В июне 1961 года Рудольф Нуреев, находясь на гастролях в Париже, «за нарушение режима нахождения за границей» был снят с дальнейших гастролей труппы Ленинградского театра оперы и балета им. Кирова в Лондоне, но отказался вернуться в Советский Союз, став «невозвращенцем» — первым среди советских артистов.
«17 июня 1961 года, аэропорт Париж-Ле-Бурже. Невольно вовлеченный в ситуацию, которая впоследствии станет частью мировой истории и будет описана не в одном десятке книг, французский полицейский обращается к бледному, испуганному, вжавшемуся в колонну молодому человеку:
– Шесть шагов. Только шесть. Подойдите ко мне. Не волнуйтесь. Если вы считаете, что так будет лучше, просто скажите: «Я хочу остаться в вашей стране». После этого мы поднимемся наверх, вы подпишете кое-какие бумаги, и дело будет сделано.
– Я… хочу остаться в вашей стране.
Эти шесть шагов, эта фраза станут точкой невозврата, причиной грандиозного скандала и сенсацией, пропуском в новую жизнь для советского, а позже – британского и французского артиста балета и балетмейстера Рудольфа Нуреева, – говорится в книге «Автобиография. Вместе с Нуреевым», составителем которой стала Юлия Бекичева. – Категорично настроенные советские газеты представят произошедшее как запланированное бегство, западные журналисты преподнесут поступок русского танцовщика как «прыжок к свободе» (впоследствии Рудольф Нуреев так же назовет одну из глав своей «Автобиографии»). Именно как прыжок из рук насильно удерживающих артиста сотрудников КГБ в объятия французских полицейских опишет случившееся популярная газета Le Figaro».
Спустя десятилетия организатор гастролей Ленинградского театра оперы и балета имени С. М. Кирова в Париже в 1961 году Жанин Ренге, находившаяся в Ле-Бурже рядом с Нуреевым, опровергнет написанное:
«Не было никакого прыжка. Все происходило, если не буднично, то около того. Рудольф был в отчаянии. Его труппа уже улетела на гастроли в Лондон, ему же было сказано возвращаться в Москву. Нуреев понимал: если вернется, ему как артисту – конец. Мы заказали чай, кофе. Тут же сидел сотрудник КГБ, он пил спиртное – рюмку за рюмкой. К тому времени как подошли полицейские, кагэбист был изрядно пьян и мало чему мог помешать».
Уже став мировой знаменитостью, Рудольф Нуреев часто вспоминал тот день в многочисленных интервью, снова и снова мысленно преодолевал расстояние в шесть шагов, на 26 лет перекрывшее ему все пути к отчему дому, родному училищу, театру, на сцене которого продолжали танцевать его коллеги.
Нередко вспоминал он и другое: когда именно понял, что будет танцовщиком.
31 декабря 1944 года Фарида Нуреева, достав только один билет, повела своих четверых детей на балетный спектакль Башкирского театра оперы и балета. У входа в театр стояла огромная толпа, и в образовавшейся давке все пятеро Нуреевых весьма удачно прошли на спектакль по одному билету.
«Это было как раз в конце войны, — рассказывал Рудольф английскому журналисту. — Врожденная в каждом русском (Нуреев обобщал под словом «русский» представителей всех национальностей Советского Союза. — С. И.) любовь к музыке и балету стала за эти годы еще сильнее. Каждый надеялся хотя бы на время уйти от кошмара повседневной жизни. Безграничные духовные ресурсы русских, глубина их внутренней жизни, способность, с которой они могут вырваться из убогости повседневной борьбы, являются, по моему мнению, главным объяснением того громадного успеха, который вызывает в Советском Союзе почти любое проявление искусства».
Рудольф навсегда запомнил каждую деталь этого спектакля.
«Сам театр с мягким светом хрустальных люстр, небольшими фонарями, горевшими повсюду, бархатом занавеса и сидений, позолотой отделки казался мальчику совсем другим миром, местом, которое можно увидеть только в прекрасной фантастической сказке, – пишет Елена Обоймина в книге «Рудольф Нуреев. Я умру полубогом!». – (…) Рудик был потрясен всем происходящим на сцене: он впервые увидел настоящий балет, который буквально околдовал мальчика…»
В своей «Автобиографии» Нуреев признавался:
«Мною овладела абсолютная убежденность, что я рожден танцевать…»
Мама мальчика одной из первых заметила его страсть к движению, и Рудик с семи лет с удовольствием занимался в различных кружках народного танца. А вот вернувшийся с фронта Хамет Нуреев, прошедший войну настоящим героем, был против: он решил жестко искоренить странную страсть сына к музыке и танцам.
«Балет — не профессия для мужчины, — заявил Нуреев-старший. — Все артисты пьяницы. Они ведут никчемное существование до сорока лет, после чего их выбрасывают из театра, и они становятся просто отребьем! Если мой сын станет танцором, он очень скоро кончит дворником!»
Отец хотел, чтобы Рудик пошел в ремесленное училище, получил рабочую профессию, которая смогла бы его прокормить. И все же мальчик танцы не бросил. К десяти годам, когда Рудик поступил в танцевальный кружок Дома пионеров, похвалы в его адрес раздавались уже со всех сторон.
«Так как дома Рудику запрещали танцевать, а он, естественно, не мог прекратить заниматься, он стал жить в обстановке постоянной лжи, постоянно изобретая пути, чтобы улизнуть из дома на репетицию и уроки танца, – пишет Елена Обоймина. – (…) В 1953 году Рудольфа пригласили в балетную студию при Башкирском театре оперы и балета. О нем уже знали как о талантливом мальчике-танцоре. (…) Он был оформлен как артист балета и получал небольшую зарплату: десять рублей за вечер. Но тогда деньги имели для Нуреева наименьшее значение: он был переполнен счастьем от того, что получил работу, и чувствовал, будто у него выросли крылья».
Со временем обстановка в семье Нуреевых немного смягчилась: статус театрального артиста значил немало. Правда, десятый класс Рудик заканчивал уже в школе рабочей молодежи, так как учиться в обычной школе и работать оказалось непросто.
В руки опытных педагогов Ленинградского хореографического училища Рудольф попал с большим опозданием — в семнадцать лет!
«В Ленинграде ему наконец-то серьезно поставили ноги в первую позицию, — вспоминал Михаил Барышников. — Это очень поздно для классического танцовщика. Он отчаянно пытался догнать сверстников. Каждый день и весь день — танец. Проблемы с техникой его бесили. В середине репетиции он мог разреветься и убежать. Но потом, часов в десять вчера, возвращался в класс и в одиночестве работал над движением до тех пор, пока его не осваивал».
Нуреев не обладал от природы хорошей координацией движений и воздушной легкостью. Поэтому даже то, что другим давалось сравнительно легко, им достигалось немалыми усилиями. Но танцевать он был готов и днем и ночью.
Румын Серджиу Стефанеску, которого разместили в одной спальне с Нуреевым, вспоминал: «Каждую ночь, едва выключали свет и дверь в комнату закрывалась, Руди выскакивал из кровати и тормошил меня: «Вставай, вставай!». И мы начинали танцевать — до двух, до трех часов утра. Танцевали все подряд: мужские вариации, женские вариации, все известные нам па-де-де. Женские партии исполняли по очереди. Мы были фанатиками. В конце первого курса нас перевели с третьего этажа на первый. После этого мы просто-напросто открывали окно, вылезали на улицу и бродили по городу. С тех пор я навсегда запомнил такую картину: белая ночь и Рудольф, в упоении танцующий вокруг обелиска на площади перед Зимним дворцом…».
После Всесоюзного конкурса артистов балета в Москве в апреле 1958 года и выпускного экзамена в училище о Нурееве всерьез заговорили в театральных кругах.
«25 октября 1958 года Рудольф дебютировал в Кировском театре, – рассказывает в своей книге о Нурееве Елена Обоймина. – Он танцевал па-де-труа в «Лебедином озере» с Нонной Ястребовой и Галиной Ивановой. Но настоящий дебют, настороживший других мужчин-солистов, состоялся на месяц позже: 20 ноября Нуреев выступил в «Лауренсии» в партии Фрондосо, огненного испанца в черном парике. Прямо со школьной сцены он попал в исполнители заглавной партии в одном из эталонных спектаклей и, как и предполагалось, в паре с Натальей Дудинской. Успех, какой редко выпадает на долю начинающего артиста, оказался огромным. (…) Дебют Нуреева наэлектризовал атмосферу по обе стороны рампы».
Молодой танцовщик приобрел огромное число поклонников, которые приходили на его спектакли, не жалея букетов для своего любимого артиста.
Когда в Ленинграде только намечались гастроли Американского балета, зашла речь об отправке Рудольфа на Берлинский фестиваль. Танцовщик запротестовал, заявив, что это похоже на ссылку. Директор Кировского театра рассмеялся и сказал, что Берлин ожидал Галину Уланову, но она, к сожалению, заболела, и Нуреев должен ее заменить: «Это не ссылка, Рудик, а большая честь».
Был конец осени, и артисты проехали в автобусе 5000 км вдоль и поперек Германии.
«Сначала выступали в Восточном Берлине, затем в тридцати шести маленьких городах Германии, где приходилось танцевать в кафе и неблагоустроенных театрах, – писала Елена Обоймина. – Это путешествие показалось Рудольфу настоящим кошмаром. Однажды ночью в холодном автобусе артистам пришлось в течение восьми часов дожидаться, пока его починят. В другой раз они прибыли на место в шесть часов, а уже в половине седьмого должны были выступать в кафе перед безразличной аудиторией. В течение всего этого бесконечного месяца Рудольф постоянно находился в состоянии слепой ярости…»
Такова была первая «заграница» Нуреева. После этой злосчастной поездки Рудольф целых три месяца не танцевал.
11 мая 1961 года балетная труппа Кировского театра вылетела в Париж. Уже за год до этих гастролей Нуреев знал о намечающейся поездке. Ему не верилось, что его мечта сбудется — целый месяц в Париже!
Гастроли в Париже открылись «Спящей красавицей», в которой Рудольф не танцевал. Но французские журналисты побывали на генеральных репетициях и все, как один, были восхищены Нуреевым: его называли новым Нижинским!
Первое выступление в Париже новоявленной звезды было назначено лишь на пятый день гастролей. Когда законопослушные артисты группами по пять человек бродили по магазинам, Нуреев по-настоящему изучал весенний Париж:
«На улице царила атмосфера вечного бала. Я физически ощущал притягательную силу этого города и одновременно особенную ностальгию. Париж выглядел веселым, и люди на его улицах такими интересными и такими отличными от нашей однообразной русской толпы, и в то же время в этом был какой-то налет декадентства».
21 мая Рудольф Нуреев впервые вышел на сцену Парижской оперы во фрагменте из «Баядерки», где он танцевал свою любимую партию — восточного воина Солора. И зрители, и критики сразу же отметили его невероятную пластичность.
Вокруг советского танцовщика толпились поклонники, мгновенно оценившие его редкий дар. С некоторыми из них у Рудольфа сразу же сложились очень дружеские отношения. Особенно с Кларой Сент, обожавшей балет. Она была помолвлена с сыном министра культуры Франции Андре Мальро и имела обширные знакомства в высших сферах общества.
Через два дня они встретились на любимом балете Рудольфа «Каменный цветок», в котором он сам не выступал. Девушка пригласила Нуреева наряду с другими артистами в ложу, которую обычно занимали французские официальные лица. Через несколько лож от них сидели руководители Кировского театра, которым все происходящее крайне не нравилось. В антракте Рудольфа даже отозвали в сторону и упрекнули за общение «с нежелательными лицами».
В эти дни Клара получила сообщение о трагической смерти своего жениха, погибшего в автокатастрофе… Это еще больше сблизило ее с Рудольфом. Они виделись почти каждый день, но никогда наедине и почти всегда в общественных местах. Тем не менее, Нурееву было сказано, чтобы он прекратил встречаться со своими французскими друзьями и особенно — с Кларой. Над головой Рудольфа сгущались тучи. С одной стороны, невероятный успех на гастролях, вручение Парижской академией танца премии Вацлава Нижинского, а с другой…
В июне 1961 года мир облетела сенсация — ведущий танцовщик Кировского театра Рудольф Нуреев не вернулся в СССР из парижских гастролей. Газеты пестрели кричащими заголовками: «Звезда балета и драма в аэропорту Ле Бурже», «Прыжок в свободу», «Девушка видит, как русские преследуют ее друга».
«Неправильно делать из Нуреева «политического невозвращенца», остро несогласного с системой Советов: это не соответствует действительности, – полагает Елена Обоймина. – Надо отдать ему должное — по свидетельству друзей его молодости, никогда, нигде и ни при каких обстоятельствах Рудольф не обсуждал политические проблемы, не давал никаких разоблачающих интервью, не рассуждал на темы государственного устройства. И поступал так вовсе не потому, что боялся повредить своей карьере в бытность свою в Ленинграде или родственникам и друзьям, находясь за рубежом. (…) Он был гражданином Мира и таковым себя и ощущал. (…) Его мир — это мир искусства. Он готов и должен был танцевать везде, где только была сцена и зрители».
Кинорежиссер Виктор Бочаров как-то заметил:
«Вся его жизнь была вызовом, но не столько обществу, сколько человечеству. Я не сторонник версии о его протесте против системы, в которой он жил. Вся эта система была Нурееву неинтересна. Раздражать его могло лишь то, что ограничивало его личную свободу».
Сам Рудольф Нуреев объяснял свое решение так:
«Мне претят жесткие рамки, я изо всех сил стараюсь найти новые возможности, развить разные стороны моей натуры, открыть, в чем состоит ее сущность. Поэтому я не вернулся в Россию. Я чувствовал настоятельную потребность разбить окружавшую меня скорлупу, искать, пробовать, исследовать. Я хочу подобно слепому попробовать на ощупь все, что меня окружает… Я хочу иметь возможность работать повсюду — в Нью-Йорке, Париже, Лондоне, Токио и, разумеется, самом, на мой вкус, прекрасном из театров — сине-серебряном Кировском в Ленинграде. Мне двадцать четыре года. Я не желаю, чтобы кто-то решал за меня мое будущее, определял, в каком направлении мне «следует» развиваться. Я попробую дойти до этого самостоятельно. Вот что я понимаю под словом «свобода»».
Зарубежный биограф танцовщика Отис Стюарт признавал:
«После своего переезда на Запад Нуреев ни единого раза не позволил себе негативно отозваться в прессе о советском режиме».
Рудольф Нуреев никогда не отличался осторожностью. Каждый раз, когда иностранные труппы приезжали в Ленинград или в Москву, он всегда посещал их спектакли, а иногда знакомился с артистами и всегда, когда появлялась возможность, общался с ними. Контакты с иностранцами были важны для него и доставляли большую радость. Но каждый раз при этом молодой танцовщик замечал: за ним ходит какой-то человек. Человек этот регистрировал все «ненормальные дружественные связи Нуреева с иностранцами».
Тогдашний председатель КГБ А. Шелепин докладывал в ЦК КПСС:
«3 июня сего года из Парижа поступили данные о том, что Нуриев (так в тексте. — С. И.) Рудольф Хамитович нарушает правила поведения советских граждан за границей, один уходит в город и возвращается в отель поздно ночью. Кроме того, он установил близкие отношения с французскими артистами… Несмотря на проведенные с ним беседы профилактического характера, Нуриев не изменил своего поведения…»
Биограф Рудольфа Нуреева Елена Обоймина полагает, что свой побег танцовщик не планировал заранее:
«К спонтанному бегству его подтолкнули подружка Клара, во многом спровоцировавшая инцидент, и бездарные действия некоторых представителей театрального руководства. То, что наша страна потеряла такого танцовщика, а Рудольф потерял родину — целиком их заслуга».
Этого вывода придерживались многие деятели искусства. Например, известный искусствовед Виталий Вульф считал:
«Когда пишут, что он приехал на Запад искать свою судьбу, то только искажают реальность. Случай, произошедший с ним по глупой воле тех, кто стоял за спиной Кировского балета, подтолкнул его к тому, к чему он неосознанно стремился, — к совершенствованию».
То, что Нуреев не планировал заранее свой побег, подтверждает своим рассказом и Клара Сент:
«В последний вечер, после представления «Баядерки», мы вышли вместе с Клер Мотт. Рудольф не хотел спать этой ночью. Хотел бродить по Парижу. Не помню уже, где мы поужинали, зато помню, что долго гуляли по мостам через Сену. Клер в конце концов не выдержала и отправилась домой, и я осталась с ним одна. Около четырех утра я отвела его в его отель. Мы попрощались, и я напомнила, что скоро нам предстоит встреча в Лондоне. Руди сказал, что мечтает о Лондоне».
Сам Нуреев в одном из интервью признался:
«У меня никогда не хватило бы мужества остаться на Западе, если бы меня не вынудили».
15 июня 1961 года в посольство СССР во Франции вызвали директора Кировского театра Георгия Коркина и сотрудника КГБ Виталия Стрижевского. Коркин впоследствии рассказывал:
«Я-то думал, что будут хвалить за успешные выступления, а нам объявили, что есть решение Москвы (именно так и сказали — Москвы, а не министра культуры или кого-либо еще) о немедленном откомандировании Рудольфа Нуреева в Советский Союз. Я пытался возражать, говорил, что Нуреев блестяще танцевал в Париже, что о нем писали все французские газеты, что его с нетерпением ждут в Лондоне, что его отсутствие скажется на выступлениях всей труппы, но мне в категорической форме заявили, что это решение окончательное и обсуждению не подлежит. Мне было предложено объявить об этом решении в аэропорту, в тот момент, когда вся труппа будет проходить паспортный контроль перед посадкой на лондонский самолет. Я считал, что это неразумно, что это не только повергнет в шок самого Нуреева, но и может вызвать международный скандал — ведь вокруг огромное количество иностранцев, и мы не в Шереметьево, а в Ле Бурже. Но меня никто не слушал».
Когда вся труппа отправила свой багаж на лондонский рейс, перед выходом на летное поле Нуреева вызвали из очереди и сказали, что его срочно отзывают в Москву для участия в очень важном концерте. «Этого не может быть!» — воскликнул Рудольф. Ему сразу сделалось плохо, он сильно побледнел, ослаб и едва не упал. Рудольфа стали его успокаивать: станцуешь, мол, в Москве и прилетишь в Лондон, но Нуреев, казалось, ничего не слышал. Он прекрасно понимал, что означает вызов в Москву: никогда вновь не ездить за границу, навсегда потерять место ведущего танцовщика…
«Для меня это было равносильно самоубийству», – объяснял позже Рудольф.
Для каждого из труппы то, что Нуреева отправляют в Москву, стало полнейшей неожиданностью.
«Все понимали, что это значит, – рассказывала Елена Обоймина. – Многие балерины (…) заплакали. (…) Они убеждали юношу вернуться, не поднимая шума, и клятвенно обещали, что по прибытии в Лондон сразу же пойдут в Советское посольство…»
Рудольф Нуреев писал в автобиографии:
«Иногда в жизни приходится принимать решения, подобные молнии, гораздо быстрее, чем можно подумать. Я понимал это, еще танцуя, когда что-нибудь на сцене шло не так. Это же я почувствовал, когда стоял на аэродроме Бурже в тени огромного самолета ТУ, который должен был вернуть меня в Москву Его большие крылья нависали надо мной, как руки злого волшебника из «Лебединого озера». Должен ли я подчиниться и максимально извлечь выгоды из этого? Или подобно героине балета я должен был воспротивиться приказу и сделать опасную, возможно, роковую попытку к свободе?»
В кармане нуреевского пиджака лежали острые ножницы…
В это время труппа Кировского театра уже погрузилась в самолет, летящий в Лондон. Нуреев смотрел на них и плакал. Одна из балерин позже вспоминала, какой тоскливый, кричащий о помощи это был взгляд…
Танцовщик вырвался из круга своих соотечественников и совершил один из своих знаменитых прыжков, приземлившись прямо в объятия блюстителей порядка Франции:
— I want to stay here! (Я хочу остаться здесь!)
Позже репортеры назовут это «прыжком к свободе».
«Я принял решение потому, что у меня не было другого выбора, – объяснял Рудольф. – И какие отрицательные последствия этого шага ни были бы, я не жалею об этом. (…) Во время моего пребывания в Париже я чувствовал растущую угрозу Я был подобен птице, попавшей в сеть, и все больше в ней запутывался. Я знал — это был кризис.
Но птица должна летать. Я не видел ничего политического в необходимости для молодого артиста видеть мир, чтобы, сравнивая и усваивая, обогатить свое искусство новыми знаниями для пользы своей же страны. Птица должна летать, видеть сады своих соседей и то, что лежит за горами, чтобы затем, вернувшись, обогатить жизнь своих соотечественников рассказами о жизни других стран и расширить границы своего искусства. Когда я пытался это осуществлять, меня осудили и поспешно отозвали в Москву. Мою жизненную программу назвали «безответственной», сопротивление уравнению и неподчинение — опасным индивидуализмом…»
Что было дальше? В городском суде Ленинграда в условиях полной секретности слушалось дело «О предательстве Родины артистом балета Рудольфом Нуреевым» и был вынесен приговор — 7 лет исправительно-трудовых работ с отбыванием срока в колонии строгого режима. Вот как об этом говорилось на юридическом языке:
«Приговором Судебной коллегии по уголовным делам Ленинградского городского суда от 2 апреля 1962 года Нуриев Р.Х. по ст. 64 «а» УК РСФСР с применением ст. 43 УК РСФСР осужден к 7 годам лишения свободы с конфискацией имущества по обвинению в том, что, находясь в гастрольной поездке в составе балетной труппы Ленинградского театра оперы и балета им. Кирова во Франции, отказался возвратиться из-за границы в СССР».
Сначала предлагали 14 лет лишения свободы, судья нашла возможность снизить этот срок до 7 лет. Предполагалось, что танцовщик, умиленный снисхождением суда, пожелает вернуться…
В любимом театре Нуреева прошло открытое собрание труппы, где артисты вынуждены были единогласно заклеймить его как «невозвращенца». Пути назад не было. С пониманием этого связана афористичная фраза, произнесенная Рудольфом в одном из первых интервью за рубежом:
«Я никогда не вернусь в свою страну, но никогда не смогу быть счастливым в вашей».
Самое трагическое в том, что так все именно и произошло…
Сергей Ишков.
Фото ru.wikipedia.org, www.culture.ru
