В нынешнем году Театр на Покровке отмечает сразу два знаковых события: тридцатилетие со дня основания и семидесятилетие со дня рождения своего основателя – народного артиста России Сергея Николаевича Арцибашева.
Герой нашей сегодняшней беседы –Лауреат государственной премии России, Заслуженный артист России Валерий Ненашев создавал этот театр вместе со своим учителем и другом. Кроме того, Валерий Валентинович учился в ГИТИСе у Анатолия Эфроса, который, собственно, и познакомил Ненашева с Арцибашевым.
– Валерий Валентинович, листая страницы вашей биографии с удивлением обнаружила, что вы родились в Тбилиси. Как вас занесло в этот красивый город, и имели ли ваши родители отношение к сцене?
– Именно профессия моего отца (он был военным) и стала причиной того, что я родился в Тбилиси. Но вскоре отца перевели в другое место. Если отец к театру отношения не имел, то мама всю жизнь хотела быть артисткой. Но мой дед маму поступать в театральный не отпустил. Тем не менее, мама прекрасно играла на гитаре, пела и сколько я ее помню, участвовала в художественной самодеятельности. Когда я учился в старших классах, она активно привлекала к самодеятельности и меня: я выступал с ней на поэтических вечерах, мы читали со сцены стихи. Мама мечтала, чтобы я стал актером. К сожалению, она ушла из жизни, не успев увидеть меня на театральных подмостках. А вот отец застал момент, когда я поступил в институт.
– Вы поступили в театральный институт с первого захода?
– Не совсем. Я поехал поступать в Москву сразу после школы, из Харькова, где мы тогда жили. Хотя Харьков – город не маленький и очень творческий, Москва меня ошеломила: сказалась вся эта околотеатральная суета и абитуриентские разговоры, что нужно поступать в несколько театральных ВУЗов, размышления – кто готов, кто не готов. Я растерялся. И несмотря на то, что в Щукинском училище прошел первое прослушивание и попал на второе, в результате этих разговоров решил, что не готов к учебе в принципе. Оглядываясь назад, я понимаю, что я не был готов скорее эмоционально: мне нужен был опыт жизни, нужно было поработать, я был совсем мальчишкой. Уехал назад, пошел на завод, работал на станке, потом устроился осветителем на Харьковское телевидение. Это было мне близко, там была очень творческая атмосфера, работали интеллектуальные и профессиональные люди. Затем, отслужив в армии в войсках ПВО, я направил стопы в Москву. Чтобы получить общежитие, устроился на ЗИЛ, а затем еще и водителем поработал: возил москвичей в автобусе по 24 маршруту. Параллельно в ДК АЗЛК занимался в экспериментальном театре: там работали профессиональные актеры, и меня подготовили в театральный.
Жизнь еще раз проверила меня на прочность намерений. Когда я поступал в Щепкинское, мне сказали, что «артистом вам быть не стоит, и даже не пробуйте». Но армия оказалась хорошей школой жизни: я не стал слушать чужих указаний, и в итоге в Щуке прошел на второй тур, а в ГИТИСе прошел до конца. Причем в ГИТИСе набирали курсы сразу два мастера – Остальский и Эфрос; мне было предложено выбирать, у кого хочу учиться.
Я позвонил своему руководителю самодеятельного театра и спросил: «К кому мне поступать?» Хорошо помню, как он на меня орал: «Ты что – с ума сошел, ты что не знаешь, кто такой Эфрос?!»
А я, честно говоря, и не знал особо, хотя книжку Эфроса читал, но ничего в ней не понял тогда. У меня ведь не было времени ходить по театрам, потому что я то работал, то пропадал в самодеятельном театре. В итоге Эфрос с Васильевым меня взяли.
– И вы наконец поняли, что собственно было написано в его книге непосредственно в «полевых условиях». Чему Анатолий Эфрос вас учил?
– Во-первых, вообще не было ощущения, что нас чему-то учат, не было назидательности. Эфрос не брал этюдов, он шел не по программе, и сразу честно об этом предупредил. Он сказал, что ему не интересны упражнения на беспредметные действия. Что если мы придем в театр, то будем там заниматься другими делами. И если будет что-то такое нужно, то нас отдельно научат. Он утверждал, что в этой профессии следует, прежде всего, заниматься психологическим разбором. «Мы возьмем отрывки из произведений, – сказал он. – Вы будете самостоятельно делать, а мы будем разбирать, что именно вы сделали так или не так». При этом он еще учил нас вкусу. Вот что больше всего от него получали студенты – вкус. И на всю жизнь. Еще он учил порядочности. И дело было не в театральной порядочности. На пьесах, которые брал, он разбирал героев и то, как они поступают. Он давал направление, спрашивал: «А поступил ли бы ты так?». Он выражал свою позицию, свое отношение к герою. И сегодня, когда кто-то говорит, что Эфрос был в чем-то не порядочен, то я точно знаю, что все это – ложь. Мы были свидетелями его разногласий и с актерами, и с директорами театров, и видели, как он достойно себя при этом вел.
Я в актерской группе был старостой, ненавидел это дело, но приходилось исполнять – было неудобно перед Эфросом отказываться. И огребал от него за весь курс. Я был свидетелем отношений Эфроса с директорами и на Малой Бронной, и на Таганке. Мы занимались в театре, в репетиционных залах, Эфрос считал, что мы должны привыкать к театральной атмосфере. Директора обоих театров были против наших занятий, но он настаивал.
Так случилось, что я попал в круг студентов, которые несколько более тесно сошлись с его семьей, с ним самим и с Натальей Анатольевной (Наталья Анатольевна Крымова – театральный критик, кандидат искусствоведения, жена режиссера А. В. Эфроса – прим. автора).
Они приглашали нас к себе на дачу и домой. Мы чаевничали, разговаривали, бесились там. Такая была тусовка хорошая!
– А вы знали от него, что происходило в театре?
– Так как Эфрос был очень порядочный человек, мы иногда видели и его слезы, слышали его откровения о том, что происходит в театре, видели его боль за актеров, и за ситуацию вообще.
– Он переживал за конкретный театр или вообще за ситуацию в русском репертуарном театре?
– Надо было знать Эфроса: он всегда был прицельно конкретен. Он не брал вообще ситуацию в театре, он был очень подробен – и в работе, и в оценках. Просто разглагольствовать про театр – такого не было, да и не интересно ему это было. Боже мой, а как он любил актеров своих! Он искренне восхищался: «Как же он сегодня был хорош! Какое у него было лицо!» У нас был актерско-режиссерский курс. Он прививал нам – режиссерской группе – любовь к актерам, а актерам – любовь к режиссерам.
А как он смотрел наши отрывки! Помню, мы показывали «Пять вечеров». Закончили. Выходим. Смотрю, а он сидит и плачет. То есть мы его очень тронули. И он говорит: «Я же забыл, что вы студенты!» И это тоже было его человеческое качество, он был ранимым.
– Вы закончили институт в 1986 году, но «Покровка» образовалась лишь в 1991-м. Чем занимались эти пять лет?
– На 4-м курсе Эфрос должен был решить, что с нами делать. Мы все надеялись, что он нас всех возьмет на Таганку. Но взял он только четверых, в том числе и меня. И, еще учась, мы уже начали там что-то репетировать. Все четверо были уверены, что наше будущее обеспечено. Но директор театра Николай Дупак сказал Эфросу: «Увольте любых четырех актеров Театра на Таганке, тогда я ваших студентов возьму». Конечно, Эфрос не мог на это пойти в силу своей порядочности. И сказал: «Устройтесь куда-то на год, а потом я вас возьму». Но случилось так, что и года не прошло, как его не стало. Мы разошлись по разным театрам. Я устроился в Театр имени Станиславского, играл большие роли, был в хороших отношениях с Товстоноговым-младшим. Но после смерти отца Александр Товстоногов решил уехать в Ленинград, и Театр имени Станиславского тоже остался без режиссера.
Я устроился в два места. В «Театре несыгранных ролей» Дома кино занимался творчеством. А деньги получал, устроившись в Цирк на Цветном бульваре клоуном, привлекавшим детишек на представление – там платили хорошо. Потом случайно у Андрея Макаревича дома увидел фото: я – клоун, а рядом его сынишка.
– Забавно. Ну, а с Арцибашевым вы как познакомились?
– Арцибашева на наш курс привел Эфрос. Сергей Николаевич ставил у нас на курсе «Уроки музыки» Петрушевской. Я очень полюбил режиссера Арцибашева. Он показался мне разумным, и я с самого начала поверил ему, так как понимал: Эфрос точно не возьмет к себе плохого режиссера. Мы успешно выпустили спектакль. А потом я Арцибашева случайно встретил в скверике ГИТИСа, он сказал, что получил Театр Комедии и по старой памяти позвал к себе. На тот момент я был скептически настроен: мне были нужны деньги, жена была беременной. Но пришел посмотреть репетиции на Ольховку. Репетировали современную пьесу Малягина. Он попросил порепетировать эпизод, я втянулся. В итоге в какой-то момент все бросил и перешел в его театр. Через некоторое время Театр Комедии превратился в Театр на Покровке.
– То есть вы пренебрегли высокооплачиваемой работой циркового клоуна ради работы у Арцибашева и скромной зарплаты театрального артиста?
– Но я ведь хотел быть не клоуном в фойе, несмотря на все бонусы. Я мечтал стать актером. Причем с пяти лет. Правда, всегда это скрывал и говорил взрослым, что хочу стать хирургом. Хотя в школе весь класс мне аплодировал, когда я читал стихи на уроках литературы.
– Чем Сергей Арцибашев в своем почерке отличался от Анатолия Эфроса? Они ведь чем-то были похожи?
– Они действительно были очень похожи, что меня и привлекло. Естественно, они были разные по характеру, по способу достижения цели. Эфрос больше опирался на психологию. Арцибашев тоже разбирал психологию, но по-своему. Эфрос никогда не давал готовых решений, он не пер изначально как танк. И у него было больше опыта: я встретил его, когда ему было уже пятьдесят семь лет. Арцибашев же при нашей первой встрече был совсем молодым, он спешил, хотел быстрого результата. Его репетиции поначалу проходили иногда очень жестко. Когда он не мог добиться нужного результата, то начинал показывать, как к этому пришел. А так как он был великолепным актером, то очень точно показывал, и артисты из-за этого порой впадали в ступор, потому что повторить такое было не просто. Но Арцибашев говорил: «Ребята, вы если не понимаете почему так, то сначала просто повторите, а потом сами придете к тому, почему вы это сделали».
– Как вам было работать с такой установкой?
– Сначала я такому подходу очень сильно сопротивлялся: «Почему это я должен повторять?» Но шло время, и я каждый раз убеждался, что Арцибашев был совершенно прав. Случалось так, что я тупо повторял несколько раз его рисунок, и только потом приходило осознание, почему это я так делаю. У Арцибашева не было времени объяснять. Он спешил.
– А Эфрос никогда не показывал?
– Эфрос тоже показывал, но эмоциональный рисунок: ты должен был эмоцию такую же выразить. А как именно ты ее выразишь – твое дело. А Арцибашев показывал точный рисунок, который надо было повторить один в один. Вот в чем между ними была разница. Но хочу сказать, что разборы Эфроса – это было нечто! Он один раз мог разобрать твою роль так, что этот разбор эмоциональный ты помнил всю жизнь. Эфрос был гением разбора. Причем, он в силу своего собственного личностного роста, мог разбирать одну и ту же сцену совершенно по-разному. Поэтому-то он и ставил одни и те же пьесы по-разному.
– Первый раз я вас увидела на сцене Театра на Покровке в 1993 году в спектакле «Три сестры». По Москве ползли слухи, что это – «бомба»! Спектакль шел в разных комнатах одного «особняка»: где- то за стенкой пели и играли на гитаре, артисты работали в своей одежде, нас сажали за стол на именинах у Ирины и поили шампанским, зрителей приглашали танцевать, нам Пушкина читали. Попасть на спектакль было сложно. А вы внутри ощущали как-то, что это было серьезное театральной событие для Москвы, новое слово в театральном искусстве?
– Мы ощутили это гораздо позже, точно не в 1993 году. Я в начале об этом вовсе не думал, потому что у меня не получалась роль.
– Это ваш Соленый-то не получался?! Да он был чуть ли не самым запоминающимся образом в этой истории, наравне с Вершининым, которого блестяще делал Юрий Лахин.
– И тем не менее. Я ведь изначально не был на эту роль назначен. Я репетировал Кулыгина, и эта роль мне очень нравилась. А дальше сложилась ситуация, что актер Тарасов не поладил с Арцибашевым и ушел из театра прямо с репетиции. Репетиция продолжалась, и Арцибашев попросил помочь меня в сцене, где Соленый бросается на Барона. Ему это надо было просто мизансценически выстроить. Меня попросили просто обозначить движение. Я обозначил. А Арцибашев вдруг сказал: «О! Да ты – Соленый». А мне так нравился мой Кулыгин, и не хотел я играть этого Соленого. Все это произошло почти перед выпуском спектакля, мне надо было впрыгнуть в чужую роль, наверстать все то, что они месяцами репетировали. Мысль о том, что у меня роль не получается преследовала меня несколько лет. Хорошо помню, как мы поехали в Варшаву, как я весь день ходил по парку посольства и репетировал сам с собой… Поэтому у меня не было ощущения успеха, когда, возможно, все его чувствовали. Когда роль не получается, так бывает.
– Вы самый серьезный критик для себя?
– Я всю жизнь самый большой критик себе. Может, мне это и мешает. Только много времени спустя я понял, как надо было играть. Я нашел внутреннее оправдание поступков Соленого.
– Какое же?
– Я все не мог понять, почему Соленый так поступает? А потом понял. Соленый давал Барону право на любовь. «Убей меня, Барон, а если не убьешь, то я тебя убью! Мы равны. Я позволяю тебе убить себя. Ну, давай, давай, стреляй! Борись, черт возьми, за эту свою любовь, я же за свою борюсь! Я делаю все, чтобы ты меня смог убить, я открыт». А в итоге выходит так, что убивает он сам. Все стало на свои места, когда я понял, что Соленый – вовсе неплохой человек. Неудобный, резкий – это да, но вовсе не подлый.
– Валерий Валентинович, какой спектакль для вас был самым сложным среди арцибашевских?
– Наверное, «Сцены из супружеской жизни» Бергмана. Сложным он был потому, что надо было себя наизнанку выворачивать. Текст там таков, что особых событий нет. Событие только одно – герой уходит от жены. А так – разговоры, и все. Вроде бы, очень скучно. При этом надо сделать так, что все, что будут видеть зрители, внутри должно происходить. Для этого надо было быть предельно честным. Какой там наигрыш! Это должен был быть я – Валера Ненашев, оказавшийся в такой ситуации. С такими вот мыслями, с такими поступками. В результате не сразу, но это получилось.
– А как вы поняли, что получилось? Что стало критерием?
– Произошел любопытный случай. Я к тому времени с женой уже развелся, но мы остались близкими людьми, и Лариса приходила на мои спектакли. Она пришла на «Сцены из супружеской жизни» и выбежала с первого акта. Жена знала наших актрис, забежала к ним в гримерку, начала рыдать, проклинать меня, и жаловаться, что я это все играю про нас с ней. Что это все – наша история. «Как он может про нас играть!» А текст-то шел не мой, а авторский. Вот тогда я понял, что попал!
– Какой ваш самый любимый спектакль?
– После «Трех сестер» им стал «Кабала святош». Я играл Мольера после Арцибашева, он отдал мне эту роль. И Леонидик в «Моем бедном Марате» – тоже была моя любимая роль…
– Уход Сергея Арцибашева из жизни стал для вас трагедией?
– Лично для меня это было большое горе. Это потеря всей моей жизни. Это трагедия, личная трагедия. Мы были с ним близки – и по духу, и в творчестве. Это был не только замечательный режиссер и актер, но еще и замечательный человек. У него был сложный характер – хотя у кого из нас он простой? Он и ругался часто на нас! Но если б ты знала, как он помогал во всем, в том числе и в бытовом отношении! Так что если говорить о моих учителях, то Анатолий Эфрос был учителем на первом этапе моего становления, но учителем в театре я, конечно, считаю Сергея Арцибашева.
– При том, что вы в кино работали и с Наумовым, и с Васильевым, и с Кеосаяном, и Пендраковским?
– Да, судьба сводила меня со многими хорошими и крепкими режиссерами. Но мой режиссер по жизни был Арцибашев. Сейчас в нашем театре – тоже хороший режиссер. У Геннадия Шапошникова другой подход – и к репетициям, и к разбору. Но меня радует, что общая стезя та же – Шапошников недалеко отходит и от Эфроса, и от Арцибашева.
– Какие надежды вы возлагаете на будущий сезон?
– Я достаточно плотно занят в репертуаре театра. Очень надеюсь, что у Геннадия Шапошникова получится замечательный спектакль «Братья Карамазовы». И сын Сергея Арцибашева – Александр Вельмакин, ставит у нас в театре «Провинциальные анекдоты», где у меня тоже есть роль характерная, интересная. Так что работа, слава Богу, есть.
Беседовала Елена Булова.
Фото Дианы Евсеевой и из открытых источников.
