20 декабря 1943 года не стало писателя Юрия Тынянова, долго и тяжело болевшего. «Безутешная болезнь», – так говорил Юрий Николаевич Тынянов про свой рассеянный склероз.
Юрий Тынянов любил шутить, говорить о пустяках, стойко боролся против болезни. Веселый, добрый человек, любивший шутки и эпиграммы, Юрий Николаевич прожил незаслуженно мучительную жизнь.
«Есть вирусная болезнь, которая называется рассеянный склероз. (…) Она выключает отдельные нервные центры, – писал друг Тынянова литературовед, писатель и критик Виктор Шкловский в своих воспоминаниях о нем. – Тынянов писал, а ноги начали ходить плохо. Болезнь была как будто медленная – то глаз поворачивался не так, как надо, и видение начинало двоиться, то изменялась походка, потом проходило. (…) Болезнь то наступала, то отступала; она мешала писать, лишая уверенности».
24 апреля 1943 года Юрий Николаевич написал Шкловскому, что приехал в Москву для лечения в Кремлевской больнице. Виктор Борисович пришел навестить друга, однако того привезли в столицу совсем уже больным, и Тынянов часто не узнавал Шкловского.
«Какое-нибудь слово, чаще всего имя Пушкина, возвращало ему сознание, – вспоминает Виктор Борисович. – Он не сразу начинал говорить. Начиналось чтение стихов. Юрий Николаевич Пушкина знал превосходно – так, как будто он только сейчас открывал эти стихи, в первый раз поражался их сложной, неисчерпаемой глубиной. Он начинал в забытьи читать стихи и медленно возвращался ко мне, к другу по тропе стиха, переходил на дороги поэм. Креп голос, возвращалось сознание. (…) Он начинал говорить о теории стиха, о теории литературы (…) Он умер, сохраняя сознание, но не имея возможности работать. (…)
Когда Юрий умер, то перепутали объявления. Гроб с телом поставили в Литературном институте. Почти никто не пришел. На кладбище народу собралось немного, но все пришли люди, которые пишут и знают, как трудно писать. Похоронен Юрий Тынянов на Ваганьковском кладбище. (…) Дерево стоит над могилой, оно раздваивается, тяжелый сук над могилой простирается как рея, на которой еще не поднят парус. На снежной палубе имя Тынянова. (…) Он был великим исследователем. Он был великим теоретиком, еще не понятым до конца. Он понимал плодотворность противоречий».
Кто не знает повести «Подпоручик Киже», обошедшей весь мир, переведенной на множество языков? Произведения о том, как ошибка писаря, нечаянно написавшего вместо «подпоручики же» – «подпоручик Киже», послужила поводом для создания мнимого человека? Подпоручик Киже стал именем нарицательным, стал символом холодного, равнодушно-казенного отношения к жизни.
«Параллельно Тынянов рассказал историю поручика Синюхаева, который благодаря другой, прямо противоположной, ошибке выбыл из числа живых и был записан мертвым, – вспоминал писатель Вениамин Каверин. – Нигде не перекрещиваясь, не переплетаясь, две истории ведут читателя в самую глубину той мысли, что для мертвой правильности канцелярского мышления не нужен и даже опасен живой человек. (…) Исторические рассказы Юрия Тынянова проникнуты иронией – по видимости добродушной, а на деле язвительной и горькой. Я бы сказал, что в них есть нечто чаплинское: то соединение гротеска и трагедии, обыденного и невероятного, смешного и печального, та бессмысленность существования, против которой не только трудно, но опасно бороться».
По воспоминаниям друзей Юрия Николаевича, Тынянов с детства был книжником, любовь к литературе и первые стихи начались у него с восьми лет. Корней Чуковский пишет в своей работе о Юрии Тынянове «Первый роман», что Тынянов был самым жадным глотателем книг из всех, каких он когда-либо видел:
«Где бы он ни поселялся – в петергофском санатории или в московской гостинице, его жилье через день, через два само собою обрастало русскими, французскими, немецкими, итальянскими книгами, они загромождали собою всю мебель, и их количество неудержимо росло. (…) Из каждой прочитанной книги перед ним во весь рост вставал ее автор, живой человек с такими-то глазами, бровями, привычками, жестами, о каждом из них он говорил как о старом приятеле, словно только что расстался с ним у Летнего сада или в Госиздате на Невском. (…) Все писатели были для него Николаи Филиппычи, Василии Степанычи, Алексеи Феофилактычи, Кондратии Федоровичи. Они-то и составляли то обширное общество, в котором он постоянно вращался».
В молодости, как вспоминают друзья, Тынянов был кудрявым, румяным юношей с выразительными задумчивыми глазами, легкой стремительной походкой. Многие отмечали в нем необыкновенное сходство с Пушкиным.
«Он никогда не разыгрывал его, сходство это, как заданную роль. Не «гримировался» Пушкиным… Так оно у него выходило», – отмечает филолог Лев Успенский.
В 20-х годах Тынянов читал лекции – историю русской поэзии – в Ленинграде, на высших курсах искусствоведения при Государственном институте истории искусств. Читал он их сначала на Галерной, потом в «Зубовском доме» на Исаакиевской площади. Лекции Юрия Николаевича собирали очень большое число слушателей: как лектор он пользовался величайшей популярностью. Когда читал Тынянов, аудитория бывала переполнена: все места заняты, некоторым даже приходилось стоять.
Юрию Николаевичу не было и тридцати лет, когда он стал профессором Института истории искусств.
«Он был человеком, всегда готовым выслушать, объяснить, помочь в беде, – и железно упрямым во всем, что касалось литературы, – вспоминает Вениамин Каверин. – Его мягкость, уступчивость, нерешительность на литературу не распространялись. В литературных кругах его мнение считалось золотым, неоспоримым. Когда был организован Союз писателей и мы получили подписанные Горьким билеты, Тынянову был вручен билет номер один – факт незначительный, но характерный».
Юрий Тынянов с блеском исполнял мимические сцены из писательской жизни, легко преображался, например, в Крылова, Жуковского, артистически воспроизводил целые эпизоды из их биографий.
«В нем не было ни тени ученого педантства, гелертерства. Его ум, такой разнообразный и гибкий, мог каждую минуту взрываться целыми фейерверками экспромтов, эпиграмм, каламбуров, пародий и свободно переходить от теоретических споров к анекдоту, к бытовому гротеску, – пишет в своих воспоминаниях о Тынянове Корней Чуковский. – Недаром его связывала крепкая дружба с такими мастерами изощренного светлого юмора, как Михаил Зощенко и Евгений Шварц. Они часто собирались втроем друг у друга (и в Доме искусств), и всякий раз, когда я попадал в их компанию, я заранее знал, что буду хохотать до полного истощения сил. (…) Как и Андроников, он не просто копировал внешние особенности того или иного лица, но полностью перевоплощался в него: так что, когда он изображал, например, Пастернака, мне казалось, что даже пальцы, даже ресницы, даже уши становились у него пастернаковскими».
По словам Ираклия Андроникова, Тынянов замечательно изображал многих общих знакомых:
«Изображал почти гротесково, выдумывал за них речи немыслимые, но похожие на них до такой степени, что со смеху умирали все – не только те, кто знал этих изображаемых, но и те, кто никогда не видал их. Выдумывая смешные истории, доводил характерное до предела».
А болезнь неумолимо наступала. Боли и недомогания все усиливались.
«Придя к нему однажды осенью 1937 года, я нашел его неузнаваемо изменившимся, похудевшим, бледным, сидящим в кресле с бессильно брошенными руками, – вспоминал Вениамин Каверин. – Он не спал ночь, перебирая свои бумаги, пытаясь найти письмо Горького, глубоко значительное, посвященное судьбам русской литературы, – еще недавно мы вместе перечитывали его. Теперь его мучила мысль, что он сжег его случайно вместе с другими бумагами, в которых, разумеется, не было ничего преступного. Я кинулся доказывать, что письмо найдется, что он не мог его сжечь.
– Нет, мог, – сказал он с отчаянием. – Я не знаю, не вижу, что делаю. У меня голова помутилась.
(…) Письмо так и не нашлось».
Тяжелая болезнь не лишила Тынянова душевной бодрости, энергии, живого интереса ко всему, что происходило в стране, в литературе. Несмотря на причиняемые болезнью страдания, Юрий Николаевич никогда не жаловался, стараясь облегчить жизнь своим близким.
«Летом 1939 года он еще немного бродил, тяжело опираясь на трость, заведенную когда-то из щегольства и ставшую теперь необходимой подпоркой. Летом 1940 года он уже почти потерял способность ходить и целые дни неподвижно сидел в соломенном кресле в саду перед балконом своей дачки, – пишет Николай Чуковский в своих воспоминаниях «Разговоры с Тыняновым». – (…) Я встретился с ним снова в апреле-мае 1941 года. Мы оба оказались в Доме творчества в Пушкине. (…) Двигался он уже еле-еле – с величайшим трудом добирался из своей комнаты до обеденного стола. Он продолжал упорно работать над своим романом о Пушкине. Судя по результатам, болезнь никак не отразилась на романе. Но теперь он уже не писал залпом, в один присест, как прежние свои романы, а работал трудно, медленно и кропотливо. (…) Я ничего не слышал о Тынянове до конца ноября (1941 года – С. И.), когда случайно встретил Каверина на одном военном аэродроме. Каверин рассказал мне, что Тынянов был благополучно вывезен из Луги (там находилась его дача – С. И.) и из Ленинграда и находится в Ярославле, где очень хворает. Жена моя с детьми находилась в Перми, и через некоторое время, уже в 1942 году, я получил от нее письмо, что туда, в Пермь, перевезли Тынянова и что он в очень плохом состоянии. В сентябре 1942 года мне дали отпуск на десять дней для поездки к семье. На дорогу туда и обратно у меня ушло восемь дней, и в Перми я провел только двое суток. Жена сказала мне, что Юрий Николаевич уже давно лежит в больнице, и предложила его навестить.
(…) Юрий Николаевич лежал в отдельной, очень маленькой, палате; кудри его чернели на подушке. Положение его было ужасно – он не мог двинуть ни ногой, ни рукой. (…) Самым удивительным было то, что в этом состоянии он продолжал работать над романом. Одна знакомая, тоже эвакуированная в Пермь из Ленинграда, приходила в больницу писать под его диктовку. И то, что он диктовал, было умно, превосходно, талантливо. Прочтите его незавершенный роман «Пушкин» и вы никогда не догадаетесь, что писал его смертельно больной человек».
Роман о Пушкине так и остался незаконченным. По словам писателя Ильи Эренбурга, разгадку Пушкина Тынянов унес с собой в могилу.
«Прощаясь с жизнью, писал Юрий Тынянов прощанье Пушкина с юностью, – вспоминал Вениамин Каверин. – Но мужеством проникнуто каждое слово: «Выше голову, ровней дыханье. Жизнь идет, как стих». Это было написано, когда все ниже клонилась голова, все чаще прерывалось дыхание…»
«Тынянов в гробу лежал маленький, как ребенок; неправдоподобно маленькими казались его ступни в полосатых носках, – описывал сцену похорон писателя на Ваганьковском кладбище Николай Чуковский. – Фадеев в длинной солдатской шинели сказал надгробное слово. Шкловский плакал навзрыд и размазывал слезы по лицу. (…) Умер русский летописец, певец самых сокровенных, самых обольстительных и болезненных тайн русской истории. А русская история продолжалась – полная неслыханных бедствий, и величавых мечтаний, и ни с чем не сравнимых побед».
«Я был на его похоронах в декабре 1943 года, – вспоминал Илья Эренбург. – После Сталинградской победы многое менялось на глазах. Звание и форма определяли положение человека. Тынянов был не ко двору и не ко времени. Газеты даже не сообщили о его смерти. Гроб стоял в маленькой комнате на Тверском бульваре, и веночки были из бумажных цветов – попроще, поскорее. Я стоял у гроба и думал: мы хороним одного из самых умных писателей наших двадцатых годов…»
Юрий Николаевич Тынянов – автор «Подпоручика Киже», «Кюхли», «Восковой персоны» и др., литературовед и литературный критик, переводчик Гейне, киносценарист: в 1926 году по его сценарию была поставлена Козинцевым и Траубергом «Шинель». Фильм «Поручик Киже» также имел большой успех. Также Юрию Николаевичу принадлежит сценарий фильма «СВД» («Союз великого дела»), написанный в соавторстве, о восстании декабристов; он подготовил к экранизации свой роман «Смерть Вазир-Мухтара» (фильм из-за войны поставлен не был). Умер, не дожив до 50 лет.
Сергей Ишков.
Фото с сайта ru.wikipedia.org
