В эти дни мы празднуем 150-летие Максима Горького. Осталось позади охаивание великого писателя в 90-е годы, постыдное копание в подробностях его личной жизни, оплевывание его творчества. Возвращен на место памятник писателю на площади у Белорусского вокзала, выходят книги о нем, ставятся спектакли по его пьесам.
Из океана книг, исследований, воспоминаний, написанных о Горьком, мы, как свой вклад в празднование юбилея, публикуем отрывок из полузабытых мемуаров Александра Сереброва (А.Н.Тихонова), опубликованных в книге «Время и люди. Воспоминания. 1898 – 1905». («Московский рабочий». 1960). Автор, русский советский литератор, журналист А.Н.Тихонов (1880–1956) лично и достаточно близко был знаком с выдающимися деятелями культуры и искусства своего времени – Станиславским и Немировичем-Данченко, Комиссаржевской, Саввой Морозовым, Чеховым, Львом Толстым. Но особенно тесно он был связан с Максимом Горьким, которому до революции помогал организовать различные журналы, кружки пролетарских поэтов. А после революции возглавлял основанное Горьким же издательство «Всемирная литература».
Нам кажется, рассказ этот будет любопытно прочесть всем, кто любит и ценит Горького, писателя и человека.
О. Т.
* * *
Итак, Горький после репетиции четвертого акта пьесы «На дне» церемонно прощается с Немировичем-Данченко и в сопровождении автора идет к дверям с фонариком «Выход»…
«– Надо бы еще сказать им про Луку, – говорил Горький, когда мы шли вдвоем по улице. – неловко как-то говорить. Выходит – поучаю. Лука – пародия на Каратаева. Странно, как этого не замечают. Они и говорят одним языком. Вредный, по-моему, человек Лука, а Москвин его играет божьим угодником, Тихоном Задонским. Не того склада был сей миролюб, этакий Франциск Ассизский… из Воронежа…
На углу Газетного и Никитской из пивной вышел долговязый оборванец в калошах на босу ногу, в резиновом макинтоше. Размахнулся дырявой шляпой, загородил нам дорогу.
–Интеллихентному пролетарию…кельк-шоз… Нищ и убог! «Брат мой… страдающий брат!» – задекламировал он, совсем как только что виденный нами на сцене Актер.
Горький сунул ему в руку какую-то кредитку.
–Мерцы! – сказал босяк, вглядываясь в Горького. И, узнавши его, заорал:
Максиму Хорькому браво! Браво, Максим!
Горький схватил его за плечо: Оставьте, черт вас возьми!
Но было уже поздно: кто-то услыхал, передал другому, другой– третьему.
Третий – сразу пятерым. Имя Горького рассыпалось горохом по улице. Шли люди как люди и вдруг, точно разом все сошли с ума: на лицах бессмысленный восторг, рты разинули, толкаются. Бегут через улицу на нашу сторону:
– Горький!
– Горький!
– Горький!
Извозчики поворачивают к тротуару – узнать, кого бьют.
–Где Горький? – В макинтоше? – Да нет, то настоящий босяк! – Алексею Максимовичу – привет! – Слава смелому соколу! – Ур-ра!
Толпа заполнила тротуар, перевалилась на мостовую.
–Дайте пройти! – Что за шум? – Горького ведут в участок! – Безобразие! – Долой полицию! – Пьяный? – Сам ты пьяный! – Ур-ра! Аплодисменты.
От Никитских ворот трусцой поспешает городовой, заранее свистит в свисток с горошиной.
Горький таранит толпу, согнувшись, как против ветра. Руки затиснуты в карманы пальто, на лицо страшно взглянуть – жесткое, скуластое. Свернул в подъезд какого-то дома, Крикнул мне : Держите дверь…
На площадке второго этажа Горький остановился, держась за перила лестницы, снял калошу – вытряхнуть снег.
–Вот она, слава! Видали, какая она есть? Запомните!
Толпа у подъезда понемногу затихла. Слышались голоса полицейских: Сади на мостовой! – Некультурно, господа, мешаете движению! – Я те покажу Горького!
Горький топал калошей об пол, чтобы глубже вошла нога.
–Вы, небось думали: сла-ва! Венки, лавры, фимиамы…А она – вроде пирожного – крем с мылом. Сам такими в Нижнем торговал. Попробуешь – сладко, а потом вытошнит!
На площадку поднялся околоточный, усатый, в светлой офицерской шинели, перетянутый широким ремнем, сбоку – шашка и револьвер.
–Можете следовать по назначению, – сказал он скучным голосом и, спускаясь с нами по лестнице, добавил: На будущее я бы посоветовал вам, господин Горький, ездить на извозчике… Беспорядок производите… смуту!»
P.S.
Публикуемый шарж «Горький после 3-го действия пьесы «Дачники» сделан художником А. Любимовым в 1904 году.
