Нельзя сказать, что императрицу Екатерину Петровну не волновало цунами произвола, вымогательств и прочих должностных злоупотреблений, затопившее чиновное сословие к началу ее царствования. Всего лишь через три недели после восшествия на престол, 18 июля 1762 года, она выпустила «Манифест о лихоимстве», в котором, указав на множество злоупотреблений в государственном управлении и правосудии, объявила им войну.
Но… выпустив сей манифест, матушка-императрица не озаботилась присовокуплением к нему списка мер, обеспечивающих пресечение со стороны государства мздоимства среди чиновников. Требовалась реформа. Однако ее-то Екатерина никогда не рассматривала в качестве наипервейшей меры в деле государственного управления. Отдавая себе отчет в том, какое это зло, императрица являла удивительную мягкость по отношению к сановным коррупционерам.
Главной особенностью екатерининского управления, по сути, стал фаворитизм, который процветал не только в альковах императрицы.
Взять хотя бы генерал-прокурора Сената Глебова, всего-навсего отстраненного от должности в 1764 году. А между тем сей лихоимец прославился тем, что отбирал выданные местными властями винные откупа и перепродавал их с хорошей выгодой для собственного кошелька. Мало того, направленный им в Иркутск с отрядом казаков следователь Крылов не просто обложил данью местных купцов, но и, подобно конрадовскому полковнику Куртцу, по сути, подменил собой царскую власть, арестовав вице-губернатора Иркутска Вульфа. Обо всем этом донесли императрице, но та всего лишь обозвала Глебова «плутом и мошенником» и распорядилась заменить его нетерпимым к лихоимству Вяземским.
Та же «участь» постигла и московского главнокомандующего Салтыкова, который, испугавшись эпидемии чумы, бросил город на произвол судьбы, чем обрек его на погромы и убийства со стороны толпы.
Или вот: в книге Михаила Пыляева «Старый Петербург» приводится пример «грозного» отношения Екатерины к лихомцам: «Государыня сутяжничество и взяточничество преследовала сильно. Раз, узнав, что владимирский наместник берет взятки, Екатерина по-слала ему в подарок кошелек длиною в аршин… Этот кошелек наместник развернул на глазах всех гостей за обеденным столом».
Надо ли вспоминать, что за подобные «шалости» Иван Грозный сажал на кол, а Петр Первый рубил руки на площади. Понятно, что для владимирского наместника такое послание от самой императрицы смотрелось не как упрек, а как ценный дар, которым впоследствии он непомерно гордился.
Что уж говорить о «близких друзьях» любвеобильной царицы. Для них открывалось пол-ное раздолье. Тому же князю Потемкину, уличенному в том, что через голову Сената он распорядился винными откупами «невыгодным для казны образом», достаточно было за-верить, что казенные деньги он временно позаимствовал, – и сразу всё было забыто.
Впрочем, кое в чем Екатерина все-таки преуспела. В частности, она впервые применила такое средство борьбы со взяточниками, как оглашение имен проворовавшихся. Другой мерой борьбы с лихоимством стал отказ от системы, когда государевы слуги на местах трудились без жалованья, существуя исключительно с «кормления от дел». Екатерина II издала указ о возврате введенной Петром выплате фиксированных сумм находящимся на государственной службе чиновникам и запрете им принимать любые виды «благодарности». Жалованье выплачивалось вовремя и было много выше бывшего при Петре. В 1763 году годовой средний оклад служащего составлял 30 рублей в уездных, 60 рублей в губернских и 100 – 150 рублей в центральных и высших учреждениях, при этом пуд зерна стоил 10 – 15 копеек.
В Указе о возвращении жалованья Екатерина, обосновывая свое решение, писала: «Сердце Наше содрогнулось, когда Мы услышали… что какой-то регистратор Яков Ренберг, приводя ныне к присяге Нам в верности бедных людей, брал и за это с каждого себе деньги, кто присягал. Этого Ренберга Мы и повелели сослать на вечное житие в Сибирь на ка-торгу и поступили так только из милосердия, поскольку он за такое ужасное… преступление по справедливости должен быть лишен жизни».
Однако, как показало время, все эти меры не дали ожидаемого результата. Матушке-императрице важнее было завоевать любовь своего окружения, чем рубить лезущие к каз-не и чужому кошельку руки взяточников. Оттого и стремились все приблизиться к царице, что отлично понимали – личная преданность гарантирует от законного возмездия за «корыстные грешки».
Неоправданная мягкость в отношении должностных преступлений близких к трону сановников позволила Пушкину назвать Екатерину «Тартюфом в юбке и короне». Именно она первая высказала довольно популярное сегодня в России мнение, что лучше оставить вора на его месте, чем менять на другого, который еще не наворовался; что не стоит трогать нечистых на руку чиновников, дабы они не разбежались кто куда и не оголили «аппарат управления государством».
Оттого-то кажутся чем-то отвлеченным слова императрицы, сказанные ею в сердцах: «К чрезмерному нашему сожалению, открылось, что и теперь нашлись такие, которые мздо-имствовали к утеснению многих и в повреждение нашего интереса, а что паче всего, будучи сами начальствующие и обязанные собой представлять образец хранения законов подчиненным своим, те самые преступники учинилися и в то же зло завели». Ибо именно при Екатерине II взяткодатель, например, стал считаться потерпевшим, и если он доносил на берущего, то получал возмещение взятки в двойном или тройном размере. Подобные «меры» принижали любые усилия по искоренению коррупции в русском обществе.
Незадолго до смерти императрицы, в феврале 1796 года, будущий президент Коллегии иностранных дел Федор Ростопчин писал: «Никогда преступления не бывали так часты, как теперь. Их безнаказанность и дерзость достигли крайних пределов. Три дня назад некто Ковалинский, бывший секретарем военной комиссии и прогнанный императрицей за хищения и подкуп, назначен теперь губернатором в Рязани, потому что у него есть брат, такой же негодяй, как и он, который дружен с Грибовским, начальником канцелярии Платона Зубова. Один Рибас крадет в год до 500 000 рублей». И так – повсеместно.
За показной борьбой со взяточничеством и казнокрадством у Екатерины II проявлялось твердое стремление скрыть и защитить взяточничество, в результате чего, по сравнению с предыдущими периодами российской истории, при ней злоупотребления принимают еще более разгульный и безудержный характер, писал журнал «Новая жизнь».
Всем последующим правителям России Екатерина II наглядно показала: хочешь завоевать любовь правящей элиты – закрой глаза на ее коррупционные грехи, создай «касту неприкасаемых» и карай «стрелочников».
Дмитрий Поляков.
Портрет императрицы Екатерины II – www.2do2go.ru
