В «Театре на Покровке» выпускник режиссерского факультета Щукинского училища Василий Конев поставил пьесу одного из самых влиятельных британских драматургов XX века, лауреата Нобелевской премии Гарольда Пинтера. Причем, поставил весьма необычно.
Трагифарс «Перед дорогой» – сценическая фантазия молодого режиссера, основанная на оригинальной пьесе Пинтера, тесно переплетенной с текстом другой пьесы – чеховских «Трех сестер». Перед нами – яркий образец современного «театра абсурда», с замысловатой формой и не всегда явной и читающейся с лету, но безусловно, продуманной режиссером, внутренней логикой.
«Перед дорогой» – мрачноватая, глубоко философская история смертника, история исканий духа, повседневного , ежеминутного человеческого выбора. Спектакль рассчитан на тонкую психологическую игру актеров и думающую аудиторию.
Действие разворачивается в условном тюремном мире, границы которого очерчены произведением англичанина (и талантом художника Виктора Шилькрота). Продолжением пьесы Пинтера служит наличие вымышленного пространства воспоминаний главного героя, рамки которого обозначены уже цитатами чеховских «Трех сестер». Оба пространства тесно переплетены, перетекают одно в другое, подталкивая зрителей посредством большого количества сценических метафор, к размышлениям о смысле бытия.
О необычности подобной формы и внутренней логике «театра абсурда» наш обозреватель Елена Булова беседует с руководителем проекта «Перед дорогой», главным режиссером «Театра на Покровке» Геннадием Шапошниковым
– Геннадий Викторович, основатель «Покровки» Сергей Арцибашев в свое время очень удачно привнес в постановку чеховских «Трех сестер» стихи Пушкина, которые герои читают в застолье на именинах у Ирины. А откуда в истории Пинтера взялся Чехов?
– Когда Василий Конев впервые принес мне пьесу, – рассказывает Геннадий Шапошников, – он сказал, что собирается ввести в ее ткань цитаты русского классика. Я, естественно, заинтересовался, какую цель он преследует. Василий объяснил, что хочет обратиться к Чехову, не как к контрасту, а как к свету и прибежищу. Потому что герой произведения Пинтера лишен вообще какой-либо внутренней опоры. Где он ищет опору, в какой духовности? Вот вопрос. Этим вопросом задался и постановщик. И этой самой духовностью, в итоге, для него и стал Чехов. Режиссер достаточно легко убедил в подобном ходе артистов, тем более, что всем хотелось в историю влить какой-то свет.
– Мы, старшее поколение, знакомы с прекрасными образцами «театра абсурда». В Москве, например, до недавнего времени шли спектакли, поставленные Сергеем Юрским, большим почитателем этого направления, в коих читалась железная внутренняя логика при всей причудливости формы. Гарольд Пинтер же говорил, что «не может рассказать содержание ни одной из своих пьес». Что же тогда стоит за тягой молодежи к столь сложной форме самовыражения?
– Мне это тоже любопытно. Вообще, Василий Конев с его восприятием мира для меня, как для руководителя, любопытен. Они (молодое поколение режиссеров и артистов) смотрят на мир по другому. Я по своему смотрю на «театр абсурда», как и на вещи, которые лишены какой-то внешней логики, но имеют логику внутреннюю. Я хорошо помню, как «театр абсурда» появился, как мы им занимались, как это было любопытно и интересно.
Молодые люди, с которыми я работаю, того «театра абсурда», который помню я, не застали, не знают и не видели.. Они идут другим путем, ищут в тексте некий философский смысл. И темы выбирают соответствующие. Им хочется поговорить о выборе, о предательстве. Да, у героя была опора, был свет, но этот свет – внешний, его несли родные героя – жена и сын. Свет этот остался у них, а сам-то он сломался, потерял все. Потому что, когда герою предложили: «Нужно жить во что бы то ни стало», он на это «во что бы то ни стало» соглашается, предавая себя и других. Оказывается, вес этого «во что бы то ни стало» иногда бывает непропорционально большой, там идет очень крупный счет.
Именно так эта история виделась и затевалась. Мы все имеем цену. Просто цена может выражаться не в денежном эквиваленте. Она может выражаться в жизни нашего близкого человека, или еще каким-то образом. Но все равно – цена есть. И, не дай нам Бог, встать перед подобным выбором. Как становились перед выбором очень многие люди, когда, например, можно было спасти только одного ребенка, а вторым пожертвовать. Это же сумасшедший выбор! Однако мы помним, что он был даже у Марины Цветаевой.
Есть какие-то вещи, о которых человек в своей обычной благополучной жизни даже и не думает. Сама ситуация тюрьмы или концлагеря, описанная пьесой Пинтера, ни мне, ни режиссеру, была не интересна. Но интересен был выбор героя, то как он его делает. Чем можно жертвовать? И есть ли вообще у человека такая возможность?
И еще это история о том, насколько мы, находясь в комфортных условиях, можем судить тех, кто предал? Тех, кто был поставлен в условия невыносимые? Я не говорю о том, чтобы подобные действия оправдывать. Ни в коем случае! Я именно – о праве кого-то судить. И этот момент тоже требует разбора.
И мне радостно, что молодежь со всем этим пытается по настоящему разобраться. Разобраться без поддавков. Они не дают ясных, готовых, «правильных» ответов. Потому что каждый зритель должен эти ответы дать себе сам.
– В спектакле много метафор. Это и явление жены, которую герою в застенках, конечно, не показывают. И появление сына в камере с барабанчиком и самолетиком, что подчеркивает, что малыша уже нет в живых – иначе он бы ребенком с детскими игрушками не остался. Но как трактуете появление чеховской Наташи?
– С уходом жены героя из его жизни ушел весь «светлый» Чехов. Метафорически, он ушел вместе с его «тремя сестрами», которые несли какую-то надежду. На площадке остается одна лишь Наташа. Ее присутствие, конечно же тоже – метафора. Наташа – человек, который будет жить по новому на старых костях. Она выращивала какой-то корявый цветочек, он у нее даже зацвел. И герой уходит в этот светлый коридор безвременья с этим цветочком, который получил от нее – от персонажа, самому Чехову глубоко несимпатичного. Не случайно, последние тексты Чехова, использованные режиссером, – это тексты Наташи, которая говорит, что она тут все поломает и будет жить. Будет жить, «во что бы то ни стало». То есть «на костях».
– Когда-то Марк Захаров в свое книге «Контакты на разных уровнях» написал, что «самым большим подарком для педагога является ученик, летящей на недоступной усталым режиссерским мозгам высоте». Как в вашем случае происходило руководство проектом? Вы ощущали формулу полета Василия Конева? И многое ли поменяли в его постановке?
– Для педагога счастье, когда молодые люди начинают сами напрягаться, я их к этому постоянно подталкиваю. Я приходил, смотрел, как шли репетиции, видел, что ребята выкладывались по полной. Кое-что уточнял, укрупнял. Но уточнял в той же линии, которую выбрал режиссер. (Потому что лично я вообще бы все по другому сделал. И, на самом деле, вряд ли бы этот делал). Но когда молодые люди начинают задаваться столь серьезными вопросами, это прекрасно. Хотя многие вопросы они, возможно, с точки зрения художественной, пока еще и поднять-то не могут до конца внятно. Но стараются. И отбить это старание, я , как режиссер, и педагог, просто не могу и не имеют право. Потому что искренне хочу, чтобы они влезали во все эти вещи, не модные и не интересные сегодня большинству людей. А им интересно! Я видел, с каким интересом они работали. Полагаю, что Василий Конев очень любопытный парень, и из него со временем получится крепкий и очень интересный режиссер.
Остается добавить, что в спектакле заняты в центральных ролях Андрей Сумцов (Николас), Евгений Булдаков (Виктор), Татьяна Чепелевич (Джила), Мирослав Душенко (ники) и «женский хор», в составе Анны Карабаевой, Софьи Игрушкиной, Арины Селезневой, Анны Серпеневой и Татьяны Чепелевич.
Елена Булова.
Фото Дианы Евсеевой.
