведенческого разрыва времен и поколений: «Где? укажите нам, Отечества отцы, которых мы должны принять за образцы?» Но, помимо поколенческого, общественного родства, персонажи тех произведений объединены еще одним общим свойством. До сих пор оно практически никак не отмечалось в литературоведении. Более того, это же свойство объединяет и авторов. Можно ли считать совпадением?
Вначале – о времени. О том, что «лишние люди» русской литературы – явление общественное. Общество, старшие передают подрастающим поколениям некие принципы бытия. Своего бытия. То есть – принципы жизни своего времени.
А что было фундаментом той жизни? Ответ: рабовладение. То, что мы называем – крепостное право.
Еще в 1819 году 20-летний Пушкин ужасался тому, что видел в Михайловском:
Приветствую тебя, пустынный уголок,
Приют спокойствия, трудов и вдохновенья,
Где льется дней моих невидимый поток
На лоне счастья и забвенья.
<…>
Но мысль ужасная здесь душу омрачает:
Среди цветущих нив и гор
Друг человечества печально замечает
Везде невежества убийственный позор.
<…>
Здесь барство дикое, без чувства, без закона,
Присвоило себе насильственной лозой
И труд, и собственность, и время земледельца.
Склонясь на чуждый плуг, покорствуя бичам,
Здесь рабство тощее влачится по браздам
Неумолимого владельца.
<…>
Здесь тягостный ярем до гроба все влекут,
Надежд и склонностей в душе питать не смея,
Здесь девы юные цветут
Для прихоти бесчувственной злодея.
<…>
Через несколько лет декабристы в манифесте «Русская правда» провозгласили:
«Обладать другими Людьми как собственностью своею, продавать, закладывать, дарить и наследовать Людей на подобие Вещей, употреблять их по собственному своему произволу <…> есть дело постыдное, противное Человечеству, противное законам Естественным, противное святой Вере Християнской. <…> Рабство должно быть решительно уничтожено, и Дворянство должно непременно отречься от гнусного преимущества обладать другими Людьми».
Чем закончилось восстание декабристов – известно. Страшная тень виселиц на Кронверкской куртине нависла над поколением, над обществом. Здесь необходимо привести примечание Белинского к статье «Стихотворения М. Лермонтова». В начале: «Чем выше поэт, тем больше принадлежит он обществу, среди которого родился, тем теснее связано развитие, направление и даже характер его таланта с историческим развитием общества». И в конце: «Заметим для большей ясности и «точности», что, говоря об обществе, мы разумеем только чувствующих и мыслящих людей нового поколения».
Это общество опустошено, парализовано. Не видит выхода, смысла, цели.
Ведь Печорин – по сути духовно парализованный человек. Он умирает во цвете лет, полный сил. А вот Тургенев доводит своего Рудина до преклонных годов. Рудин одинок, слаб, почти жалок. Однако в конце находит в опустошенной душе силы для поступка – уезжает во Францию, и в 1848 году погибает на баррикадах Парижской коммуны с красным знаменем в руке.
«Чувствующие и мыслящие люди нового поколения» понимали, что дальше так жить нельзя, что крепостное право сковало производительные, нравственные, духовные силы страны, разлагает все и вся. Среди них были люди разных взглядов. Тютчев по нынешней политической терминологии – государственник, поэт, заклеймивший декабристов, во время Крымской войны писал жене: «Как жалом уязвлены были Русския люди внезапным светом обличившейся правды: нашею воочию явившеюся несостоятельностью – административною, военною, дипломатическою…» (https://www.prlib.ru/news/1306778)
Рабство, начинающееся с низших слоев, распространяется, отравляет общество в целом. В стране рабов не может быть свободных, включая самих рабовладельцев. Не только духовно, нравственно, но и …физически. Мало кто знает и помнит, что в России существовали телесные наказания для дворян, их окончательно отменили лишь в 1801 году – уже при жизни Пушкина. Да, отменили. Только спустя 19 лет по Санкт-Петербургу распространялись сплетни, что одного из видных в обществе молодых дворян увезли в Тайную канцелярию и там выпороли. Ничего такого не было. Но ведь подлый слух ходил, и кто-то в него верил.
Размышляя о предреформенном обществе, разночинец Алексей Волгин, герой романа Чернышевского «Пролог», приходит к заключению: «Нация рабов, – снизу доверху, все сплошь рабы…».
Соответственно, в такой атмосфере становится нормой неприятие умных и независимых, культивируется угодничество, приспособленчество. Чацкие – не нужны. «Молчалины блаженствуют на свете…»
В 1861 году рабство в России отменили.
Но такое наследие не проходит быстро, оно живет долго. С одной стороны, смирение, раболепие перед силой, перед государством, с другой – затаенная агрессия по любому поводу и адресу. Ровно 200 лет назад Чацкий вопрошал:
Где? укажите нам, Отечества отцы,
Которых мы должны принять за образцы?
Не эти ли, грабительством богаты?
Защиту от суда в друзьях нашли, в родстве,
Великолепные соорудя палаты,
Где разливаются в пирах и мотовстве,
И где не воскресят клиенты-иностранцы
Прошедшего житья подлейшие черты.
Да и кому в Москве не зажимали рты
Обеды, ужины и танцы?
Белинский, полный сочувствия к этим героям русской литературы, писал: «Общество живет не годами – веками, а человеку дан миг жизни: общество выздоровеет, а те люди, в которых выразился кризис его болезни, благороднейшие сосуды духа навсегда могут остаться в разрушающем элементе жизни!»
Все верно. И теперь мы вернемся к заявленному в самом начале тезису – о биографическом сходстве героев, до сих пор практически никак не отмеченном в литературоведении. Более того, это же свойство биографий объединят и авторов.
Итак, прочитаем еще раз «Горе от ума», «Евгения Онегина», «Героя нашего времени», «Рудина». Чацкий, Онегин, Печорин, Рудин – мы со школьных лет жили с ними, как с близкими нам людьми, начиная с подражания в подростковом, юношеском возрасте.
Что их объединяет, помимо того, что они «лишние» в том обществе?
В их жизни нет отцов и матерей.
Биологически, конечно, есть. Но в судьбах наших героев они никак не участвуют. В этих произведениях слова «мать» и «отец» по отношению к ним – к Чацкому, Онегину, Печорину, Рудину – практически не встречаются.
Родительская любовь, если она есть и была, согревает человека всю жизнь. В социальном плане родители, старшие, так или иначе передают свой опыт, свое видение мира, наставляют.
Здесь же – ничего, ни слова.
В «Горе от ума» есть некое, между строк, объяснение: Чацкий рано стал сиротой. А что с Онегиным? Мать не упоминается ни разу. Отец – трижды. Два раза – мельком: «Отец его тогда скончался», «Отец понять его не мог/ И земли отдавал в залог». В третий раз – подробней, но лишь как человек, не оставивший сыну никакого наследства. Говорится только о наследстве материальном:
Служив отлично-благородно,
Долгами жил его отец,
Давал три бала ежегодно
И промотался наконец. (Выделено мною. – С.Б.)
Особо отметим слово «промотался». Через 15 лет Лермонтов напишет:
Печально я гляжу на наше поколенье!
Его грядущее — иль пусто, иль темно <…>
Толпой угрюмою и скоро позабытой
Над миром мы пройдем без шума и следа,
Не бросивши векам ни мысли плодовитой,
Ни гением начатого труда.
И прах наш, с строгостью судьи и гражданина,
Потомок оскорбит презрительным стихом,
Насмешкой горькою обманутого сына
Над промотавшимся отцом. (Выделено мною. – С.Б.)
В лермонтовском «Герое нашего времени» Печорин рассуждает о том, почему он стал таким:
«Во мне душа испорчена светом… Моя бесцветная молодость протекала в борьбе с собой и светом; лучшие мои чувства, боясь насмешки, я хоронил в глубине сердца: они там и умерли. Я говорил правду – мне не верили: я начал обманывать. <…> Я был скромен – меня обвиняли в лукавстве: я стал скрытен».
И нигде – о родителях. Впрочем, однажды, в рассказе о знакомстве с княгиней Лиговской, проскользнуло: «Она объявила мне, что знала мою мать и была дружна с полдюжиной моих тетушек».
А ведь «Герой нашего времени» – также и повествование от первого лица, монолог, исповедь. Как же тут не вспомнить дедушку и ласковую бабушку, которая души не чаяла во внуке, отца и мать, их жизнь, заветы и наставления, даже если и считаешь их для себя уже неприемлемыми? Нет ничего, ни слова.
Некоторым исключением можно считать Рудина. Сам он о своем детстве, семье ничего не говорит. Но из рассказа его знакомого мы узнаем: «Отец его скоро умер. Он остался один у матери. Она была женщина добрейшая и души в нем не чаяла: толокном одним питалась и все какие были у ней денежки употребляла на него».
Но… Рудин не ценил ее любви – наверно, бедная жизнь затмевала все. «Получил он свое воспитание в Москве, сперва на счет какого-то дяди, а потом, когда он подрос и оперился, на счет одного богатого князька…»
То есть отрочество и юность Рудина были безрадостными.
И биографии авторов – Грибоедова, Пушкина, Лермонтова, Тургенева – схожи весьма краткими упоминаниями родителей. Их детство, отрочество, юность нельзя назвать безоблачными, согретыми любовью пап и мам.
Кстати, вспомним байронизм – направление в русской литературе, навеянное образом Чайльд-Гарольда, героя поэмы Байрона «Паломничество Чайльд-Гaрольда». Влияние его на умы и души русской дворянской молодежи было столь сильным, что Пушкин сразу же характеризует своего Онегина:
Как Child-Harold, угрюмый, томный
В гостиных появлялся он;
Ни сплетни света, ни бостон,
Ни милый взгляд, ни вздох нескромный,
Ничто не трогало его,
Не замечал он ничего.
И здесь тоже отметим: у Байрона детство было очень сложное, безрадостное.
Но учтем: данные детали – лишь дополнение к портрету. Если акцентировать внимание только на этом моменте биографий героев, то мы скатимся в упрощенческий психоанализ, на котором построены многие произведения современной западной литературы и кино. В них зачастую происходящее в жизни персонажей сводится к горестям детства, к семейным отношениям, к детским и юношеским душевным травмам – и объясняется ими.
А «лишние люди» русской литературы – явление общественное. «Лишние люди» русской литературы – символ и свидетельство мировоззренческого, политического, поведенческого разрыва времен и поколений.
Сергей БАЙМУХАМЕТОВ.
Фото ru.wikipedia.org
