7 июля 1855 года не стало русского поэта, одного из самых талантливых стихотворцев эпохи Константина Батюшкова. Он прожил 68 лет. Этот срок можно было бы назвать долгим, если бы в 32 года Батюшков не ощутил явных признаков наследственной душевной болезни, которая еще через два года фактически исключила его из списка живущих.
Не дай мне Бог сойти с ума.
Нет, легче посох и сума;
Нет, легче труд и глад.
Эти строчки Александр Пушкин написал после встречи с Батюшковым в марте 1830 года. В феврале Батюшков сильно простудился, его состояние резко ухудшилось, почти никто из близких не сомневался в скором конце. 22 марта в доме Константина Николаевича была отслужена всенощная, на которую собрались многие его друзья. Был там и Александр Пушкин, который после окончания службы зашел в комнату Батюшкова и стал что-то оживленно ему говорить. Неподвижно лежа на кушетке с закрытыми глазами, Константин Николаевич не шелохнулся и даже не подал никакого знака, что слышит Пушкина. Эта встреча произвела на Александра Сергеевича очень сильное впечатление.
Да вот беда: сойди с ума,
И страшен будешь как чума…
Константин Батюшков еще при жизни был объявлен предтечей Пушкина. Однако сам он всегда был неуверен в себе, свое поэтическое творчество оценивал преимущественно невысоко и занимался литературным ремеслом как бы между прочим, в перерывах между главными – служебными и хозяйственными – заботами.
Вся жизнь Батюшкова состояла из противоречий и странностей. Он был хорош собой, приятен в общении, за его плечами были два военных похода, ранение, он был остроумен в беседе, но в него не влюблялись женщины. Личная жизнь Константина Батюшкова – одна из самых печальных страниц его биографии. Он входил в самый выдающийся круг современников, дружил с крупнейшими литераторами, влиятельными людьми, государственными деятелями, но карьеры не сделал, чинов не получил да и материальное положение было у него так себе.
За его внешней веселостью скрывалась отчаянная тоска, за легкостью – страдание, за скромностью – кипение чувств и болезненная игра воображения. Нельзя было лучше описать его натуру, нежели это сделал сам Батюшков:
Сердце наше – кладезь мрачный:
Тих, покоен сверху вид,
Но спустись ко дну… ужасно!
Крокодил на нем лежит!
Батюшков еще с юности ощущал свою предрасположенность к душевной болезни, что и не удивительно: летом 1793 года, когда мальчику было 6 лет, тяжело заболела его мать, Александра Григорьевна. В чем была причина заболевания – неизвестно. Болезнь протекала очень тяжело и интенсивно. Отец Константина делал все возможное, обращался к разным докторам, но улучшения не наступало. Последние надежды на излечение Александры Григорьевны возлагались на Петербург, куда семья и переехала из Вятки в 1794 году. Однако, прожив в Петербурге всего несколько месяцев, Александра Григорьевна скончалась 21 марта 1795 года и была похоронена на кладбище Александро-Невской лавры.
Все это время Константин вместе с младшей сестрой находились рядом с матерью и отцом (всего от первого брака у Николая Львовича Батюшкова было пять детей – четыре дочери и сын).
Константин Батюшков необычайно остро реагировал на каждую неприятность. Внешний мир представлялся ему враждебным и бесприютным.
«Жизнь мне в тягость. (…) Мне так грустно, так я собой недоволен и окружающими меня, что не знаю, куда деваться. (…) Дни так единообразны, так длинны, что самая вечность едва ли скучнее», – сетует Батюшков. А ведь он еще совсем молод!
«Трагическое мироощущение Батюшкова со временем набирало силу и достигло апогея к 1814 году, – пишет в книге «Батюшков» из серии «ЖЗЛ» Анна Сергеева-Клятис. – Война, которую поэт наблюдал вблизи, окончательно «поссорила его с человечеством», личные неудачи заставили расстаться с надеждами на будущее. Самый факт «образованного варварства» и разрушение прежней картины мира омрачали для него радость и гордость победы».
К этому времени относятся самые безысходные признания Константина Батюшкова. «Испытал множество огорчений и износил душу до времени», – пишет он.
Ощущение дисгармонии, внутренний разлад с миром сопровождали Константина Николаевича на протяжении всей его жизни. А вот поэзия Батюшкова на редкость гармонична.
«Оценивая его лучшие стихи, Пушкин не раз напишет на полях батюшковской книги «Опыты в стихах и прозе» слово «гармония». (…) Противоречие между гармоничностью поэзии Батюшкова и дисгармоничностью его мироощущения бросается в глаза каждому, – пишет Анна Сергеева-Клятис. – (…) Сознательным стремлением Батюшкова было с помощью своей гармонической поэзии воздействовать на действительность, сделать ее подобной прекрасному, прежде всего, античному образцу, а в конечном итоге – преобразовать до полного совпадения с ним. (…) Предчувствующий неизбежность безумия, переживающий мучительное безденежье, неудачи по службе, трагедию неразделенной любви, пугающую неуверенность в своих силах, Батюшков упорно пытался преодолеть угрожающий ему хаос. Сделать это он мог исключительно средствами поэзии».
В 1813 году Константин Батюшков задумал жениться из-за того, что, как он написал сестре, «одиночество наскучило». И тут же привел множество аргументов, делавших это его желание совершенно неисполнимым. Об избраннице поэта Анне Фёдоровне Фурман, современники говорили как о необыкновенной красавице. Несмотря на свои метания, в 1814 году Батюшков все же сделал ей предложение, и оно было принято. Однако в марте 1815 года Батюшков вернул Анне Фурман данное ею слово и отказался от всех притязаний на ее руку и сердце.
Говоря о «несчастной особенности характера» Константина Батюшкова, Анна Сергеева-Клятис отмечает: «Он умел во всех обстоятельствах разглядеть их черную, негативную сторону, а если этой стороны нет, то придумать ее, сосредоточиться на ней и добиться фатального смещения взгляда, после которого возвращение на прежнюю, положительную, точку зрения уже невозможно».
Батюшков предположил, что Анна дала согласие на брак с ним хоть и по доброй воле, но не испытывая к нему лично никаких чувств, исходя лишь из благодарности своим воспитателям Олениным (Алексей Николаевич Оленин был тогда директором Императорской публичной библиотеки), в доме которых Батюшков уже давно был своим человеком.
«Я не стою ее, не могу сделать ее счастливою с моим характером и с маленьким состоянием, – как будто уверял он себя. – Начать жить под одною кровлею в нищете, без надежды?.. Нет, не соглашусь на это, и согласился бы, если бы я только на себе основал мои наслаждения! Жертвовать собою позволено, жертвовать другими могут одни злые сердца».
Итак, любовная история закончилась и ушла в прошлое. Батюшков мечтает отправиться в Тавриду или Италию. Первая была для него уголком живой античности, «счастливым концом скитаний». Италия же, как и Таврида, воплощала для него самые поэтические мечты. Южная уютная Таврида (как и Италия) противопоставлялась «Пальмире Севера огромной».
«Я оставляю Петербург, – сообщает он друзьям, – еду в Крым купаться в Черном море в виду храма Ифигении. Море лечит все болезни, говорит Эврипид; вылечит ли меня, сомневаюсь…»
Выехав из Петербурга, Батюшков по пути заехал в Москву для определения брата в гимназию и задержался в старой столице на целый месяц. Здесь он написал императору о том, что «желал бы быть причислен к Министерству Иностранных Дел и назначен к одной из Миссий в Италии, которой климат необходим для восстановления здоровья». Прошение было незамедлительно переслано А. И. Тургеневу, взявшему на себя все хлопоты по устройству Батюшкова.
Несмотря на то, что друзья просили его остаться подождать ответа, Батюшков стремится в Крым, чтобы быстрее начать лечебные купания в Черном море. Однако, как свидетельствуют биографы, особенно благотворного действия на его здоровье купания не имели. В конце июля Батюшков получил из Петербурга уведомление о том, что его прошение удовлетворено: он был зачислен сверх штата в русскую миссию в Неаполе, получил чин надворного советника. Проезд до Неаполя был тоже полностью оплачен.
Однако, получив столь желаемое, Батюшков не особо рад. Опять в сознании поэта происходит характерное для него смещение реальности в худшую сторону. Италия кажется ему уже не обетованной землей, а всего лишь местом с благоприятным климатом, где будет легче поправить ослабевшее здоровье: «Я знаю Италию, не побывав в ней. Там не найду счастия: его нигде нет; уверен даже, что буду грустить о снегах родины и о людях, мне драгоценных. Ни зрелище чудесной природы, ни чудеса искусства, ни величественные воспоминания не заменят для меня вас и тех, кого привык любить. Привык! Разумеете меня. Но первое условие: жить, а здесь холодно, и я умираю ежедневно. Вот почему я желал Италии и желаю».
Первые впечатления Батюшкова от Италии были противоречивыми. Он попал туда в начале поста, в самые дни карнавала, который застал еще в Венеции. Три недели он провел в Риме. Вечный город поразил его, как поражает каждого иностранца, уникальным сочетанием древности и современности, обилием памятников и руин. Но очень скоро за первыми восторженными откликами Батюшкова о Риме последовали другие: «Мы здесь ходим посреди развалин и на развалинах. Здесь зло ходит об руку с добром. Здесь все состарилось: и ум, и сердце, и душа человеческая», «Чудесный, единственный город в мире, он есть кладбище вселенной».
В марте 1819 года Константин Батюшков добрался до Неаполя, который из России представлялся ему самой желанной точкой во всей Италии. Именно в неаполитанскую миссию он просился на службу. Теперь же Неаполь Батюшкову совсем не нравится: город «длинен и неопрятен», с утра до вечера наполнен беспрерывным шумом и движением, с которыми поэт не может свыкнуться. Вместе с этим в Неаполе почти нет русских, и одиночество начинает терзать его по вечерам, когда он остается один в своей комнате.
«У окон моих вечная ярмонка, стук, и вопли, и крики, а в полдень (когда все улицы здесь пустые, как у нас в полночь) плескание волн и ветер, – жалуется друзьям поэт. – Напротив меня множество трактиров и купания морские. На улице едят и пьют, так как у вас на Крестовском, с тою только разницею, что если сложить шум всего Петербурга с шумом всей Москвы, то и тут еще это все ничего в сравнении со здешним».
Между тем здоровье Батюшкова стремительно ухудшалось.
«Здоровье мое ветшает беспрестанно: ни солнце, ни воды минеральные, ни самая строгая диета, ничто его не может исправить: оно, кажется, для меня погибло невозвратно, – пишет он близким. – Италия мне не помогает…»
Италия разочаровала Батюшкова практически по всем статьям. Даже итальянский язык, который он знал и страстно любил за гармоническое звучание, оказывается не совсем таким, как он ожидал… Однако и возвращение в Россию представляется ему невозможным: «…здесь умираю от холоду, что же со мною будет на севере?»
«Ощущение полнейшей бесприютности, потери ориентиров, отсутствие жизненной перспективы, а, главное, может быть, – трагическое переживание собственной слабости, физической и творческой, – таково состояние Батюшкова в Италии, начиная с первых месяцев», – пишет Анна Сергеева-Клятис.
В начале 1821 года, ссылаясь на ухудшающееся состояние здоровья, Батюшков попросил об отставке, но вместо этого пришел указ императора о повышении его жалованья. Раньше Батюшков, вероятно, обрадовался бы такому исходу, но теперь ему было не до материальных соображений – он чувствовал, что сходит с ума.
В конце весны он самовольно покинул службу и отправился в Германию, в город Теплице, который с XV века славился своими минеральными фторовыми источниками. Теплицкие курорты специализировались на лечении нервных заболеваний. Батюшков провел там около трех месяцев, лечился ожесточенно, принимая по две ванны в день (температура воды в источниках достигала 40–45 градусов!), всеми силами пытался победить болезнь.
В середине марта 1822 года Батюшков вернулся в Петербург, никому о своем возвращении заранее не сообщив. По городу поползли слухи, что поэт помешался.
Летом 1822 года Батюшков путешествовал по югу России. В августе он оказался в Симферополе, где обратился за помощью к знаменитому местному врачу Ф. К. Мильгаузену, который, по легенде, лечил Пушкина, когда тот в сентябре 1820 года больным прибыл в Симферополь.
«Мильгаузен не был психиатром, но опыт и обширные знания по медицинской части позволяли ему лечить и больных, страдающих психическими недугами, – поясняет Анна Сергеева-Клятис. – Собственно, Мильгаузен был первым врачом, который поставил Батюшкову диагноз: из предположений и страхов родилась печальная уверенность в том, что Батюшков страдал наследственным недугом – сумасшествием на почве мании преследования».
В припадках уныния Батюшков несколько раз пытался покончить с собой: резал себе бритвой горло, отказывался от пищи, пытался застрелиться…
Батюшкова из Крыма практически насильно доставили в Петербург. Зная о его склонности к самоубийству, друзья старались не оставлять поэта в одиночестве. Доктора начали регулярное лечение, хотя сами не были убеждены в его эффективности. Лечение затруднялось тем, что больной активно ему сопротивлялся, докторам приходилось прибегать к силе.
Однако Батюшков не всегда вел себя как помешанный, минуты просветления все еще случались. Один из таких поздних эпизодов описан А. И. Тургеневым:
«На сих днях Батюшков читал новое издание Жуковского сочинений, и когда он пришел к нему, то он сказал, что и сам написал стихи. Вот они:
Ты знаешь, что изрек,
Прощаясь с жизнью, седой Мельхиседек?
Рабом родится человек,
Рабом в могилу ляжет,
И смерть ему едва ли скажет,
Зачем он шел долиной чудной слез,
Страдал, рыдал, терпел, исчез».
Это стихотворение – последнее произведение Батюшкова, написанное «в здравом рассудке», до того, как тьма безумия окончательно накрыла его, – горестный итог прожитого.
«Я похож на человека, который не дошел до цели своей, а нес он на голове красивый сосуд, чем-то наполненный, – с грустью говорил он сам. – Сосуд сорвался с головы и разбился вдребезги. Поди, узнай теперь, что в нем было!»
Когда стало ясно, что в Петербурге вылечить Батюшкова невозможно, его отправили в Зонненштейн, замок в городе Пирны в Саксонии, в лечебницу для душевнобольных. Четыре года его пытались излечить в психиатрическом заведении доктора Пирница. В 1827 году болезнь Батюшкова была признана врачами неизлечимой, и в начале июля 1828 года он выехал на родину. В Москве для бывшего поэта был нанят маленький дом в Грузинах, где с ним неотлучно проживал доктор Дитрих.
«Жизнь Батюшкова в Москве описывать практически невозможно, потому что в ней не было никаких событий, – пишет биограф поэта. – По свидетельству доктора Дитриха, он стал спокойнее, приступов гнева почти не случалось, бывали дни и даже недели, когда Батюшков не произносил ни одного слова, но зато много гулял по саду, который примыкал к его домику. (…) Религиозность Батюшкова перешла в какую-то новую стадию, теперь он ощущал себя сыном Божьим и называл себя «Константин Бог». По ночам ему виделись кошмары, их участниками были ближайшие его друзья и родственники. (…) Большую часть дня Батюшков проводил на кушетке, предаваясь своим болезненным фантазиям, по вечерам часто лепил из воска, что у него получалось довольно хорошо. (…) Никого из друзей видеть он не желал, в том числе и Жуковского, считая, что вместе с Вяземским они записывают все его высказывания, намереваясь передать их врагам».
Благодаря усилиям Жуковского император распорядился выдать Батюшкову пожизненный пенсион в две тысячи рублей. Родные Батюшкова решили увезти его из Москвы. В 1833 году он отправился в родной город Вологду, где ему суждено было прожить еще 22 года, до самой смерти.
Константин Батюшков заболел тифозной горячкой в июне 1855 года, в самый разгар Крымской войны, когда шла знаменитая осада Севастополя. До последнего он проявлял неподдельный интерес к ходу войны, читал сообщения в газетах, интересовался картами военных действий. Казалось, безумие отступило…
Батюшков умер 7 июля 1855 года в доме своего племянника Г. А. Гревенса. Родственники, не видевшие никогда, чтобы он носил на себе крест, на умершем нашли два креста, один весьма старинный, а другой – его собственной работы…
Сергей Ишков.
Источники фото – https://biographe.ru, https://ru.wikipedia.org
