Имя Нина, согласно исследованиям некоторых филологов, переводится как «царица». Год назад одной царицей стало меньше. Год назад мы прощались с Ниной Баталовой – она была настоящей царицей «Московской правды». После смерти стала легендой московской журналистики.
Я знал ее с 1969 года, когда еще безусым юнцом пришел в газетный отдел информации – подумать только, это было 56 (!) лет назад. Уже в ту пору там работали люди с достаточно громкими в мире пишущей братии именами: завотделом Лев Колодный, Александр Мостовщиков, Валерий Марков, Фёдор Кондрашов… Но, как мне сразу показалось, неформальным лидером мужского коллектива была женщина. Она всегда находилась в гуще событий, выступала убежденно и страстно, могла высказать свое иногда нелицеприятное мнение по любой теме. Авторитет Баталовой был непререкаем. И не только на работе. Она была заводилой в любом деле. Сотрудники отдела по ее инициативе частенько собирались вместе по вечерам, ходили друг к другу в гости и никогда не упускали момента посидеть в своем любимом чебуречном кафе на углу двух Сретенок – улицы и бульвара (давно уже, увы, закрытом).
Было у Баталовой одно качество, за которое ее особенно боготворили мы, начинающие тогда журналисты. С каждым она умела легко находить общий язык. Отправляя корреспондентов газеты на задание, Нина ставила перед нами задачи лаконично, без пафоса и лишних фраз, зато доходчиво объясняла, каким должен получиться материал «на выходе». Особо подчеркну это важное обстоятельство: ведь написанные нами заметки, репортажи и интервью – понятное дело, они в основном посвящались новостям столицы – шли, как правило, в завтрашний номер и времени у редакторов отдела на правку всегда было в обрез.
Собственно говоря, отдел информации состоял из двух неравных частей. В большом помещении и примыкавшем к нему кабинете зава сидели мэтры – полноправные штатные сотрудники, а в комнате поменьше – она именовалась предбанником – располагалась в тесноте внештатная молодежь, делающая первые шаги на поприще газетного дела. Неравными я назвал эти части не только из-за разницы в квадратных метрах, а потому, что все важные проблемы обсуждались и разрабатывались мэтрами и нам в предбанник они «спускались» в виде готовых решений: позвони и поезжай туда-то, побеседуй с тем-то, подготовь по-быстрому отклик на такое-то мероприятие. (Хотя наша собственная инициатива встречалась на ура и всячески приветствовалась).
Тем не менее так же, как театр начинается с вешалки, так и отдел информации начинался с предбанника. Хемингуэй, наверное, имел все основания назвать новостную газетную колонку ежеутренним заменителем бессмертия. А ведь мы каждый день выдавали на-гора десятки новостей из жизни Москвы, без которых ежедневная газета просто не могла обходиться. Но в предбанничном нашем «офисе» была огромная текучка: одни не выдерживали конкуренции с коллегами и работы в ритме «давай, давай, давай», кто-то быстро остывал, сообразив, что выбрал не ту стезю. К тому же внештатникам не платили зарплату – только гонорары за публикации. Но многие из тех, кто в итоге прошел эту в высшей степени бесценную школу журналистики, продолжили затем работать в прессе. Более того, оставили в ней заметный след. Не сомневаюсь, что в душе они сохранили чувство искренней благодарности к своим учителям, особенно к Нине Баталовой.
Все труженики предбанника обращались к ней как к старшей и по должности, и по возрасту на «вы» и по имени-отчеству – Нина Андреевна. Не помню, почему уж так получилось, что я оказался, пожалуй, единственным, кто звал ее Нина и «ты». Скорее всего, какая-то искра особой симпатии вспыхнула между нами и не угасала на протяжении полувека. Сейчас бы сказали – возникла химия. Меня притягивала к ней необыкновенная доброжелательность, таившаяся под покровом нарочитой строгости, мгновенная находчивость и, конечно же, великолепное чувство юмора. Бывало, разговариваем с ней по телефону, обсуждаем какие-то дела давно минувших дней, и она мне вдруг буквально кричит в трубку: «Лёнька, а ведь кроме нас с тобой это уже никто не поймет», и мы оба начинаем смеяться.
С кем она только не дружила! Нет, я имею в виду не только тех людей, с кем ей приходилось иметь дело по долгу службы, – руководителей советской и постсоветской Москвы, крупнейших заводов, предприятий торговли и благоустройства. Ведь в сферу ее профессиональных интересов входило все многообразие хозяйственной жизни многомиллионного города. Но круг ее знакомств был куда шире, и меня это не могло не поражать. Как-то разговариваю с ней про знаменитого исследователя Севера, математика, географа, Героя Советского Союза Отто Юльевича Шмидта. В 1930—1934 годы он руководил знаменитыми арктическими экспедициями на ледокольных пароходах «Седов», «Сибиряков» и «Челюскин». Поспорили о чем-то, а она парирует: «Лёнь, даже не спорь, мне об этом говорил его сын». А сын – Сигурд Оттович Шмидт, известнейший наш историк, профессор и, между прочим, руководитель шеститомного проекта «Московская энциклопедия», в который вошли биографии более 12 тысяч человек, связанных с Москвой.
А с каким восхищением Нина всегда отзывалась об Ирине Александровне Антоновой, многолетнем директоре Музея изобразительных искусств имени А. С. Пушкина. Они дружили между собой, и не в последнюю очередь благодаря этой дружбе на страницах «Московской правды» раньше, чем на полосах других изданий, появлялись интереснейшие познавательные статьи о проводимых в музее выставках.
По «наводке» Баталовой я встречался и записывал интервью с множеством замечательных людей. Врезалась в память встреча с художником-реставратором Прасковьей Тихоновной Кориной, супругой народного художника СССР Павла Корина, автора, в частности, таких монументальных работ, как мозаичные плафоны на станции метро «Комсомольская» (Кольцевая линия), витражи «Новослободской», мозаики «Смоленской» и «Павелецкой».
Пути-дороги, по которым направляла своих подопечных Нина Баталова, в один прекрасный день привели меня на… дно Москвы-реки. Там, в районе Лужников, проводилась расчистка речного русла. Облачившись с трудом в водолазный костюм, в сопровождении опытных специалистов-подводников я в мутной воде с опаской ступал по подводному грунту на глубине около трех метров. Примечательно, что накануне водолазы нашли на дне реки саблю времен Наполеона. Об этом в газете был опубликован репортаж под рубрикой «Работа у них такая».
А однажды Нина предложила: «Съезди-ка к литературоведу Бонди, он знает интереснейшие вещи о Пушкине». Подсказала телефон. Сергей Михайлович Бонди – текстолог, блестящий пушкинист, профессор МГУ, ему удалось расшифровать непонятные строки Пушкина, относящиеся к десятой главе поэмы «Евгений Онегин». Я побывал в гостях у ученого, записал интервью с ним и в секретариате «Московской правды» меня уверили, что оно будет опубликовано в самом ближайшем номере.
Далее события развивались так. Вечером того же дня, собираясь дома поужинать, я вдруг с ужасом вспомнил, что, кажется, перепутал отчество Бонди. Обозвал его Сергеем Александровичем. Боже, позор-то какой! Да еще за такую ошибку запросто могли и уволить. Молнией вылетел из дома, добежал до стоянки такси и, весь запыхавшийся, плюхнулся в авто с шашечками. Главное, думаю, успеть бы до подписания номера в печать. «Гони во всю!», – умоляю водителя и выкрикиваю: Чистопрудный, восемь. (Тогдашний адрес «Мосправды».) А в ответ слышу: «В роддом никак спешишь? Ребенок родился? Ну, держи поздравления! Первым буду». И протягивает мне пятерню! Примчавшись в секретариат, выяснил, что я действительно ошибся, но беседа в ближайшем номере, слава богу, не запланирована. Когда на следующий день я сообщил об этом происшествии, в отделе информации стоял хохот. Баталова смеялась до слез, а отсмеявшись промолвила: «Жалко, что тебя не привезли в роддом, я бы имела все шансы стать крестной твоему ребенку».
Особенно я благодарен Нине за одно задание, детали которого отчетливо помню до сих пор. Она отправила меня, 20-летнего паренька, на встречу ветеранов Великой Отечественной войны, проходившую в сквере у Большого театра. Там я случайно познакомился с увешанным наградами человеком в форме полковника. Им оказался военачальник Фёдор Матвеевич Зинченко, командир того самого 756-го стрелкового полка, воины которого первыми прорвались в Рейхстаг и 1 мая водрузили на нем Знамя Победы. Во время интервью фронтовик поведал мне малоизвестные подробности того незабываемого времени, о которых в советское время не принято было упоминать в печати. Я не раз писал об этом человеке. Считаю, что сама судьба в лице Нины подарила мне эту встречу.
Фёдор Матвеевич был назначен первым комендантом Рейхстага, удостоился звания Героя Советского Союза, участвовал в Параде Победы на Красной площади в Москве 24 июня 1945 года. А в начале 2020-х годов, когда я приехал домой к Баталовой и она угощала меня по-своему, особым образом заваренным чаем, я вдруг узнал от нее, что она сама присутствовала на этом Параде. Нину, тогда 12-летнюю девчушку, провел на Красную площадь ее отец. Сколько же лет она молчала об этом?! Из скромности ли, из нежелания оказываться в центре внимания и выпячивать себя?
Я намеренно озаглавил эти свои заметки «Легенда с Чистых прудов», прекрасно зная, что «Московская правда» в середине 70-х поменяла свой адрес, перебравшись на улицу 1905 года. Но я незадолго до переезда ушел из газеты. И повествуя о годах работы с Ниной Баталовой, о ее личностных качествах и чертах характера, хочу обязательно подчеркнуть: все, о чем сейчас пишу, я видел глазами начинающего корреспондента с Чистых прудов, испытывал лично на себе, не претендуя ни на какие обобщения. Ведь даже далеко не все из того, что происходило в помещении «взрослых» редакторов, нам, молодняку из предбанника, становилось известно. Но все мы были осведомлены о мужественном (другого слова не подберу) поступке Нины, всколыхнувшем всю «Московскую правду».
Подоплека этого ЧП такова. Баталова, будучи секретарем партийной организации газеты, собирала партийные взносы среди членов КПСС. Как-то раз у нее под рукой не оказалось 15 или 20 копеек, чтобы вернуть сдачу, и она попросила коллегу зайти за мелочью попозже. Об этом узнал новый завотделом, редкостный бездельник, которого на дух никто не переносил. У него и кликуха с легкой Нининой руки была уничижительная – «столоначальник». Письменный стол в его кабинете сверкал первозданным блеском – ни шариковой ручки, ни блокнота, да что там блокнота – ни единого листочка бумаги не лежало ни на поверхности стола, ни в выдвижных ящиках. Я сам тому был свидетелем. Собственно, ничего из главных инструментов журналиста ему и не требовалось – он часами мог восседать за столом в одиночестве, уставившись в одну точку. Деятельность отдела его вообще не касалась. И вот этот столоначальник при всех обвинил Баталову, тащившую на себе львиную долю работы, в том, что она не больше не меньше как… наживается на сборе партвзносов. Когда пришло время общего собрания, Нина в пух и прах разнесла этого чинушу. Не побоялась, не сдрейфила! Как-никак он был ее непосредственным руководителем и последствия могли наступить самые серьезные. Да и вообще подобный смелый поступок был тогда в редкость. Но вскоре после этого случая столоначальник вынужден был покинуть стены редакции.
Принципиальный и решительный характер Баталовой – всегда вступать в битву за правду – нисколько не противоречил ее природной доброте и отзывчивости, проявлявшихся в отношениях с близкими ей по духу людьми. Спустя пару лет после начала работы в редакции меня призвали в ряды Советской армии. Служил я рядовым в двух часах езды от Москвы, и однажды, будучи в увольнении, неожиданно для всех, без телефонного звонка (мобильники появились только через 30 лет) заявился в свой родной отдел. Как снег на голову! Человек в военной форме всегда вызывает уважение, мне все старались пожать руку, приобнять. Но, конечно, самая душевная встреча произошла с Ниночкой Баталовой. Где-то в ее архиве хранится фото, на котором нас запечатлел редакционный фотограф: два веселых человека расплываются в улыбке, искренне радуясь состоявшейся встрече…
Около пяти лет проработал я бок о бок с Ниной. Сказать точнее, под ее руководством, или кураторством, или наставничеством, называйте это как хотите. А потом еще долгие пять десятилетий мы поддерживали самые сердечные отношения. Она умела вникнуть в сложную жизненную ситуацию собеседника, выкраивала минуты из своего плотного рабочего графика, чтобы выслушать его и дать толковый совет. Видимо, у нее в крови был особый дар дорожить отношениями с людьми, которым она симпатизировала.
Я уже говорил, что многие ее коллеги, которым она дала путевку в большую журналистику, хранят чувство глубокой признательности этой женщине. Есть в Толковом словаре Владимира Даля немного режущее слух старинное слово «памятование». Означает оно, как поясняет автор, не просто память, а «память в действии, в деле». Очень точно подмечено. Памятование крепко-накрепко связывает прошлое с настоящим, с будущим. Память о легендарном человеке Нине Баталовой, ушедшей от нас год назад, остается в действии и сегодня, останется, уверен, и в завтрашнем дне.
Леонид Сладков.
