8 августа 1931 года коллегия ОГПУ СССР вынесла постановление по так называемому «Академическому делу». К различным срокам заключения и ссылки были приговорены 29 человек.
По «делу академиков» проходила элита историков Ленинграда, Москвы и других городов. Среди них были такие крупные исследователи, как С. Ф. Платонов, М. М. Богословский, Е. В. Тарле, М. К. Любавский, А. И. Андреев, В. И. Пичета, С. В. Бахрушин, Б. А. Романов. Привлеченные к следствию ученые обвинялись в заговоре и организации «Всенародного союза борьбы за возрождение свободной России», их целью объявлялось свержение советской власти и восстановление монархического строя путем интервенции и вооруженных выступлений внутри страны.
«Взгляды привлеченных к делу историков в области философии, морали, этики сформировались задолго до революции, и они не отказались от них и при новой власти. Это и послужило идейной основой, за которую ухватились организаторы «Академического дела» – неприятие обвиняемыми нового философского направления — марксизма-ленинизма, – пишет в своей работе «Академическое дело». Историки под прицелом ОГПУ» доктор исторических наук Николай Иванович Павленко (журнал «Наука и жизнь», №11 за 1999 год). – Однако на самом деле все было гораздо сложнее. Натянутые отношения, существовавшие между Политбюро ЦК ВКП(б) и Академией наук, наиболее остро проявились в 1928 году, когда партийные органы предприняли попытку превратить научное учреждение, пользующееся достаточной свободой и автономией (так шло со времен старой России), в послушный бюрократический придаток системы. Усилить влияние центральных органов партии на Академию наук, учреждение сугубо беспартийное (в 1929 году среди 1158 ее сотрудников членами партии состояли лишь 16), можно было, введя в ее состав сильную группу коммунистов. И власть выдвинула кандидатами в действительные члены Академии наук восемь человек: Н. И. Бухарина, И. М. Губкина, Г. М. Кржижановского, М. Н. Покровского, Д. Б. Рязанова, А. М. Деборина, Н. М. Лукина и В. М. Фриче».
Непременному секретарю АН С. Ф. Ольденбургу завотделом научных учреждений СНК СССР Е. П. Воронов заявил:
«Правительство десять лет ждало и дало много авансов, но на одиннадцатом году оно поступит с Академией наук по-своему. Академия наук не сумела понять и занять то положение, которое она должна занять в советском государстве».
12 января 1928 года в Академии наук состоялось общее собрание. Вопреки ожиданиям, действительными членами АН были избраны лишь пятеро из списка (трое первых из них прошли с перевесом всего в один голос, а трое последних были забаллотированы).
Через несколько дней президиум Академии был вынужден созвать новое собрание, чтобы «избрать» провалившуюся на первом собрании тройку коммунистов. На сотрудников АН оказывалось давление, в газетах высказывались требования реорганизовать Академию, указывалось на якобы контрреволюционное прошлое ее членов.
«Наиболее резко выступал Куйбышев, к тому времени не только председатель ВСНХ, но и член сталинского Политбюро. Он требовал действовать против Академии «огнем и мечом» и просто-напросто ее закрыть», – пишет историк науки Феликс Федорович Перченок в работе «Дело Академии наук» и «великий перелом» в советской науке».
И все же выборы показали: в рядах Академии наук есть немало лиц, способных оказать сопротивление решению самого Политбюро. Сделать Академию до конца покорной не удалось. Так появился повод провести «чистку» академических учреждений.
В июле 1929 года Ленинградский обком ВКП(б) по инициативе сверху принял постановление с формулировкой: «Не возражать против проведения «чистки» в Академии наук». Ее идейным вдохновителем стал только что избранный в Академию историк М. Н. Покровский, который безапелляционно заявил:
«Надо переходить в наступление на всех научных фронтах. Период мирного сожительства с наукой буржуазной изжит до конца».
В своем письме от 1 ноября 1929 года в Политбюро Михаил Николаевич Покровский предлагал радикально изменить структуру Академии наук, превратив ее в обычное государственное учреждение.
«В полной мере понять значение призыва Покровского можно, лишь зная, каким могуществом обладал этот человек, – поясняет Николай Павленко. – Он занимал все ключевые посты, определявшие политику партии в исторической науке: был заместителем наркома просвещения, возглавлял Коммунистическую академию, готовившую, в частности, кадры историков-марксистов, стоял во главе Общества историков-марксистов и Центрархива, ведавшего архивными учреждениями страны, занимал посты главного редактора множества журналов: «Историк-марксист», «Борьба классов», «Под знаменем марксизма», «Красный архив», «Вестник Комакадемии». Этот маленький человечек с окладистой бородой и писклявым голосом сыграл зловещую роль в судьбе отечественной исторической науки. И не только тем, что считал историю придатком политики (крылатая фраза М. Н. Покровского: «История – это политика, опрокинутая в прошлое» (Покровский М. Н., доклад «Общественные науки в СССР за 10 лет» (22 марта 1928 г.) – С. И.), но прежде всего тем, что преследовал истинных историков, начавших свою научную деятельность еще в дореволюционные годы, не допускал их труды к публикации на страницах журналов. Вот этот человек и стал духовным отцом «Академического дела» в Ленинграде, где в то время находилась Академия наук».
Из аппарата президиума академии и из 960 штатных сотрудников ее учреждений «вычистили» 128 человек, а из 830 сверхштатных – 520.
Занимавшаяся «чисткой» комиссия обнаружила, что в библиотеке Академии наук и в Пушкинском доме хранятся документы государственного значения: акты об отречении от престола Николая II (его подпись была засвидетельствована министром двора В. Б. Фредериксом) и его брата Великого князя Михаила, переписка Николая II с петербургским генерал-губернатором Д. Ф. Треповым по поводу событий 9 января 1905 года, документы партии эсеров, ЦК партии кадетов, фонды П. Б. Струве, А. Ф. Керенского, шефа жандармов В. Ф. Джунковского, материалы посла Временного правительства в Лондоне В. Д. Набокова и другие.
6 ноября 1929 года ленинградская «Красная газета» преподнесла читателям новость:
«В Академии наук были спрятаны важные политические документы. (…) Некоторые из этих документов имеют настолько актуальное значение, что могли бы в руках Советской власти сыграть большую роль в борьбе с врагами Октябрьской революции как внутри страны, так и за границей».
«Чистить» ученых продолжили, теперь взялись за руководящий состав академии.
«Был освобожден от должности непременного секретаря АН академик С. Ф. Ольденбург, обвиненный «в крупных упущениях», – пишет д.и.н. Николай Павленко, – с поста академика-секретаря отделения гуманитарных наук АН, а также директора Пушкинского дома и академической библиотеки должен был уйти С. Ф. Платонов, крупнейший после смерти В. О. Ключевского историк России, блестящие труды которого не утратили научного значения и по сей день. Мало того, по указанию Политбюро Ленинградское ОГПУ возбудило уголовное дело против хранителей документов государственного значения».
Первым 25 января 1930 года арестовали Сергея Федоровича Платонова, затем под стражу взяли ученого секретаря Археографической комиссии А.И. Андреева и других историков (среди них – академики Е. В. Тарле и Н. П. Лихачев). В Москве были арестованы крупные историки М. К. Любавский (профессор МГУ, консультант Центрархива), А. И. Яковлев, Ю. В. Готье и другие.
Повод, послуживший причиной ареста Сергея Платонова и других историков, – хранение документов, подлежавших сдаче в государственные архивы – был забыт с первых же допросов: из него нельзя было выжать политическую подоплеку с контрреволюционной окраской.
«И вот на свет появляется первое обвинение политического толка, сформулированное начальником следственного отдела 14 марта 1930 года. В нем Платонов уже обвиняется не в том, что хранил бумаги государственной важности, а в том, что возглавил «контрреволюционную монархическую организацию, ставившую своей целью свержение советской власти и установление в СССР монархического строя путем склонения иностранных государств и ряда буржуазных общественных групп к вооруженному вмешательству в дела Союза». (…) 28 марта 1930 года Сергей Федорович Платонов подписал протокол о том, что ему известно предъявленное обвинение, – после этого, по словам д.и.н. Николая Павленко, о Платонове на какое-то время словно бы забыли. Историк видит в этом обычный прием психологического давления, когда подследственного оставляют наедине с томительными, угнетающими сознание раздумьями о своей судьбе, судьбе близких и коллег, содержавшихся в том же доме предварительного заключения. – И нервы Сергея Федоровича не выдерживают. 12 апреля он обратился к следователям с просьбой о свидании с ними. Однако Платонов разочаровал следователей. В показаниях (они писаны его рукой) он «клятвенно» утверждал: «1) к противоправительственной контрреволюционной организации не принадлежал и состава ее не знаю; 2) действиями ее не руководил ни прямо, ни косвенно; 3) средств ей не доставлял и для нее денег от иностранцев или вообще из-за границы не получал. Считал бы для себя позором и тяжким преступлением получать такие деньги для междоусобия в родной стране». И далее: «Не могу отступить от этих показаний, единственно истинных, под страхом ни ссылки, ни изгнания, ни даже смерти». Платонов недоумевал: «Не могу объяснить, ни самому себе представить, кто и зачем привязал меня к этому делу и орудовал моим именем… Не думаю, чтобы кто бы то ни было хотел «погубить» меня, впутав в это дело, так как личных ненавистников не знаю и не предполагаю». Платонову, видимо, было невдомек, что губить его как раз и намеревался допрашивавший его следователь, рьяно выполнявший задание вышестоящих инстанций».
Дело раскручивалось, продолжая набирать обороты. От подследственных следователи добивались обвинений в адрес Сергея Платонова: о том, что он, мол, руководил контрреволюционной организацией. И вот привлеченный по «Академическому делу» бывший гвардейский офицер Н. В. Измайлов, старший ученый хранитель Пушкинского дома вдруг «вспомнил» название организации, в которой он состоял: «Всенародный союз борьбы за возрождение свободной России».
На допросе 30 июня Сергей Платонов признал и существование этой антиправительственной организации, точное название которой Измайлову «напомнили» следователи, и свою руководящую роль в ней.
«Что заставило серьезного человека и ответственного ученого изменить свое поведение во время следствия? – задается вопросом историк Н. Павленко. – Вот как объясняет это Платонов в собственноручном показании от 2 сентября: «Мною руководило желание не стать в положение обличителя и осведомителя, подводящего под ответственность кого бы то ни было и в чем бы то ни было». (…) Платонов признал и существование филиалов мифического «Всенародного союза» в Москве и других городах. Московское отделение, якобы возглавляемое академиком М. М. Богословским, тоже было представлено уже арестованными крупными историками: С. В. Бахрушиным, Ю. В. Готье, академиком М. К. Любавским… Поскольку М. М. Богословский скончался еще в 1929 году и, следовательно, был недосягаем для ОГПУ, Платонов в своих показаниях изобразил этого сугубо кабинетного ученого, находившего утешение и отрешение от действительности в кропотливой работе над биографией Петра Великого, самым радикальным членом «Всенародного союза». А об академике Е. В. Тарле, привлеченном к делу, Платонов сказал лишь следующее: «Это видный и талантливый ученый».
Николай Иванович Павленко утверждает, что в те годы в ОГПУ еще не применяли пыток, главным средством давления на заключенных был шантаж: подследственным угрожали арестами их родственников и друзей, обещали смягчить наказание или вовсе освободить из-под стражи за «чистосердечные» признания, то есть за показания, нужные следствию, грозили столкнуть лбами подследственных и т. д. Но и этого было достаточно, чтобы сломить сопротивление большинства людей, вполне порядочных, строго соблюдавших нравственные нормы поведения на свободе. Но в экстремальных условиях их психика подвергалась таким тяжелым испытаниям, выдержать которые было дано не каждому.
Во время следствия Сергей Платонов признал, что видел во главе конституционной монархии великого князя Андрея Владимировича; самому Платонову, по утверждениям следователей, заговорщики предназначили пост председателя Совета министров России.
Вслед за арестом С. Ф. Платонова последовала серия других арестов. Всего по сфабрикованному Ленинградским управлением ОГПУ делу «Всенародного союза борьбы за возрождение свободной России» проходило 115 человек.
Во время нахождения Платонова в тюрьме, пока шло следствие, коллеги по Академии наук СССР на состоявшемся 2 февраля 1931 года чрезвычайном общем собрании исключили его из числа действительных членов АН СССР.
Основные приговоры были вынесены в три приема: в феврале 1931 года тройкой ОГПУ в Ленинградском военном округе, затем в мае и в августе коллегией ОГПУ.
8 августа 1931 года коллегия ОГПУ вынесла приговор главным обвиняемым, а также главным лицам, сотрудничавшим со следствием. Они были признаны виновными в том, что «в целях свержения Советской власти, реставрации помещичье-капиталистического строя и установления конституционно-монархического образа правления (…) создали контрреволюционную организацию, так называемый «Всенародный союз борьбы за возрождение свободной России», «систематически занимались пропагандой, содержащей призыв к свержению Советской власти», «создали специальные военные организации», «вступили в преступно-заговорщицкие отношения с германскими националистическими кругами, (…) в преступные отношения с правящими кругами Франции, (…) в отношения с Ватиканом в лице папы Пия XI и его агентов», «для ускорения интервенции против СССР вступили в секретные заговорщицкие отношения с белоэмигрантами», «систематически собирали секретные сведения» и т. д.
К различным срокам заключения и ссылки были приговорены 29 человек, в том числе С. Ф. Платонов, Е. В. Тарле, Н. П. Лихачев, М. К. Любавский, старший ученый хранитель Пушкинского дома Н. В. Измайлов, востоковед А. М. Мерварт, филолог А. А. Петров, Ю. В. Готье, С. В. Бахрушин и др.
Шесть бывших офицеров, «принадлежащих к военной группе» «Всенародного союза» были приговорены к расстрелу. Рядовых членов «союза» коллегия ОГПУ приговорила к 5-10 годам лагерей.
Из числа главных обвиняемых в ссылке умерли Д. Н. Егоров (1931 г.), С. Ф. Платонов (январь 1933 г.), С. В. Рождественский (1934 г.), М. К. Любавский (1936 г.).
«Дело АН» обозначило высшую фазу «великого перелома» в Академии наук СССР и вообще в советской науке, – пишет Ф. Ф. Перченок в работе «Дело Академии наук» и «великий перелом» в советской науке». – Хотя сопротивление еще длилось, «самозарождалось» и, строго говоря, никогда не падало до «абсолютного нуля», оно было сломлено и на десятилетия придавлено глыбами государственного монополизма, твердокаменной идеологии и московского централизма. Заключительные шаги централизации – перевод АН СССР в Москву (1934 г.) и слияние ее учреждений с учреждениями Комакадемии (1936 г.) – дались уже практически без противодействия. В декабре 1933 г. появилось (…) Постановление ЦИК СССР о том, что отныне Академия состоит «при Совете Народных Комиссаров» СССР. 25 апреля 1934 г. председатель СНК В.М. Молотов подписал Постановление СНК о переводе АН СССР в Москву «в целях дальнейшего приближения всей работы Академии наук к научному обслуживанию социалистического строительства».
Сергей Ишков.
Фото libex.ru; ru.wikipedia.org
