28 марта 1922 года во время покушения эмигрантов-монархистов на Павла Милюкова погиб русский юрист, политический деятель, журналист и публицист Владимир Дмитриевич Набоков, отец писателя Владимира Набокова.
Сын министра юстиции Дмитрия Набокова и баронессы Марии фон Корф, Владимир Набоков в 1887 году окончил с золотой медалью 3-ю Санкт-Петербургскую гимназию, затем продолжил образование в привилегированном Александровском лицее, а потом поступил на юридический факультет Санкт-Петербургского университета. Здесь, помимо знаний, юный Набоков приобрел первый опыт борьбы с существующим строем – в 1890 году он был арестован за участие в студенческих волнениях. Однако это обстоятельство не помешало отпрыску знаменитой фамилии успешно закончить обучение в университете, продолжить образование в Германии, а затем, после краткосрочной службы в Лейб-гвардии Конном полку, поступить на престижную службу в Государственную канцелярию и получить придворный чин камер-юнкера.
Так как преподавательская работа больше привлекала правоведа Набокова, он, подготовившись к профессорскому званию, с 1896 года начал читать лекции в Императорском училище правоведения, вскоре став заведующим кафедрой уголовного права.
«Его работы по юриспруденции, в которых он пытался гуманизировать борьбу с преступностью, создали ему репутацию одного из «выдающихся деятелей на поприще русской науки уголовного права», – писал в книге «Владимир Набоков: русские годы» Бойд Брайан. – Его этюд о сексуальных преступлениях был лучшим из того, что в данной области дала русская криминалистика: отец писателя, придумавшего Лолиту и Кинбота, настойчиво добивался большей защищенности детей».
Жизнь красивого и богатого молодого человека была светлой и радостной. С детства он усвоил привычки англомана, занимался спортом, боксировал и фехтовал. Вел светский образ жизни.
«Он посещал костюмированные балы, оперу. Утром – верховая езда на собственных лошадях в манеже на Исаакиевской площади, вечером – театр. Уделял много времени крокету, теннису и многолюдным пикникам. Два раза в год посещал европейские курорты. Следуя традициям своего англизированного аристократического окружения, занимался благотворительностью. Был библиофилом и председателем Российского литературного фонда. (…) Империя дала Владимиру Дмитриевичу все, о чем мечтает интеллигентный человек, и рассчитывала на благодарность. Он должен был стать одним из тех, на ком держалась имперская организация», – отмечал историк Александр Давыдов.
Однако все сложилось иначе. Имея репутацию либерала-англофила, Владимир Дмитриевич Набоков принимал самое активное участие в общественной жизни страны. Регулярно публикуясь в юридическом журнале «Право», он, как человек «прогрессивных взглядов», в начале XX века присоединился к нелегальному «Союзу освобождения». В 1903 году Набоков громко заявил о себе резонансной статьей «Кишиневская кровавая баня», посвященной печально знаменитому погрому, открыто осуждавшей государственную политику в еврейском вопросе и обвинявшей полицию в организации этой трагедии.
«На еврейский погром в Кишиневе в апреле 1903 года, в результате которого было убито 45 человек, сотни человек ранено, разрушено более тысячи домов и лавок, В. Д. Набоков откликнулся в газете «Право» статьей «Кишиневская кровавая баня», – рассказывает Бойд Брайан. – Эта сдержанная по тону статья, содержавшая четкий анализ событий, – один из самых ярких образцов русской подцензурной публицистики – взбудоражила всю столицу. В ней В. Д. Набоков не только возложил на полицию непосредственную ответственность за то, что она не препятствовала погромам, дожидаясь, пока они утихнут сами собой, но также вынес обвинительный приговор интеллектуальному убожеству антисемитизма, поощряемого режимом, при котором с евреями обращались как с париями, а погромщики чувствовали себя безнаказанными. На единомышленников В. Д. Набокова – а они ставили на карту гораздо меньше, чем он, – произвело особенно сильное впечатление то, что он, зная о последствиях публикации для его карьеры и положения в обществе, сделал этот шаг без малейших колебаний».
Оппозиционная выходка Владимира Дмитриевича вызвала крайнее недовольство «наверху»: Набокова сначала лишили придворного звания, а затем отстранили от преподавательской деятельности.
Остановило ли это Владимира Дмитриевича? Ничуть. Он продолжил свою оппозиционную деятельность. Являясь гласным Петербургской городской думы, принимал активное участие в земских съездах 1904-1905 годов, был одним из авторов конституционной платформы, демонстративно отказывался присоединиться к тостам за царя.
В «Других берегах» Владимир Владимирович Набоков вспоминал, как на одном из официальных банкетов его отец отказался поднять бокал за здоровье монарха. К концу 1904 года оппозиционность Набокова стала намного более резкой. Граф Сергей Витте, председатель Совета министров и фактический глава правительства, предложил Владимиру Дмитриевичу какой-то пост, но услышал в ответ, что «существующему режиму он ни в чем и никакого содействия оказывать не будет».
Историк Кирилл Соловьев рассказывал: «Именно в доме Набокова 8 ноября 1904 г. соберется земский съезд. В музыкальной гостиной набоковского особняка будет подписана резолюция, где впервые открыто, на всю страну, будут заявлены конституционные требования. Неслучайно многие исследователи будут именно с этого события отсчитывать историю Первой русской революции». Так богатый дом Набоковых стал местом, где был зажжен один из главных идеологических костров. Когда страну захлестнули события 1905 года, Набоков стал одним из учредителей леволиберальной Конституционно-демократической партии (Партии народной свободы).
«В. Д. Набоков, с 1903 года гласный в Петербургской городской думе, через три дня после Кровавого воскресенья произнес на ее заседании гневную речь о расстреле рабочих и предложил выделить на помощь семьям погибших 25 000 рублей, – писал в своей книге «Владимир Набоков: русские годы» Бойд Брайан. – (…) В марте 1906 года в жизни В. Д. Набокова произошло два важных события: рождение 18 марта дочери Елены, четвертого ребенка в семье, и его избрание – как самого популярного из кандидатов Кадетской партии в Петербурге – в первый выборный законодательный орган России. Кадеты добились большого успеха по всей стране, завоевав в Думе больше трети мест, а партия трудовиков, их ближайшие союзники слева, получила чуть меньше трети».
За недолгий срок работы «Думы народного гнева» (72 дня) Набоков 28 раз поднимался на трибуну, сотрясая ее стены оппозиционными речами. Либеральный политик в интервью журналистам декларировал свое намерение вести бескомпромиссную борьбу с правительством и добиваться принятия программы его партии без каких-либо уступок. В самой известной своей речи, произнесенной 13 мая 1906 года, депутат бросил правительству явный вызов: «Раз нас призывают к борьбе, раз нам говорят, что правительство является не исполнителем требований народного представительства, а их критиком и отрицателем, то, с точки зрения принципа народного представительства, мы можем только сказать одно: исполнительная власть да покорится власти законодательной».
Последние слова этой речи фактически стали одним из девизов кадетской партии.
Не менее резонансными были и другие выступления Владимира Набокова – по вопросам о смертной казни, еврейским погромам и другим, в ходе которых он неизменно критиковал представителей власти. Эффектность выступлений Набокова усиливалась тем, что, в отличие от многих своих единомышленников, он был представителем известной аристократической фамилии.
«Достаточно было взглянуть на этого стройного, красивого, всегда изящно одетого человека, с холодно-надменным лицом римского патриция и с характерным говором петербургских придворных, чтобы безошибочно определить среду, из которой он вышел, – писал о Набокове его однопартиец князь Владимир Оболенский. – Вступив в новую среду, Набоков, однако, сохранил как внешний облик, так и все привычки богатого барина-аристократа».
Владимира Набокова называли «баловнем судьбы», «рафинированным аристократом», «европейцем-парламентарием до кончиков ногтей», который «по Таврическому дворцу скользил танцующей походкой, как прежде по бальным залам, где он не раз искусно дирижировал котильоном». Говорили, что Набоков почти каждый день появлялся в Думе в новом костюме и дорогих изысканных галстуках, а запонки на его манжетах стоили дороже, чем костюмы многих депутатов.
Публике было интересно следить за его манерами и гардеробом, однако революционную демократию Набоков, по словам кадета Ивана Куторги, раздражал, может быть, еще больше лидера кадетов Милюкова: «Как только появлялась на массовом митинге его стройная фигура со спокойными, барственными, уверенными движениями, одетая в безукоризненный костюм английского покроя, так сразу «революционная демократия» всеми своими фибрами ощущала чужого. Помню на одном таком митинге Набокова в изящных белых гетрах, считавшихся тогда атрибутом дипломатического сословия. Я видел, что эти злосчастные гетры буквально околдовали моих соседей, с ненавистью смотревших на ноги Набокова. Этот демократ, искавший соглашения с революцией, с ее социалистической общественностью излучал барское начало с такой силой, что его речи были уже ненужными (конечно, я говорю тут только о революционной улице). Однако даже трудовая демократическая интеллигенция, само собой знавшая хорошо, что представляет собой Набоков, чувствовала, мне кажется, это отталкивание. Помню, несколькими месяцами позже я ехал из Петрограда в Москву на кадетский съезд в качестве делегата нашей гимназической фракции. (…) Он ехал в соседнем с нашим вагоном II класса международном вагоне и на станции Клин ранним утром прошел, как и все мы, в буфет, чтобы подкрепиться перед приездом в Москву. Чудесные пирожки продавались на станции Клин, с самых юных лет привлекали они меня во время наших частых переездов между Петербургом и Москвой. И в этот раз мы целой шумной ватагой «делегатов-гимназистов» набросились на знакомое угощение. Размеренным шагом, свежевыбритый и корректный, подошел к стойке и Набоков, лениво взял пирожок в рот и с видимым отвращением отбросил его на стойку, заплатил и отошел. Ничтожная мелочь, но почему же запомнилась она мне на целую жизнь? Я не в первый раз видел русского барина и знал с детства эту среду; на станции Клин меня, очевидно, просто зрительно поразил контраст между бушующим кругом (в поезде, на станции и везде) морем простолюдья и этим барином, одним из обреченных лидеров обреченной партии».
Лучшие дни Владимира Набокова как политика были связаны с Первой Думой. Максим Винавер, еще один лидер кадетской партии, заметил, что это было счастливейшее для В. Д. Набокова время: все его таланты смогли наконец проявиться, и дух раскрылся в полной мере. «Набокову была нужна открытая политическая арена, – отмечал Бойд Брайан. – Он не мог ограничиться сухой бумажной работой бюрократа старого стиля, но в то же время его логика, ясность, элегантность и сдержанность манер не могли как следует проявиться в революционной атмосфере, когда все решал темперамент, грубый жест или сила. Ему нужна была аудитория, но аудитория культурная, способная оценить острую мысль, едкую иронию, меткое слово, – и именно ее он и нашел в Первой Думе. Его ярко индивидуальный, выразительный, прекрасный русский язык, его легкая ирония в безукоризненной джентльменской оправе, его мастерство кристально ясной формулировки идей — все это сделало В. Д. Набокова одним из лучших ораторов Думы».
После роспуска Думы Набоков оказался в числе подписантов Выборгского воззвания – обращения к народу, подписанного 9 июля 1906 года не смирившимися с разгоном «русского парламента» оппозиционными депутатами, призывавшими к пассивному сопротивлению властям. Бывший камер-юнкер Владимир Набоков призывал не бояться репрессий, так как ореол мученичества мог лишь придать силу партии, отрицал возможность диалога с правительством. За подпись, поставленную под Выборгским воззванием, Набоков был поражен в политических правах и приговорен к трем месяцам тюрьмы.
«Отец провел три месяца в Крестах, в удобной камере, со своими книгами, мюллеровской гимнастикой и складной резиновой ванной, изучая итальянский язык и поддерживая с моей матерью беззаконную корреспонденцию», – вспоминал Владимир Владимирович Набоков. Деньги и общественное положение скрасили В. Д. Набокову дни неволи. Освободившись, Владимир Дмитриевич продолжил политическую деятельность, неоднократно подвергаясь за свои публикации штрафам и судебным преследованиям.
Когда началась Первая мировая война, Владимир Набоков служил в чине прапорщика в ополчении. В боевых действиях он не участвовал: после непродолжительной службы в Старой Руссе, а затем в Выборге, Набоков в сентябре 1915 года был переведен в Петроград делопроизводителем в Азиатскую часть Главного штаба.
Февральская революция позволила Владимиру Набокову снова окунуться в большую политику. Утром 2 марта 1917 года он выступил с публичной речью, в которой приветствовал свержение «деспотизма и бесправия» и выражал надежду на то, что в России «победила свобода».
Уволившись с прежней службы, Набоков активно включился в формирование новых органов власти, став управляющим делами Временного правительства. В мае 1917 года он стал сенатором, работал в Юридическом совещании при Временном правительстве, был товарищем (заместителем) председателя Временного совета Российской республики – Предпарламента, был избран членом Учредительного Собрания от Петроградской губернии.
«1917 год требовал от многих пересмотра прежних взглядов. Так, уже весной 1917 г. Набоков приходит к выводу о необходимости для России выйти из войны, о чем он будет говорить с П. Н. Милюковым, – рассказывал историк Кирилл Соловьев. – Если к этому присовокупить тот факт, что Набоков в ходе апрельского кризиса высказывался в пользу коалиции кадетов с эсерами и меньшевиками, можно сделать вывод, что он представлял левое крыло партии. В то же время 2 сентября на заседании Городской думы В. Д. Набоков, принципиальный противник смертной казни, произнес целую речь в ее защиту в случае выявления антивоенной пропаганды. А на Государственном совещании в августе 1917 г. поддержал основные требования главнокомандующего Л. Г. Корнилова. Это вполне согласовывалось с общим настроем Набокова, принципиального сторонника либеральной демократии западноевропейского типа, выступавшего за военную диктатуру ради спасения государственности».
Октябрьской революции Набоков не принял, войдя в состав антибольшевистского «Комитета спасения Родины и революции». В ноябре 1917 года он был арестован большевиками, но через несколько дней его освободили. Не дожидаясь нового ареста (партия кадетов была объявлена большевиками вне закона), Набоков уехал к семье в Крым, где в ноябре 1918 года занял пост министра юстиции краевого правительства. Когда поражение антибольшевистских сил стало очевидным, Владимир Дмитриевич эмигрировал с семьей в Великобританию, где вместе с лидером кадетской партии Павлом Милюковым издавал журнал «The New Russia», выпускавшийся на английском языке русским эмигрантским Освободительным комитетом.
В 1920 году Набоков перебрался в Берлин, где вместе с кадетом Иосифом Гессеном издавал партийную газету «Руль». Оставаясь убежденным противником социалистов, Набоков не принял «новой тактики» Милюкова, ориентированной на сближение либералов с умеренными социалистами. Сам являясь одним из творцов революции, в эмиграции Набоков становится одним из ее критиков. Например, он так отзывался о февральских событиях 1917 года: «Мне казалось, что в самом деле произошло нечто великое и священное, что народ сбросил цепи, что рухнул деспотизм… Я не отдавал себе отчета в том, что основой причиной происшедшего был военный бунт, вспыхнувший стихийно вследствие условий, созданных тремя годами войны, и что в этой основе лежит семя будущей анархии и гибели… Если такие мысли и являлись, то я их гнал прочь».
В 1918 году Владимир Дмитриевич отмечал: «Внимательный и объективный взгляд мог бы в первые же дни «бескровной революции» найти симптомы грядущего разложения. Теперь, post factum, когда просматриваешь газеты того времени, эти симптомы кажутся такими несомненными, такими очевидными!»
На одном из заседаний Берлинской группы Партии народной свободы Набоков заявил: «По любому вопросу практической политики сторонники Милюкова и мы смотрим различно. Нам нельзя приветствовать революцию, так как революция разрушила Россию, растлила народную душу, сделала из нас изгнанников. Мы остаемся противниками самодержавия и той куцей конституции, которая была до 1917 г., но мы отрицали и отрицаем революционные пути, и теперь мы ясно увидели, к чему они приводят. В этом основа нашего разногласия».
Жизнь «именитого кадета», как называли Набокова современники, трагически оборвалась 28 марта 1922 года в зале Берлинской филармонии – во время покушения монархистов Петра Шабельского-Борка и Сергея Таборицкого на Милюкова, мстивших, по их словам, за царскую семью. После трех неудачных выстрелов Шабельского в Милюкова, Набоков повалил мстителя на пол, после чего был застрелен Таборицким в спину.
«В Берлине стреляли в Милюкова, а попали… в Набокова, – записал в своем «Дневнике москвича» Никита Окунев. – Набоков погиб. В советских газетах пишут, что выстрел произведен монархистским офицером царской службы, мстившим Милюкову за падение и конец Николая Второго. Может, он и прав, что кадеты свалили в пропасть российское самодержавие».
А вот как описал случившееся биограф Набокова Бойд Брайан: «Вечером 28 марта Милюков выступал в филармонии с лекцией «Америка и восстановление России». Краснолицый, обрюзгший экс-министр иностранных дел собрал полный зал – послушать его пришло около полутора тысяч человек. Как только в 10 часов вечера Милюков закончил первую часть лекции, из публики выбежал какой-то маленький человек в темном пиджаке и несколько раз выстрелил ему вслед с криком: «За царскую семью и за Россию!» Кто-то сбил Милюкова с ног. Прежде чем публика успела опомниться и устремиться к выходу, Владимир Дмитриевич вскочил с места и схватил стрелявшего за руку, пытаясь его обезоружить (…) Владимир Дмитриевич повалил стрелявшего и прижал его к полу. В следующий миг (…) на сцену выскочил второй террорист, высокий молодой лысоватый мужчина, и три раза выстрелил в В. Д. Набокова, чтобы освободить сообщника. Две пули попали в позвоночник, третья прошла через левое легкое и сердце. Смерть наступила мгновенно».
Несколько писателей – среди них Иван Бунин, Александр Куприн, Дмитрий Мережковский – написали некрологи.
Владимиру Набокову, как и другим его единомышленникам, пришлось сыграть в русской истории незавидную роль разрушителя, быстро разочаровавшегося в революции и оказавшегося неспособным справиться с им же поднятыми волнами левого радикализма. Империю им удалось разрушить. В итоге кадеты в 1917 году оказались лицом к лицу с настроенными радикально и анархически массами. Для либералов наступило позднее и горькое разочарование. Наглядное подтверждение тому – жизнь и судьба Владимира Дмитриевича Набокова – «баловня судьбы», ставшего могильщиком всему тому, чему он был обязан своим положением и благополучием.
В. Д. Набоков похоронен на Русском православном кладбище Тегель в Берлине.
Сергей Ишков.
Фото с сайта ru.wikipedia.org
