7 августа 1938 года не стало театрального режиссера, актера, педагога, реформатора театра Константина Станиславского.
Сначала из родового дома своего отца Сергея Владимировича Алексеева, получившего в обиходе название Красноворотского, семья Константина Сергеевича Алексеева-Станиславского переехала в большую уютную квартиру в доме Маркова в Каретном Ряду, занимавшую весь бельэтаж и часть третьего этажа. Переезд состоялся в конце 1903 года.
«При доме был хороший сад, что имело немалое значение для проживавших там, – писал в книге «Алексеевы» племянник К. С. Станиславского Степан Балашов. – Квартира вполне устраивала Константина Сергеевича и Марию Петровну (Мария Петровна Лилина, жена Станиславского, актриса МХТ. – С. И.) и, вероятно, им не пришла бы мысль менять свое уютное, обжитое за много лет семейное гнездо в наступившие годы послереволюционной разрухи и голода, если бы не постановление Малого Совнаркома о насильственном выселении из дома Маркова всех жильцов в связи с передачей этого здания и всей прилегающей к нему территории с постройками, включая каретные сараи, годные для устройства в них гаражей, в ведение автомобильной базы Совнаркома».
Дело о переселении Станиславского обсуждалось на нескольких заседаниях Малого Совнаркома. Нарком просвещения Анатолий Луначарский, старавшийся всячески облегчить положение режиссера, своего еще дореволюционного друга, ходатайствовал перед Лениным об отмене этой акции для семьи Станиславского. В письме от 2 июля 1920 года он сообщал: «Дорогой Владимир Ильич, руководитель Художественного театра Станиславский – один из самых редких людей как в моральном отношении, так и в качестве несравненного художника. Мне очень хочется всячески облегчить его положение. Я, конечно, добьюсь для него академического пайка (сейчас он продает свои последние брюки на Сухаревой), но меня гораздо больше огорчает то, что B. Д. Бонч-Бруевич (Владимир Дмитриевич Бонч-Бруевич, управляющий делами Совета народных комиссаров, ближайший помощник и фактически секретарь Ленина. – С. И.) выселяет его из дома, в котором он жил в течение очень долгого времени и с которым сроднился. Мне рассказывают, что Станиславский буквально плакал перед этой перспективой. В свое время я обратился к Бонч-Бруевичу с просьбой отказаться от реквизиции квартиры Станиславского, но Владимир Дмитриевич, обычно столь мягкий, заявил мне, что он не может отказаться ввиду нужды автобазы.
Я все-таки думаю, что никакие нужды автобазы не могут оправдать этой культурно крайне непопулярной меры, которая заставляет и мое сердце поворачиваться, и вызовет очень большое недовольство против нас самой лучшей части интеллигенции, является даже в некоторой степени каким-то европейским скандалом.
Мы в последнее время таких мер не принимали никогда. (…) Конечно, я соответственное распоряжение дам, но у меня рука не поднимается на него до тех пор, пока я не сделаю все от меня зависящее, чтобы выселение было приостановлено, но так как категорически воспретить В. Д. Бонч-Бруевичу его действия я не могу, то поэтому я решил обратиться к Вашему авторитету.
Крепко жму Вашу руку.
А. Луначарский».
Видимо, следствием этого ходатайства стало постановление советского правительства о предоставлении семье Константина Сергеевича второго этажа старинного особняка, расположенного в Леонтьевском переулке. Вообще, Станиславскому было предложено для переезда несколько адресов. Этот особняк приглянулся ему больше всего.
«Во время Отечественной войны 1812 года, когда горела Москва, пожар уничтожил все постройки усадьбы, кроме этого особняка, так как он был кирпичный, с массивными стенами, – рассказывал Степан Балашов. – С 1815 года тогдашний хозяин усадьбы начал капитальную реставрацию здания, закончившуюся только в 1834 году. Затем, в течение XIX века, к дворовой стороне особняка под прямым углом были пристроены черная (как говорили прежде, людская) каменная лестница с трехэтажной надстройкой, и здесь же – терраса на втором этаже. В таком виде особняк сохранился ко времени вселения в него семьи К. С. Алексеева-Станиславского.
Насколько я могу представить себе, после капитального восстановления в 1815-1834 годах, второй и третий этажи особняка, числящегося в наше время под № 6 в Леонтьевском переулке, представляли собой анфилады комнат, на втором этаже – парадных, с высотой потолков порядка 4 метров, с окнами, выходящими на улицу и частично во двор (за исключением двух комнат, которые через столетие, а именно в 1930-х годах занимала М. П. Лилина), и на третьем, или антресольном, как прежде называли, этаже – более скромных жилых помещений, с высотой потолков порядка 2 метров и окнами, выходящими во двор, на территории которого когда-то был уютный приусадебный домашний сад, с большой круглой цветущей клумбой посередине, сохранившейся до 1930-х годов. Сзади он обрамлялся бывшей конюшней и сараями (…) Вдоль второго этажа Леонтьевского особняка проходит коридор, отделяющий анфиладу парадных комнат от помещений с окнами, обращенными в сторону двора. Зал (называемый «Онегинским») и парадные комнаты имеют уникальные росписи потолочных плафонов (…); плафонные росписи, исполненные в 1830-1834 годах неизвестными крепостными художниками, ставят Леонтьевский особняк в ряд уникальных памятников архитектуры начала XIX века».
Все помещения второго этажа были отданы советским правительством под квартиру Станиславских. А третий этаж Леонтьевского особняка подвергся перепланировке: между двумя внутренними деревянными лестницами, соединяющими третий этаж со вторым, был сооружен неширокий коридор, а из анфилады комнат третьего этажа образовали отдельные, изолированные друг от друга комнаты, в которых поселили членов семьи прежних хозяев: детей Веры Богдановны Спиридоновой (жены потомственного почетного гражданина, владевшей усадьбой Леонтьевского особняка с 1882 года) – ее сына Сергея Александровича Спиридонова и дочь Елену Александровну Бахметьеву (урожденную Спиридонову).
«Часть предоставленного под квартиру Алексеевым-Станиславским второго этажа Леонтьевского особняка Константин Сергеевич сразу же отдал руководимой им Оперной студии Большого театра, не имевшей постоянного помещения, – писал в своей книге об Алексеевых Степан Балашов. – С этих пор в старом особняке жизнь, как говорится, закипела – музыка и пение стали звучать в нем с раннего утра до позднего вечера, а то и до ночи».
Станиславские переехали в Леонтьевский особняк 5 марта 1921 года и, видимо, в это же время в нем поселилась сестра Константина Сергеевича Зинаида Соколова, eго помощница по Оперной студии Большого театра, педагог и режиссер.
В зале между колонн был сделан невысокий деревянный помост, образовавший небольшую сцену, на которой стали репетировать. Здесь прошли генеральные репетиции (первая – 12 апреля 1922 года) и премьерные спектакли оперы «Евгений Онегин», а вскоре начали давать спектакли и для широкой публики. Соседствующая с залом Красная комната, в которой поселилась Зинаида Сергеевна Соколова, оказалась единственным закулисьем. В одном из писем С. В. Рахманинову Станиславский писал: «Чтобы дать Вам понятие о миниатюрности нашего театрального помещения, я опишу, что делается в соседней (и единственной) со сценой комнате, в которой живет моя сестра, помогающая мне вести Оперную студию Большого театра. В этой комнате, являющейся ее спальней, столовой, кабинетом и гостиной, гримируются все артисты, переодеваются женщины и мужчины (для чего ставятся ширмы), заготовляется мебель и бутафория для спектакля. Там же поет хор крестьян (I акт), хор девушек (свидание). В этой же комнате складывают декорации, проносят подмостки. Словом, в ней происходит столпотворение. По окончании спектакля студийцы общими усилиями убирают и выметают комнату, освежают ее для того, чтобы измученная сестра могла ложиться спать, пить чай и прочее».
Конечно, пожилой Зинаиде Сергеевне жить и работать в таких условиях было невозможно, поэтому вскоре она поселилась на третьем этаже особняка, в бывшей детской, став соседкой членов семьи прежних хозяев дома Спиридоновых.
В 1928 году праздновалось тридцатилетие МХАТа. Торжества проходили с размахом. Константин Станиславский участвовал в юбилейном спектакле, состоящем из отрывков лучших спектаклей театра. Исполнял роль Вершинина в сцене из спектакля «Три сестры». Очень волновался: ведь не играл Вершинина целых пять лет! Несмотря на сильную боль в сердце, вышел на поклоны и упал… Его унесли со сцены, вызвали врача, который сразу же поставил диагноз – инфаркт.
Из-за необходимости соблюдать постельный режим режиссер в последние годы проводил репетиции спектаклей по телефону.
В 1929 году Станиславский отправился за границу, сначала в Баденвейлер, затем – в Ниццу.
«Сталинское руководство позволило, не без бюрократических проволочек, достаточно долго находиться в Германии и Франции К. С. Станиславскому, – пишет в работе «Русские деятели театра во Франции (1920-е гг.): жизнь и смерть на Лазурном берегу» доктор искусствоведения Марина Литаврина. – (…) В конце октября 1928 года во время празднования юбилея Художественного театра в Москве у Станиславского случился тяжелый сердечный припадок, после которого он уже не смог выходить на сцену в качестве актера. Доктора направили Станиславского на лечение за границу, где, к слову сказать, в это время находились его дети – Кира и Игорь со своими отпрысками. Сначала Константин Сергеевич прибыл в Баденвейлер – знаменитый чеховский адрес, место безвременной кончины писателя и любимого автора Художественного театра. Вообще, для лечения Станиславский избирает чеховские места: печально знаменитый Баденвейлер (где скончался писатель), потом Ниццу, в которой Чехов бывал неоднократно (…) Лечение Станиславского, которое начинается в Германии под руководством профессора Шверера, крайне медленно восстанавливает силы больного (…) «Выздоровление мое продвигается, но такими мелкими шагами, что я этого почти не ощущаю», – это повторяющаяся цитата из писем Станиславского в Москву. (…) На протяжении следующих восьми месяцев пребывания в Ницце разворачивается внутренняя драма Станиславского: он оказывается перед лицом непреложного факта тяжелой сердечной болезни, в то время как дела в Художественном театре переживают острейший кризис из-за перестройки советской системы управления искусством и введения поста красного директора (…) На Ниццу возлагались большие надежды: поправка здоровья мастера, восстановление его творческого потенциала, завершение «книги жизни», посвященной воспитанию актера, воплощение масштабного замысла шекспировской трагедии («Отелло». – С. И.) (…) Однако на деле Ницца стала для Станиславского слабым утешением».
Последние часы и минуты Константина Сергеевича подробно отписала его жена Мария Петровна. В письме к сыну она сообщала: «Умер бедный, бедный папа 7-го августа в 3 ч. 45 м. дня, хоронили его 9-го в 5 часов дня на Новодевичьем кладбище, рядом с Симовым и Чеховым, без кремации. Эта троица начинала театр, и теперь все трое кончили свое служение искусству. Мне приятно и утешительно, что они вместе… До сих пор вся могила была покрыта венками – живыми и искусственными; образовался целый курган, а теперь живые венки высохли, а искусственные выгорели от солнца; надо посадить живых цветов и сделать холм, из дерна».
Вспоминая последние годы жизни Станиславского, медсестра Духовская скажет: «Он отвоевывал у смерти время».
Биограф Константина Сергеевича Елена Полякова в книге «Станиславский» пишет: «Все знали, что он тяжело болен, однако никто из людей театра не думал, что он ТАК болен: ведь репетиции продолжались часами, шла неутомимая работа над книгой, и не было события в Художественном театре, в Оперном театре, в молодежной студии, о котором не знал бы Константин Сергеевич. Вскрытие показало, что десять лет – после того, последнего выхода на сцену в юбилейном спектакле – были действительно отвоеваны у смерти силой воли и разума. Расширенное, отказывающее сердце, эмфизема легких, аневризмы – следствие тяжелейшего инфаркта 1928 года…»
Через три недели после смерти Станиславского был получен сигнальный экземпляр книги «Работа актера над собой». В авторском предисловии подчеркивается, что это лишь начало единой многотомной книги, лишь опыт «работы над собой в творческом процессе переживания». Затем последуют «работа над собой в творческом процессе воплощения», специальный том, посвященный работе над ролью, и учебник упражнений для актера — «своего рода задачник».
Книга «Работа актера над собой» вышла в октябре 1938 года, в самый канун сорокалетия Художественного театра. В этот день – 27 октября 1938 года – могила на Новодевичьем снова покрылась цветами. Мария Петровна пишет Игорю: «…были на кладбище: большой холм, на нем венок и хризантемы, принесенные в юбилейный день, вокруг холма стелется как бы ковер из зелени; на нем посажены молодые побеги, которые будут распускаться ранней весной; сегодня все уже запорошило снегом, это было красиво».
В статье, которую Станиславский готовил в 1938 году к юбилею Художественного театра, он снова говорил о вечной необходимости театра человечеству: «Театр – счастливец, он и в дни мира, и в дни войны, в дни голода и урожая, и в дни революции и мира оказывается нужным и наполненным».
Последняя статья Константина Станиславского была сдана в набор в июле 1938 года и вышла в свет после его смерти. Она посвящена молодежи. Последние строки этой статьи: «И никогда не успокаивайтесь над сделанным, помня, что возможность совершенствования в искусстве неисчерпаема».
Сергей Ишков.
Фото с сайта ru.wikipedia.org
