25 апреля 1935 года на сцене Большого театра была представлена опера Н. А. Римского-Корсакова «Садко» в постановке режиссера Владимира Лосского и художника Федора Федоровского. Это был образцово-показательный спектакль «большого стиля».
В советской идеологии бедный новгородский гусляр Садко превращался в воинствующего патриота, выходца из народа, всем сердцем преданного отчизне и развитию торговых путей.
Опера Н. А. Римского-Корсакова «Садко» в 1930-е годы была одной из самых популярных в музыкальном театре сталинской эпохи.
Садко зарабатывал тем, что играл на пирах. Однажды, когда гусляра несколько дней не звали на гулянья, он отправился к Ильмень-озеру и стал играть на пустом берегу. Игру Садко услышал Морской царь, подсказавший музыканту «в благодарность за утешение», как выбраться из нищеты. Последовав его советам, Садко стал богатым купцом. Через некоторое время он попал в шторм и был вынужден броситься в морскую пучину, где его встретил старый знакомый — Морской царь. Согласно новгородским былинам, царь потребовал, чтобы Садко играл ему, а потом предложил гусляру жениться на одной из морских девиц. Из плена Садко спас святой Микола Можайский (у Римского-Корсакова это богатырь Старчище).
В спектакле Владимира Лосского Садко своим искусством подчиняет силы природы, и в результате этой победы разливается Волхова-река – желанный торговый водный путь для новгородских купцов. По замыслу режиссера, Садко – поэт и мечтатель, и его мечты сбываются. Бедняк становится богатым купцом. Но стремился Садко к обогащению не ради собственного тщеславия, а для продвижения Новгорода как торгового центра.
«Золото для него не цель, а средство. Садко – энтузиаст», – пояснял режиссер.
На премьере оперы «Садко» в постановке Лосского на сцене ГАБТа зритель увидел, по словам оперного обозревателя Дмитрия Изотова (Российский институт истории искусств), ошеломляющую демонстрацию технических и художественных возможностей Большого театра как главного театра страны: «Многочисленная массовка, монументальные декорации, гипертрофированные живописные формы, роскошные костюмы, театральные спецэффекты и звуковая мощь оркестра поражали воображение».
Владимир Лосский и Федор Федоровский утверждали на сцене Большого театра стиль «театра-гиганта, который необходим стране гигантов и должен во всем соответствовать грандиозности масштабов размаха социалистического строительства». В таком «большом стиле» были решены не только «Садко», но и «Борис Годунов», «Князь Игорь», «Хованщина». Занавес Федоровского – золоченый, тяжелый, с гербом и знаменами республик Союза – долгие годы был визитной карточкой Большого театра.
Но вернемся к опере «Садко», вернее, к ее весьма дорогостоящей постановке.
«Лосский-режиссер, как бывший артист императорской сцены, был сторонником ярких эффектов, чудес театральной машинерии и изобретательным постановщиком массовых сцен, – пишет Дмитрий Изотов. – Начинавший как конструктивист советского авангарда, художник Федоровский также мыслил в эпически-масштабных формах, за что неоднократно получал критические замечания от коллег по музыкальной сцене».
Федора Федоровского обвиняли в «засилье художественно-декоративной части», в том, что он «совершенно уничтожает всю ту музыкально-вокальную и хореографическую часть, которая есть в Большом театре».
Тут нельзя забывать о том, что оперное искусство 1920 – 1930-х годов было агитационным и работало больше для глаз, чем для ушей. Так что Федоровский по-своему был прав. Советская власть требовала грандиозных сценических зрелищ, которые бы соответствовали масштабу произошедших в стране революционных перемен.
В Большом театре Федор Федоровский — художник больших масштабов – начал утверждать живописно-объемный метод, при помощи живописи позволявший «сложные архитектурные объемы, построенные в несколько планов и ритмично связанные друг с другом, донести до зрителя как единое целое, создавая иллюзию реальности». Он стремился создавать яркие, монументальные театральные зрелища. Героико-монументальные работы Федоровского отвечали требованиям «новой эпохи» и находили отклик у «нового зрителя». С именем художника связано создание в Большом театре макетной мастерской, химико-красильной лаборатории, бутафорского, прядильного и др. цехов.
О стремлении Федоровского к «образной грандиозности» вспоминает режиссер Борис Покровский, неоднократно работавший с художником:
«Помню такой случай. Занимаемся мы с Федоровским около макета в мастерской. Приходит художник-бутафор и спрашивает:
―Вам нужны для спектакля ландыши. Скажите, какого размера они должны быть?
Федор Федорович спокойно меня отодвинул и сказал:
―Ну что ты его спрашиваешь. Ландыш, разве ты не знаешь, что такое ландыш? Ландыш – это во!
И показал рукой, по крайней мере, метр».
Владимир Лосский задумывал постановку грандиозных масштабов, которых еще не видели на оперной сцене.
«Опера «Садко» представляет собой материал, в высокой степени соответствующий стилю театра-гиганта, – писал режиссер. – Три главные взаимодействующие лица оперы-былины грандиозны: грандиозен сказочно-исторический Новгород Великий этот, чуть ли не мировой торговый порт Древней Руси, этот Древнерусский Карфаген; грандиозна Водная стихия – Океян-море синее с его сонмищами «чуд морских», могучей пляской, потрясающей моря и земли; грандиозен и сам Садко в своих замыслах, идеях, устремлениях и достижениях».
Создавая спектакль, на средства не скупились: ведь в стране, где готовилась грандиозная постановка, «как нигде в мире, нет пределов для материального осуществления творческих замыслов художника».
После премьеры «Садко» проводились зрительские обсуждения, собирались мнения и самих участников спектакля. Далеко не всем пришелся по душе столь монументальный размах декораций.
«Артисты Марк Рейзен и Иван Козловский сетовали на «вакханалию красок», «стоэтажные небоскребы» и «почти натуральной величины корабли», – рассказывает оперный обозреватель Дмитрий Изотов. – Марк Рейзен писал: ««Садко», может быть, является прекрасной художественной выставкой, но из-за чудовищной гипертрофии зрелищной стороны, задавившей все остальные необходимые в опере элементы, в том числе актера, он не является полноценным оперным спектаклем».
Многие зрители постановки также высказались в том плане, что художественное оформление «забило» музыку. Музыка превратилась в аккомпанемент декорациям.
Здесь надо отметить, что, когда постановка еще готовилась, высказывались опасения насчет перегруженности и излишней масштабности декораций. Однако «большой стиль» есть «большой стиль».
«Мы не должны отказываться от больших постановок, помня, что Большой театр – гигантский театр и в нем должны быть гигантские постановки», – настаивал Владимир Лосский.
Сказка о Садко, потрясая буйством красок и феерическими декорациями, превратилась, как бы сказали сегодня, в настоящее театральное шоу. Акцент ставился на трюки и зрелищность. Увлекшись разглядыванием красочных монументальных декораций, зритель упускал из виду не только идею оперы, но и музыку Римского-Корсакова.
Кроме огромных декораций, на сцене было еще и множество народу. Так как двигаться им было особо негде, они проделывали большую часть движений, стоя на месте: то поднимали руки, то махали ими. Исполнители главных партий среди предметов бутафории и толпы терялись.
Один из зрителей после просмотра оперы «Садко» в Большом театре жаловался:
«Спектакль несколько необычный, смотреть его тяжело: глаз не хватает».
Желание максимально укрупнить картины прошлого, чтобы выпуклее передать его богатырские черты, не всем понравилось. Пришлось Владимиру Лосскому в следующем, 1936 году готовить новую редакцию спектакля. Массовку подсократили, излишества в некоторых сценах убрали, вселенский размах несколько сузили.
Постановка оперы «Садко» 1935 года осталась в истории театра как образец «большого стиля», а зрителям запомнилась как грандиозная праздничная феерия, позволившая им ненадолго оказаться в самой настоящей сказке.
Сергей Ишков.
Фото с сайтов union.lenoblmus.ru и nounb.ru
