Не стало народного артиста СССР Юрия Соломина. Отечественная культура понесла огромную, невосполнимую утрату. Прощание с Мастером состоится 15 января на исторической сцене Малого театра, которым Юрий Мефодьевич руководил с 1988 года. Предлагаем вашему вниманию одно из последних интервью, которое он дал театральному обозревателю Елене Буловой.
– Юрий Мефодьевич, вы постоянно говорите о большой пользе совместного ручного труда представителей разных поколений. В чем эта польза и каков ваш собственный опыт в этом отношении?
– Я вырос в Сибири, наша школа представляла собой деревянный сруб, который топился печкой. Зима, снег, высокие сугробы, и чтобы иметь возможность учиться, надо было заготовить дрова, расчистить снег, затопить печь. Многое делалось взрослыми и школьниками сообща – это нас сближало и создавало почву для взаимного уважения и терпимости, причем на всю оставшуюся жизнь. В Чите у меня была учительница в младших классах, она следила за нами до выпуска, а когда я начал сниматься, писала мне письма и делала разбор ролей. Вот это был учитель! Некоторые ее записи храню до сих пор.
Да и в самой школе у нас была другая программа, нежели сегодня. Пение преподавалось до 4-го класса, и я даже сегодня помню слова советских песен. И никто тогда не дискутировал, нужен нам тот или иной предмет или не нужен. В кино ходили классом, а, повзрослев, сбегали с друзьями на первый утренний сеанс, который стоил 20 копеек. По 12 раз смотрели «Кубанских казаков», «Волгу-Волгу». Могли сидеть впятером в пустом зале и смотреть кино.
Я захватил и военные годы. Слышу сегодня порой от молодежи, что наше Забайкалье, оказывается, было глубоким тылом. Но никто при этом из них не знает, что от Читы до Манчжурии – всего 400 километров. И когда я говорю о государстве Маньчжоу-го, которое прекратило свое существование в августе 1945 года, молодые люди вообще не понимают, о чем идет речь. Это плохо. Это показывает уровень образования. Я считаю, что школьная программа должна быть единой для всех, не зависимо от того, частная это школа или обычная.
Время наше общество как-то разбило на две половины: людей состоятельных и несостоятельных. Я это чувствую, потому что много общаюсь с молодыми артистами, которые живут на зарплату, на которую трудно сегодня прожить. Я не против больших денег у каких-то отдельных людей, тех, которые их заработали своим умом и талантом. Но я не понимаю, откуда у какого-то полковника милиции на поверку оказываются миллиарды и 24 квартиры. И, глядя на наших неимущих ребят, все время думаю, ну зачем эти 24 квартиры одному человеку?
– Вы, наверное, вспоминаете при этом, как сами прошли через коммуналки, и как жили в Москве в подвалах?
– Всякое было. Прошел через все. Мы с женой снимали после окончания института жилье в подвале в районе Сретенки и на Полянке, снимали комнаты у одиноких старух. Этот опыт заставляет сегодня внимательно относиться к тому, что происходит в жизни тех, кто находится вокруг. В моей жизни было много людей, которые мне помогали, когда я был молодым. Все, что было мною приобретено, я заработал своим хребтом, трудом, в том числе и дачу. Это был строящийся тогда кооператив Малого театра. Когда составлялись списки и дачи только начали распределять (их нельзя было купить, а можно было только получить), администратор нашего театра Анатолий Андреевич Колеватов просто поменялся со мной в списке местами. Я был седьмым в очереди в кооператив, он – первым. На собрании Анатолий Андреевич просто сказал: «Дорогие друзья, я хочу свое место на получение дачи отдать молодому артисту Юрию Соломину». Этого его жеста я никогда не забуду. 50 лет мы жили на этой даче, и, подъезжая, я всегда вспоминал его добрым словом. Несмотря на то, что к тому времени уже вышел «Адъютант его превосходительства», у нас с женой на эту дачу была только половина денег. Тогда режиссер «Адъютанта…» Евгений Ташков приехал, посмотрел и сказал «Бери», дав мне вторую половину. И таких людей было в моей жизни много. Я их никогда не забываю. И мы, в свою очередь, должны поддерживать молодежь.
– С такой же благодарностью вы отзываетесь и о наших русских писателях, словно они – ваши собственные живые друзья…
– Так и есть. Я воспитан на классической литературе – Толстой, Пушкин, Лермонтов, Чехов, Островский. Они для меня – именно друзья, которые помогают сидеть с вами рядом и разговаривать. Я в школе хорошо и много читал, мне нравилось декламировать стихи перед классом, и у меня всегда была пятерка. Но я не мог выучить, например, монолог Андрея Болконского. Теперь, конечно, понимаю, почему: я был мал. В 14 – 15 лет мы только начинаем осваивать жизнь. И тут многое зависит от мудрости педагогов. Когда мне однажды поставили двойку по литературе, моя начитанная бабушка поинтересовалось, в чем дело. «Да за какой-то дурацкий сон Болконского», – злясь, ответил я. И бабушка ответила: «Рано!». Мудрая была.
– Марк Захаров, у которого вы снимались в фильме «Обыкновенное чудо», настаивает на важности «питательной среды» для актера. Вы росли в потрясающем окружении…
– Моей первой ролью была роль Барсука в кукольном театре, а первое театральное потрясание я испытал от игры Веры Пашенной, когда приехал в Москву учиться. Я видел, как работали Ильинский, Бабочкин, Любезнов, Борис Андреев. Потом мне самому посчастливилось работать и с Кадочниковым, с Дружниковым, с Переверзевым, с Грибовым. Это были великие артисты.
Они нас учили! У нас на четвертом курсе Вера Николаевна Пашенная, делая дипломную «Чайку», сказала актрисе, игравшей Нину Заречную: «Ты должна сказать это и полетать над залом». И поймав мой удивленный взгляд, продолжила: «Да-да, полетать! И оставить там кусочек сердца». А я играл Треплева и все думал: «Как это – кусочек сердца»?» «Со временем поймешь», – мудро сказала она. А совсем недавно я вдруг понял! Вот это и есть школа Малого театра – русская театральная школа искренности, сердечности, ненависти (ненависть – это ведь тоже сердце!) Совсем недавно на нашем спектакле «Три сестры» одним из зрителей был мой знакомый священник. После спектакля я спросил у него: «Вот меня учили оставлять на сцене кусочек сердца. А где при этом душа?» А он отвечает: «Как где? В сердце!» Я задумался: а ведь он прав! Наши старики-актеры это прекрасно знали.
Эта сердечность, конечно, присуща, в первую очередь, Островскому – это наш автор, автор Малого театра. Никакие фокусы не могут его изменить. У нас 35 лет идет чеховский «Вишневый сад», поставленный еще Ильинским. Это то, что старики оставили в наследство молодым, с которыми работали, а те, повзрослев, начали передавать следующему поколению. Преемственность должна быть везде, в том числе и в школьном образовании, с которого мы начали беседу.
– А может вы просто все эти годы не разменивались ни на что авангардное?
– Я к авангарду отношусь по-разному, но, в основном, не понимаю его. Брать Чехова и делать из него Нечехова? Или из Островского? Или из Гоголя? Я бы на это ввел запрет. Пожалуйста, берите современные пьесы и ставьте их. Даже скажу больше: режиссеров, которые вводят в спектакль то, что у автора не написано, я бы предложил штрафовать.
Мне гораздо интереснее, когда в театр приходит человек, который приходил к нам в детстве, и приводит своих детей, как его в свое время приводили родители. У нас идут такие спектакли, как «Недоросль», «Снежная королева», «Золушка», которые выдержали более 200 показов. Для меня откровением недавно стал спектакль «Свои люди – сочтемся!» Решил посмотреть заново, что да как. Конечно, ребята там хорошо работают, и посещаемость – 100%. Но! Там ведь еще и поднимаются актуальные темы лжи, обмана, денег. Очень современно звучит, не правда ли? Порой зритель даже не верит, что в этих исторических костюмах играется текст, который был написан более ста лет назад. Вот что надо искать в классиках!
– Вы заговорили об исторических костюмах: вся страна знает, что у вас громадные цеха на этот историзм работают. Знает, где, если что, можно пошить подлинные исторические костюмы…
– Да, в нашем театре сохранился историзм – во что одет человек, как он двигается на сцене, даже как пьет чай… Мы бережно храним традиции. Вот у меня была студентка из Хабаровска. Репетировали Островского. Смотрю – она из самовара в блюдце кипяток наливает. Мы, старшие, все чуть не умерли от хохота, а студенты не поняли нашего веселья. Спрашиваю: «Ну, а логику включить?! Наливать нужно чай в чашку, а потом уже из нее в блюдце, чтобы чай остыл, он же горячий!» Приходится подобные вещи объяснять.
– Что для вас, режиссера в театре, является самым дорогим подарком?
– Слеза. И самое главное то, как она появляется. Вот мы репетируем, я наблюдаю все время, увлажнились ли на репетиции глаза. Вот увлажнились, а дальше не идет. Значит, надо еще думать, вспоминать. Потому что появиться-то она может, но она должна еще и выкатиться.
У нас были люди, которые впервые в жизни пришли в театр именно на наши спектакли. Это надо было видеть! Мы играли в Сургуте. Декорации туда доставляли на фурах. Народу много в зале набилось, но приходит администратор: «Надо бы посадить водителей этих фур, а некуда». Поставили стулья. Так вот водители купили белоснежные рубашки, переоделись и пошли на спектакль. А потом приходят после, и один все пытается мне руку поцеловать. Я: «Да ты с ума сошел!» А он отвечает: «Мне – 60, я первый раз был в театре». Вот ведь как бывает!
Мы работаем для зрителя, как доктора, которые работают до последнего, спасая человека. Они не дадут неправильного лекарства, как бы человек не просил. Вот и мы должны в театре так работать.
Елена Булова.
