Для некоторых он — Владимир Шарапов, для других — Павка Корчагин, для меня ещё и писатель. Легендарный актёр — Владимир Конкин.
— Про Саратов хочу спросить. Два великих земляка ваших, два Олега — Олег Янковский и Олег Табаков. Доводилось общаться?
— Более чем доводилось…
С Олегом Янковским мы подружились, ещё когда я был студентом Саратовского театрального училища, где-то 1969 год. А с Олегом Палычем Табаковым тоже было очень забавно. Дело в том, что я занимался в саратовском Дворце пионеров, в 10-м классе. Очень поздно я пришёл в театр «Молодая Гвардия» и сыграл только Ивана-дурака в «Зимней сказке». Руководила нашей студией замечательная женщина — Наталья Иосифовна Сухостав. Она была как мама родная для нас, потому что многие ребята, которые у неё занимались, — у кого-то папы нет, а кто-то, может, есть, в местах не столь отдалённых, и так далее. И эти сорванцы под руководством Натальи Иосифовны становились просто совершенно другими.
Да, она могла сказать: «Ну ты, балбес, тебе ещё рано курить!» А сама с папиросой сидит… Никто не обижался. Это была её такая манера любви. Потому что она действительно всех любила.
В 1972 году я закончил Саратовское театральное училище, меня пригласили в 8 театров, начиная с Харьковского ТЮЗа и кончая какой-то алма-атинской Драмой… Но у меня-то было желание совершенно иное. Я говорю: «Наталья Иосифовна, напишите письмо Олежке Табакову! Я хочу показаться, может быть, чего-то, как-то там зацепимся…»
И она написала ему письмо, я к нему пришёл. Он был тогда и директор, и парторг театра (ещё старый «Современник», у Маяковки).
Мне, кстати, тот театр нравился: какой-то вот такой наш, хипповый такой, полуободранный, обшарпанный, но какие спектакли были! Как работали ребята! Ой, фантастика! (Вообще тогда, конечно, каждый театр имел своё лицо, что там говорить: у Гончарова — одно, у Эфроса — другое, и так далее.)
Олег очень благосклонно прочитал письмо — ну как же, мама театральная просит, — говорит: «Ну, давай, завтра я соберу худсовет».
Я сказал, что хочу показать Холдена, «Над пропастью во ржи». Он попросил свою жену тогдашнюю — Крылову, чтобы она подыграла. И показ прошёл. Табаков говорит: «В общем, ничё… но понимаешь, конец сезона… Вот, давай где-то в конце сентября, приезжай…»
А я вроде как бы настроился. Ну, хорошо, раз так — значит, так. И через день звонок… Мой друг, однокурсник Толя Лобода, поехал в Харьков, в «Театр Юного Глядыча», говорит: «Володька, слушай, ну, тебя здесь ждут, сейчас тебе главную роль Нигласа дают», в «Своём острове», была такая модная пьеса, и в «Современнике» она шла. И я прилетел туда. Театр к тому времени благополучно сгорел, Толька мне об этом не сказал. Но мы играли в ДК ХТЗ — Харьковского тракторного завода, в Харькове полно этих ДК.
Всё, успех был, волосы ниже плеч, Ниглас такой… И буквально через полтора месяца пришло две телеграммы. Одна со студии Довженко, меня просили в Киев прилететь, в группу «Как закалялась сталь».
А вторая телеграмма… Я ведь женился на 4-м курсе. И наша юная семья ожидала пополнения. Короче, дождались, как говорится, молодого дела хорошего, и у нас близнецы. «Целуем, обнимаем, мама Аллочка».
Это такие телеграммы, которые перевернули в буквальном смысле всю мою жизнь — и личную, и творческую. Полетел я в Киев.
Действительно, группа «Как закалялась сталь» существует, потому что две экранизации было. Первая в 1942 году, Марк Донской снимал, там даже не было линии Тони Тумановой. Эту картину практически никто не видел.
Вторая картина, естественно, была очень популярной, и до сих пор время от времени она демонстрируется, где Васенька Лановой сыграл Корчагина, и Алов и Наумов снимали это. Это их была дебютная картина, опять же на студии Довженко.
И третья — наша. И вначале Мащенко сказал: «Ну, вот эти волосы, всё… Вот, это друг Тони Тумановой — Лещинский, два съёмочных дня…» То есть на берегу там драка затевалась между Корчагиным и этими ухажёрами Тони Тумановой. И первый день мы должны были драться на берегу, второй день — в воде. А потом разбегались от злого Корчагина, который схватил дубину, кричал: «Убью!», и так далее. Ну вот, наверно, не могли найти добровольца на это избиение в Киеве, из дюже гарных киевских хлопцев. Тут, значит, подвернулся я, саратовский… И, короче говоря, я понял, что роль я отхватил…
Коля Бурляев начал сниматься в «Корчагине», опытнейший артист, ему было тогда, наверно, уже лет 25, мне-то было 21, ещё не исполнилось.
А 7 ноября 1973 года премьера должна быть, Лапин не любил, когда кто-нибудь его подводил.
И вот собрался большой худсовет. И тогда ещё в этом совете был, конечно же, и Лёнечка Быков, замечательный наш актёр и режиссёр, и был Параджанов. И Параджанов у Мащенко спрашивает: «Слушай, а вот это вот что у тебя за молодой человек стоит, вот, у лошади?» — «А, ну, это Конкин, он только что закончил театральное училище, первое кино у него». — «Вот у тебя кто должен Корчагина-то играть! Посмотри на его глаза!» Уж я не знаю, чего он там увидел… Я и сейчас хороший. А тогда я был просто превосходный. Ещё не было вот этого гнусного жизненного опыта.
— Станислав Сергеич Говорухин мне прямо говорил, что проблемный актёр — Конкин.
— Потому что в съёмочной группе («Место встречи изменить нельзя». — Е. Д.) с самого начала возник очень большой антагонизм… Мне было тогда 27 лет. У меня уже чёрная «Волга» 24-я, заслуженный артист, лауреат двух премий государственных. Ну, я всё-таки был член ЦК комсомола… И благосклонность руководства объединения «Экран»… И это всё раздражало.
Мало того, вот некая романтичность мне была свойственна. Она и до сих пор меня не покинула.
Поэтому, по большому счёту, я и всех моих режиссёров, всех вспоминаю с благодарностью. И даже того же Славу Говорухина. Мнение, которое вдруг в нём стало формироваться, это не его, а Володи (Высоцкого. — Е. Д.) и братьев Вайнеров. Которые поначалу кричали, особенно в 5-й серии, когда я, допустим, предложил, чтобы в комнате Шарапова с самого начала стояло фортепиано.
А почему русский мальчик не учился играть на пианино? Это то, что я там придумал. И это пианино было притащено, и как оно потом помогло Высоцкому, который, так сказать, встал просто на дыбы, когда нужно было на милицейский бал идти в форме, в кителе, там, и так далее. Он заорал: «Я никогда эту ментовскую форму не одену!» А у нас картина-то милицейская… Уже у Говорухина последние два волоса из черепа вылезли, потому что — что делать-то? Как быть? И вот это пианино… Потому что это было в нашей комнате… И то, что сцена была придумана, вот просто перед камерами, Бог свидетель… Когда он накидывает китель милицейский: «Вот, Шарапов, нечто моей домашней пижамы…» И садится за фортепиано: «Лиловый негр вам подавал манто…» Какой эпизод! Мало того, это полная импровизация. Но главное, что этот китель-то мелькнул.
И картина как-то осталась в сердце, и её уже как киноклассику воспринимают. Я в данном случае не о себе, что, конечно, это само собой разумеется. Но вот это восприятие, и вот эта пара, особенно сегодня, когда пекут эти «блины», так называемые сериалы, сезоны…
Там отсутствует одно слово… Я не говорю о том, что это всё пето-перепето, всё это чушь собачья. Там нет одного слова, как было у нас тогда — «Премьера телевизионного художественного фильма»!
Мне тяжело это, потому что сейчас ещё фильмы снимаются на компьютере. То кишки у него вылетят, башка отлетела на 50 метров, ещё чё-то… Танки — не танки, самолёты — не самолёты, всё мульти-пульти… Понимаете? У нас-то было по-другому. Если уж он прёт на тебя, этот танк… Ни рации не было, ничего… То ли он тебя задавит, то ли не задавит… Поэтому, когда оно живое, это совершенно другое восприятие мира…
Вот так уж получилось, что я ни в Афгане не воевал тогда, хотя я бывал в Кандагаре. Я выступал перед нашими бойцами, когда афганская кампания началась.
— Я знаю, что вы на Донбассе были недавно.
— Да, был на Донбассе, и не раз. У меня есть убеждение. Я — патриот своего Отечества, его истории, его ошибок, заблуждений. Но я — русский человек, хотя у меня крови тоже намешано всякой.
— Ну, как у всех…
— Как у всех… Но тем не менее для меня Отечество — это не страна, и Родина — это не страна. Это папа с мамой. Если я их боготворю, как я могу предать это Отечество?
Соскучились люди, когда с ними говорят… Им очень нужно эту поддержку оказывать. Потому что актёр — это как доктор Айболит.
Почему я всё время долдоню — с людьми надо работать? А чтобы работать, нужно на это не только право иметь, или кто-то тебе дал это право… Тебе нужно вот эту вот штуку иметь, вот здесь — в левой части груди.
В конце концов, да, Шарапов — замечательно, слава Богу… И я всё равно всех с благодарностью вспоминаю. Потому что как мне не вспоминать с благодарностью Витю Павлова, который меня просто спас от ухода из картины. Витюша, как хороший Папа Карло, он стружечку-то снял с меня. Он меня спас от бездарного, тупого, глупого, слабого поступка — собрать чемодан и уехать в Киев (потому что я в Киеве тогда жил). Это был бы просто скандал огромный, всё это понятно…
Но главное, что я это понял, что это я бы обгадился. И Господь мне дал Витюшу Павлова, который меня остудил, и насмешил, и успокоил.
И после этого у меня совершенно внутренний перелом произошёл. Я стал себя ощущать, действительно, всё-таки немножечко Шараповым.
Евгений Ю. Додолев.
