Институт истории естествознания и техники РАН на Балтийской, 14, при участии секции Истории естествознания МОИП провел заседание круглого стола на тему «75 лет со дня августовской сессии ВАСХНИЛ 1948 года».
Мероприятие состоялось во вторник, 3 октября. Провел заведующий отделом истории биологических и химических наук ИИЕТ Олег Белозеров, исследователь изучения в СССР генетических основ индивидуального развития.
Свой доклад о печальной судьбе заведующего расформированной после сессии ВАСХНИЛ кафедры динамики развития Завадовского Белозеров назвал «В чужом пиру похмелье». Завадовский не был генетиком и подвергся преследованиям за компанию из личной неприязни Трофима Лысенко.
Прежде всего следует отметить высокий уровень дискуссии и качества ведения. Круглый стол был посвящен одной теме без обычных отвлечений на то, что кому-то известно лучше или просто хочется сказать о собственных достижениях по числу изданных книг и международных выступлений. Попытки такие были, но они не отвлекли внимания от сути.
Обсуждаемое явление с учетом разной лексики имеет общий радикал как с современным состоянием глобализованной науки, так и с тем, что происходило в Западной Европе во время инквизиции.
В вузах и НИИ начались массированные чистки. Кампания была ограничена во времени примерно десятком лет. Началось возрождение генетики, которое на некоторое время консолидировало эту многострадальную науку. Прошли новые чистки уже в отношении сторонников мичуринской биологии.
Слова «Августовская сессия» приобрели сакральное значение для науки и общества. Само событие представляется абсолютно понятным на основе стереотипа о властном подавлении науки в поддержку мракобесия.
Эксперт Фонда Сороса Валерий Сойфер, который сам стал жертвой борьбы за лидерство в науке, оформил указанный стереотип доступными ему аргументами в книгах «Сталин и мошенники в науке», «Власть и наука (Разгром коммунистами генетики в СССР)».
События текущей истории науки значительно укрепили указанный стереотип и придали новую релевантность образу «Августовской сессии».
Любая творческая среда генерирует высокое внутреннее напряжение и борьбу за лидерство с тем большей агрессивностью, чем меньше у человека способностей обеспечить лидерство по типу Вавилова или Вернадского.
Генетическая среда отличается настолько высокой внутренней агрессивностью, что ортодоксальный генетик Владимир Эфроимсон описал ее как феномен «неэтичной конкуренции».
В пятидесятые-шестидесятые агрессия директировалась самой властью и одновременно создавались шарашки, где под контролем НКВД развивалась наука и изобретались технологии.
Самоорганизованные кампании преследования ученых стали прообразом будущего проекта disser.net. Таких кампаний было много, наиболее упорная и последовательная проведена в отношении реформатора науки, генетика-эволюциониста Тимофеева-Ресовского.
В семидесятые-восьмидесятые депрессивное управление наукой усилилось, но источник не афишировался. По созданной Дубининым модели провоцировали ссоры и внутрилабораторное вредительство, уничтожив множество научных достижений руками самих ученых.
Особенно пострадали селекционные материалы.
В новом веке уничтожение генетики приобрело системный характер и распространилось на законодательство. Прошла волна уничтожения селекционных станций и ботанических садов, затем слияний-поглощений организаций и назначений на директорские посты амбициозных дилетантов.
Установка на международную открытость российской науки сочетается с ее внутренней закрытостью и полным эмбарго на освещение в СМИ ее достижений. Смазана депрессивная система, нечувствительная к попыткам ее изменить.
Дискуссия в ИИЕТ показала, что от понимания мы далеки, потому что общественное сознание питается мифами, тиражируемыми по принципу востребованности.
Как почти всегда бывает после качественной дискуссии, по окончании круглого стола в ИИЕТ осталось больше новых вопросов, чем достигнуто ответов. В нестабильном состоянии науки это признак качества дискуссии. Главный вопрос в том, что служит побудительным мотивом непримиримой борьбы – научная истина, идеология или личная зависть?
Дискуссия показала, что истинным идеологом лысенкоизма был Исаак Презент, который одновременно возглавлял кафедры генетики в Московском и Ленинградском университетах. Лысенко был «свадебным генералом», и его использовали для борьбы за лидерство в науке между двумя идеологическими лагерями лысенковцев и менделистов-морганистов.
В таком случае «Августовская сессия» была затеяна для отстранения начальника Отдела науки Управления пропаганды ЦК ВКП(б) Юрия Жданова.
Лысенко воплотил свои чувства к этому человеку в письме Сталину, которое направил в апреле 1948 года. Он пожаловался вождю, что стало тяжело работать, и опустились руки из-за обвинений сторонников метафизического направления в биологии. По версии Лысенко, лидером атаки на него был Жданов.
Результат получился половинчатым. Жданов остался куратором науки, кроме сельскохозяйственной, ее отдали Лысенко.
Возникла традиция неформального лидерства в генетике, чьи претензии оказываются приоритетными. Лысенко сменил Николай Дубинин. Потом был Михаил Гельфанд. Его сменил Константин Северинов и, наконец, Михаил Ковальчук, имеющий к генетике отдаленное отношение.
Выбор для атаки Лысенко фигуры Жданова позволил ему использовать для борьбы за лидерство инструмент идеологии. Противников его мракобесного невежества было достаточно в его непосредственном окружении, и главным его врагом стал не противник Жданов, а соратник, академик Иван Глущенко. После их дискуссии на ученом совете Лысенко увезла скорая помощь.
Незадолго до кончины Глущенко его архивом заинтересовался Сойфер, затем исследователь советской генетики из Западной Европы. После смерти Глущенко остался большой архив оттисков статей, подобранных по тематике генетической нестабильности (непостоянства генома). Это выяснилось в процессе сдачи архива на макулатуру за талоны на книгу Мориса Дрюона.
Фактически Глущенко занимался тем же, что и Хесин-Лурье.
Остался открытым вопрос о том, зачем это все было нужно самому Сталину и почему после разгрома генетики он остановил тот же сценарий для физики.
На круглом столе возникала версия, что после разгрома физики не было бы бомбы. Я уверен, что вождь боялся неуправляемой интеллигенции больше бомбы, а генетика усиливала суеверный страх, как в будущем спустя четырнадцать лет после смерти Сталина его преемники испугались кибернетики Виктора Глушкова.
Сами ученые в роли руководителей, как правило, предпочитают брать на работу тех, кто заведомо глупее.
Историк науки Сергей Багоцкий утверждал, что биологи в основной массе не были готовы принять идеи передовой отечественной генетики, и это обеспечило саму возможность проведения «Августовской сессии». Они не готовы к этой мысли, предпочитая гуманитарный формат биологии без доказательств.
Сам Лысенко, безусловно, был не слишком грамотным мракобесом. В отличие от Сталина, он совсем не мог собой управлять и испытывал доходящую до ненависти зависть к успехам лидирующей в мире отечественной генетики, эволюционной и сельскохозяйственной. В этом он лишь один из множества таких же в мире. У самого Лысенко внятных аргументов для борьбы за лидерство не было. Его подход был скорее негативным. Он не хотел верить в ген, пока его не увидит.
Ген был показан в работе Джима Шапиро с соавторами 1961 года на электронных микрофотографиях кусочка ДНК, которым восстанавливалась активность бета-галактозидазы у бактерии.
Аргументы мичуринской биологии обеспечивал Презент, который выдвинул в альтернативу менделизму-морганизму учение Ламарка.
Из дискуссии естественным образом выпало то, что француз стал лидером идеализма в представлениях об эволюции после того, как Британия в пользу «теории Дарвина» отказалась от теории эволюции Эразма Дарвина.
Перевести на современный язык аргументы дискуссии 75-летней давности очень сложно, потому что сейчас происходит та же борьба за лидерство в науке на более высоком геополитическом уровне, а лексика и семантика изменились.
Термин «наследование благоприобретенных признаков» лишился смысла из-за явления непостоянства генома Романа Хесина-Лурье.
Термин Лысенко «расшатывание наследственности» не применяется, но само явление используется с целью получения первичного материала для селекции – та же отдаленная гибридизация с созданием эффектов гибридного дизгенеза. Также обработки растительных меристем препаратами тимусной ДНК, которую начал проводить Сергей Гершензон еще до войны. Лучшую отечественную породу служебных собак ВЕО (восточно-европейскую овчарку) вывели путем использования крипторха Ингула, и это вызвало шквал критики, в итоге которой в Россию хлынул поток импорта с дисквалифицирующими признаками в поведении.
Первичной мотивацией была та же зависть к успеху. Схема универсальная. Россия не может восстановить собственное семеноводство. Отечественные сорта вывезены и присвоены монополистом Монсанто. Зарубежные поставщики выигрывают конкуренцию путем подкупа производителей и тем, что предоставляют полный пакет вместе с технологиями агрономии и контролем за их соблюдением.
После очередной волны уничтожения селекционных центров усиленно распространяется мнение о том, что чистая генетика ничего не дает селекции.
75 лет назад произошло то же самое.
Ко времени «Августовской сессии» создатель ВАСХНИЛ и ВИР Николай Вавилов был репрессирован, и его сеть селекционных станций разрушилась. Он решал межличностные проблемы в ручном режиме, а без него превалировал центрифугальный отбор Ивана Шмальгаузена, раскрученный «Августовской сессией».
В Советской России полного уничтожения генетики и селекции не произошло. Романа Хесина-Лурье защитили от преследования. Профессор кафедры генетики Марлен Асланян рассказывал, как после окончания кампании, начатой сессией ВАСХНИЛ, он нашел библиотеку кафедры на хорах Большой зоологической аудитории МГУ, кем-то предусмотрительно спрятанную.
Подобные действия потеряли смысл после распада СССР.
Вашингтон приступил к системному уничтожению российской науки, взяв на вооружение советские модели и формат дискуссии. Не зря любимой темой журнала «Nature» стала ситуация вокруг Лысенко. В глобализованной науке центрифугальный отбор стал доминирующим фактором и привел к снижению интеллектуального уровня.
Для демонстрации борьбы с прошлым из филиала ВНИИ Сельскохозяйственной биотехнологии в Горках Ленинских был уволен Олег Лысенко. Он занимался тем же, что и его отец, власти или известности не имел, никому не мешал, и увольняли его люди с интеллектом и представлениями о науке на уровне его отца. Затем сразу после ликвидации СССР была уничтожена и передовая советская биотехнология.
Превентивно была проведена кампания дискредитации ВАСХНИЛ через «Литературную газету» на основе опыта публикаций о советской науке в прессе США и Британии. Профессиональное же научное сообщество категорически отвергло монографию «Неизвестный Лысенко» Льва Животовского с описанием его зловещей фигуры как человека.
Таким образом, по разным причинам обсуждаемое событие обрело неснижаемую релевантность как в российской научной среде, так и международной. Фамилия Лысенко превратилась в такой же мем, как и «Дарвин». Фактически они стали известны благодаря соответствующим национальным проектам и воспринимаются как антонимы.
Британский национальный проект определяла задача обосновать превосходство привилегированных рас. Делалось это через науку потому, что примат чистого знания для Британии был имманентным элементом национального самосознания. Наукой занимались богатые люди с наследственным общественным статусом, не обремененные какими-либо задачами, кроме собственного любопытства.
Говорить, что Дарвин украл идею естественного отбора у Уоллеса, неправильно, потому что передача авторства произошла фактически добровольно под давлением политической необходимости. Бывший сотрудник ИИЕТ, исследователь наследия Дарвина Юрий Чайковский обнаружил, что для придания достоверности авторства Дарвина подделали дату прибытия в Лондон парохода с письмом Уоллеса на месяц позже.
В Советской России было то же самое наоборот. Народ был выше знати, а наука оставалась в приоритете как источник знаний, технологий и селекционных достижений для развития производства и повышения благосостояния советского народа. Фигура «народного академика» Лысенко соответствовала стереотипу.
В итоге жизнь посмеялась над всеми. Мракобесие Лысенко укрепило веру в «теорию Дарвина». Мракобесие в науке безбрежно клонировалось. Несостоятельные аргументы Лысенко обозначили болевые моменты дарвинизма. Мутационный шум действительно подавляет эволюцию. Остаточная генетика представляет собой ортодоксальный менделизм, какого прежде никогда не было, под защитой системной цензуры на альтернативы. Такой доведенный до абсурда редукционизм без признаков холизма действительно мало что дает прикладной генетике и селекции, кроме, может быть, генетических маркеров. Но и материализм оказался ущербным. Инфодемия заставила вернуть в обсуждение по крайней мере один из нематериальных факторов из основы учений Эразма Дарвина и Ламарка.
Итак, расширенное заседание Всесоюзной академии сельскохозяйственных наук имени В. И. Ленина (ВАСХНИЛ) проходило в Москве 31 июля – 7 августа 1948 года.
Открывая обсуждение, Олег Белозеров отметил, что Августовской сессии посвящено огромное количество литературы. Связан интерес с тем, что сессия имела далеко идущие последствия для развития в Советском Союзе генетики, которая была по сути запрещена.
Сессия открылась докладом Лысенко «О положении в биологической науке». Начал с критики Дарвина и его теории эволюции за влияние на него Мальтуса и его реакционной теории борьбы за выживание. Далее перешел к разбору ошибочных установок в основе менделизма вейсманизма-морганизма. Постулировал, что материалистическая теория живой природы немыслима без наследования приобретенных признаков. И далее обвинил Вейсмана и менделистов-морганистов в том, что они утверждают материальный носитель наследственности в виде определенного наследственного вещества, которое отлично от собственного тела живого организма. За то, что на него нет влияния среды и что возникающее в нем мутации не имеют определенного направления. Таким образом, невозможно наследование приобретенных признаков и целенаправленное изменение организмов под воздействием факторов окружающей среды.
Лысенко в рамках мичуринского учения, которое никакого отношения к Мичурину не имеет, утверждал, что никакого отличного от тела наследственного вещества не существует. Изменения наследственности организма являются следствием изменений в самом его теле обмена веществ, который в свою очередь зависит от факторов среды. В частности, от питания. Отсюда следуют его рекомендации для сельского хозяйства.
В ответ на критику, что президент ВАСХНИЛ зажимает мичуринское направление, говорил, что это не так, наоборот, морганисты зажимают мичуринское направление. В вузовском преподавании господствует генетика.
Лысенко назвал врагов мичуринской биологии: Александр Малиновский, Михаил и Борис Завадовские, Иван Шмальгаузен, Николай Дубинин, Пётр Жуковский, Юрий Полянский, Илья Поляков.
Сталин лично редактировал текст доклада Лысенко, и в результате изменилась его тональность. Исчезли слова антисоветский, антинародный, вредительский. Вместо них появились идеалистические, антинаучные и несоответствующие задачам сельского хозяйства.
На следующий день участникам сессии на базе Лысенко в Горках Ленинских продемонстрировали ветвистую пшеницу, которую сотрудники Лысенко Авакян и Долгушин собирались получить как устойчивый сорт с урожайностью 150 центнеров с гектара. В то время средняя урожайность была семь центнеров с гектара.
На третий день начались прения, которые продолжались восемь заседаний. 48 ораторов дали восторженную оценку докладу Лысенко и выступили против генетиков с обвинениями иногда научного, а чаще – политического характера.
Из числа защитников генетики возможность выступить была предоставлена всего восьми ученым. Это Рапопорт, Завадовский, Алиханян, Поляков, Жуковский, Жебрак, Шмальгаузен и Немчинов.
На последнем, девятом заседании с заключительным словом выступил Лысенко. Сделал заявление: «Меня в одной из записок спрашивают, каково отношение ЦК партии к моему докладу. Я отвечаю: ЦК партии рассмотрел мой доклад и одобрил его». На этом же заседании трое из выступавших на сессии защитников генетики, поняв, к чему идет дело, произнесли покаянные заявления. Это были Жуковский, Алиханян и Поляков. Большинству из оставшихся пришлось это сделать позже. Единственным исключением стал Рапопорт, который отказался признать свои якобы ошибки. Был в результате не только уволен с работы, но и исключен из партии.
Стенографический отчет сессии был сразу издан огромным тиражом двести тысяч экземпляров.
Старший научный сотрудник ИИЕТ Кирилл Россиянов начал с того, что несколько дней назад 125 лет исполнилось со дня рождения самого Лысенко. У него была устойчивая репутация практического новатора, и Сталин видел пользу в его предложениях. Считалось, что Лысенко создал некий вариант практически ориентированной агробиологии. Самый известный метод Лысенко – яровизация, вымачивание семян озимых в холодной воде. Его приветствовал Вавилов. Можно сдвигать цветение и скрещивать разные сорта. Но Лысенко предлагал использовать прием для повышения урожайности. Впервые с нападками на генетику Лысенко выступил на сессии ВАСХНИЛ 1936 года и сказал о своих методах управления наследственностью. В переносе атаки на генетику сотрудник ИИЕТ Василий Бабков видел тактику оправдания в связи с отсутствием результатов. ВАСХНИЛ не мог дать результаты за столь короткий срок.
Почему после того, как Лысенко установил контроль над биологией, этот упрек не был обращен к нему? Докладчик Россиянов считает, что на этот вопрос нет ответа.
Опыты Лысенко ставил в колхозах, где можно было получить все, что нужно заказчику. После сессии идеи Лысенко подверглись вторичной идеологизации. В результате все очень сильно поляризовалось. В новых представлениях о видообразовании Лысенко утверждал, что он думает, если волков кормить вареным мясом, у них будут рождаться собаки. В ламаркизм, наследование приобретенных признаков верили многие ученые.
Кирилл Россиянов затруднился ответить на вопрос, что это было – личная неприязнь на основе процветающей в научной среде профессиональной ревности, битва идеологий или там все же был научный спор? Общими усилиями решили, что было все.
После смерти Лысенко его архив просматривал КГБ, и там были черновики его выступления с правками Сталина.
Директор ИИЕТ Роман Фандо рассказал о пропаганде взглядов Лысенко на страницах французской коммунистической прессы. Рецепция взглядов Лысенко за рубежом долгое время оставалась запретной темой. Колчинский рассказал, как продвигались идеи Лысенко в странах социалистического лагеря – Югославии, Китае. Ряд ученых утверждали, что в Британии и США учение Лысенко воспринималось как анахронизм. «Идеологически правильная идеология» насаждалась во Франции. Силами Всесоюзного общества культурных связей с заграницей были организованы поездки для ученых в Советский Союз. В 1939 году была издана статья о Лысенко. После 1938 года французская коммунистическая печать стала трибуной для пропаганды лысенкоизма. Стенографический отчет о сессии перевели на французский и направили в ВОКС. Перевели труды Мичурина, Столетова, Глущенко. Переводил Мичурина Луи Арагон. На диспуте в поддержку Лысенко выступили профессора парижского университета. Советская власть и коммунистическая партия активно продвигали идеологию. Какие могут быть причины? Франция все же родина ламаркизма. В конце сороковых возникло некоторое противостояние англоязычному миру. А в отношении Франции – наоборот. При избрании в АН СССР прошли Фредерик и Ирен Жолио-Кюри, кандидатуры из США и Британии отклонены, включая нобелевских лауреатов. Кроме того, во Франции были сильны позиции коммунистов, которые были близки Советскому Союзу и продвигали идеи, в том числе лысенкоизма.
На мой взгляд, причина проста – финансирование из Москвы коммунистических движений и коммунистической прессы. Во Франции оно прекратилось после смерти де Голля, и сразу появился журнал политической порнографии Шарли Харакири.
В рецепции за рубежом появляется своя идеологизация. Социальный заказ в исторической традиции мало что объясняет.
Директор ИИЕТ Роман Фандо по итогам круглого стола рассказал «МП» следующее.
Л. М.: Какие уроки можно извлечь по итогам прошедшего круглого стола из такого резонансного события 75 лет назад, как «Августовская сессия», о преследовании в науке?
Р. Ф.: Это явление очень знаковое не только для истории нашей страны, но и вообще истории мировой науки. Здесь мы увидели пример, когда давление на науку имело такие дальние и не очень положительные последствия. Все-таки наука развивается в условиях демократизации, обмена мнениями. Система незамкнутая. Мы не можем говорить о науке только в одной стране. То, что произошло на сессии ВАСХНИЛ, имеет отголоски, которые тянутся до сих пор. Мы хотели преодолеть отставание в генетике, молекулярной биологии.
Л. М.: Так мы же опережали.
Р. Ф.: Мы опережали в тридцатые-сороковые, когда к нам приезжали учиться. Более того, Тимофеев-Ресовский обучал их методикам, которые здесь уже на уровне студентов активно использовались. В пятидесятые-шестидесятые у нас было отставание, которое мы не могли сократить. В науке важна не только сама техника, но и атмосфера передачи знаний от учителя ученику. Вот это было прекрасно. Потом уже были Тимофеев-Ресовский, Прокофьева-Бельговская. В шестидесятые они вышли из подполья. Но, тем не менее, были какие-то нюансы. Вы помните, они из института дубининского уходили, старая гвардия генетиков.
Л. М.: Наследием Тимофеева-Ресовского сейчас кто-то занимается?
Р.Ф.: В нашем институте – нет. Я слышал, в Петербурге дочь Даниила Гранина очень интересуется этой темой. Она интересную выдвинула идею жизни ученых в закрытых городах. Было же много ядерных центров и Арзамас-16, Челябинск-40. Хотела посмотреть, как у них жизнь была устроена, как они совершали открытия.
Л. М.: Фантастическая была история с шарашками. Создали то, что в обычных условиях не достижимо. Ваше собственное исследование показало, что внешнее влияние не всегда положительно. Как это вяжется с установкой на открытость науки? Кроме продвижения лысенковщины во Франции, что описали вы, еще что-то заметно?
Р. Ф.: И наоборот было. Наши ученые гуманитарии очень интересовались историей Великой французской революции. В нашей традиции стали называть Великой французской буржуазной революцией. Во Франции это все немножечко по-другому было. Более того, наш известный историк Евгений Викторович Тарле работал в национальном архиве Франции и написал столько работ, что сами французы и не знали. Мы считали, и руководство считало, что наша революция и французская революция имеют тесную связь. То есть фактически мы были продолжатели идей, которые в 1879 году были провозглашены в Париже. С французами хорошо складывалось, была такая антигерманская политика. Фашисты пришли к власти, и ученые демонстративно выходили из немецких научных обществ. Вы же знаете, что английский не был языком науки, был немецкий, да и французский тоже. С французами связь была плодотворной, наши ученые печатались во франкских журналах.
Л. М.: Связь идеологическая или физическая на основе мозговых трихин Достоевского? Спустя сто лет механизм нашли в роли мобильных элементов генома при нейрогенезе.
Р. Ф.: Я затрудняюсь сказать. Вы понимаете, это такая тонкая материя, что проследить причинно-следственные связи тяжело. Мы с вами можем строить гипотезы. Биологическая станция в городе Вильфранш-сюр-Мер вообще была русская. Зоолог Кортнев привлек меценатов и ее выкупил. Наши ученые там проходили стажировку. Гидробиологические исследования там зарождались.
Л. М.: Последний вопрос. Что за история вокруг Тимофеева-Ресовского? Откуда такие угрозы за публикации о нем? Меня даже обвинили в пожаре, который случился за два дня до публикации. И историк генетики, сотрудник ИИЕТ Василий Бабков, умер странно, после чего исчез архив Тимофеева-Ресовского. Жена Бабкова, кинорежиссер Елена Саканян, вывезла архив из Берлин-Буха, и он хранился в квартире Бабкова и исчез.
Р. Ф.: Кому-то надо было знать, чем он занимался в Германии. Много же было версий. Многие считали, что он вообще расовой гигиеной занимался.
Л. М.: Этого нет и в помине. Все выдумано от начала до конца.
Р. Ф.: Ну понятно.
Л. М.: Тимофеев-Ресовский был не только исследователем и генератором идей, он интегратор и реформатор науки. Неужели это хотели стереть из нашей памяти? Не могу расшифровать.
Р. Ф.: Я не такой большой специалист, чтобы отвечать на ваши вопросы.
Л. М.: Дай бог нам выжить. То, что вы рассказывали на круглом столе, перевернулось наоборот.
Р. Ф.: Совершенно верно.
Лев Московкин.
