Двести лет назад, 8 января 1823 года, в небольшом древнем городке Аск (в прошлом Бурриум) графства Монмутшир на юго-востоке Уэльса родился Альфред Рассел Уоллес, британский натуралист-естествоиспытатель, географ, биолог, антрополог и спиритист-медиум.
Получив всего четыре класса образования, Уоллес прожил долгую жизнь в девяносто лет, которую провел в рискованных путешествиях и стал автором нескольких открытый.
В научном наследии Уоллеса две монографии по спиритизму, высотная поясность гор с аналогией широтному зонированию, описание шести зоогеографических областей – неарктическая, палеарктическая, афротропная, индо-малайская, австралийская, неотропическая.
В ракурсе истории науки наиболее известен тот факт, что Альфред Уоллес независимо от Чарльза Дарвина обосновал естественный отбор наиболее приспособленных как основной фактор эволюции.
Об этом говорили и спорили 10 февраля участники заседания секции Проблем эволюции материи Московского общества испытателей природы, посвященной 200-летию со дня рождения Альфреда Уоллеса (1823 – 1913).
Московское императорское общество испытателей природы было создано в 1805 году по образу старейшего в Европе Лондонского королевского общества по развитию знаний о природе. Вариантов отбора напридумывали много – стабилизирующий, движущий, дизруптивный, центрифугальный, дизадаптивный. Свет сошелся клином на отборе наиболее приспособленных. Назвали его «естественным». Все прочие по умолчанию сочли неестественными.
Далее дело было за малым. Всю эволюцию свели к отбору, а он застрял в сознании один. До кучи доместикацию назвали селекцией. Картина получилась красивая, но ее со дня основания приходится постоянно дописывать.
Уоллес ограничивал действие естественного отбора и не считал возможным распространять его на преадаптацию. Дарвин под давлением критики признал недостаточность естественного отбора, нужны дополнительные факторы. Уоллес был более свободен в идеологическом плане по сравнению с Дарвином, и, соответственно, его изложение четче.
Статьи о естественном отборе Дарвина и Уоллеса были одновременно опубликованы в Линнеевском обществе в 1858 году.
Дарвин не сразу понял, что появился конкурент.
Как это получилось, подробно рассказал Максим Чертанов в книге «Дарвин» серии ЖЗЛ издательства «Молодая гвардия». Возможно, изыскания Чертанова стали лучшим источником запутанной истории достаточно типичного случая конкуренции за авторство, в которой никогда не побеждает естественный отбор лучшего.
Цитаты по сайту https://litresp.ru/chitat/ru/%D0%A7/chertanov-maksim/darvin/10
Перелом от прошлого к будущему в судьбе дарвинизма произошел в 1858 году и совпал со смертельными болезнями детей Дарвина. Уоллес в это время находился в Южной Америке.
Чертанов пишет: «В феврале Уоллес написал статью «О тенденции разновидностей отклоняться от существующего типа». Там были довольно четко сформулированы и дивергенция, и борьба за существование со ссылкой на Мальтуса, и закон естественного отбора, не названный по имени, но узнаваемый. Письмо Уоллеса Дарвину не сохранилось; по его воспоминаниям, он приписал, что нашел «недостающее звено» в теории происхождения видов и надеется, что идея так же нова для адресата, как для него самого, и спрашивал, стоит ли показать статью Лайелю».
Следующая цитата: «23 июня Дарвин попросил не приезжать: опасно. Настроение его между тем изменилось, он хотел драться за приоритет. Лайелю, 25 июня: «Я могу доказать, что ничего не заимствовал». Сказал, что в статье Уоллеса нет ничего, чего не было в его наброске 1844 года, и всё это он посылал Грею и теперь желает публиковать очерк, но не уверен, порядочно ли это, ведь до письма Уоллеса он не хотел печататься так скоро. «Я скорей соглашусь сжечь мою книгу, чем допустить, чтобы он или кто другой мог подумать, что я поступил так из низких побуждений. Не находите ли Вы, что присылка мне этого очерка связывает мне руки?.. Мой дорогой друг, простите меня. Это вздорное письмо, подсказанное вздорными чувствами». В письме есть странная фраза: «Клянусь, мне и в голову не приходило, что Уоллес может как-то использовать Ваше письмо». Видимо, Лайель отправил письмо Уоллесу, а потом пожалел об этом и предупредил Дарвина об опасности: они ведь не знали, что за человек Уоллес. 26 июня Дарвин вновь переменил намерения: сказал Лайелю, что первое его побуждение было уступить Уоллесу дорогу, а первые побуждения обычно верны. А скарлатина охватила всю округу, не пощадив самого младшего Дарвина»…
Ну и последняя цитата из книги Чертанова:
«Лайель и Гукер решали, где публиковать работы. Геологическое общество не подходило, в Зоологическом заправлял Оуэн, который ни за что не примет гипотезу, противоречащую его взглядам, осталось Линнеевское, ближайшее заседание 1 июля. Отослали Уоллесу письмо с разъяснениями, слепили из двух дарвиновских текстов один, составили предисловие: двое независимо друг от друга выдвинули «изобретательную теорию, объясняющую появление видов и разновидностей на нашей планете»; оба до сего дня не публиковались, хотя мы, Гукер и Лайель, давно просили Дарвина сделать это; Дарвин начал работу в 1839 году, впервые написал связный очерк в 1844-м, мы его читали; Дарвин позволил нам делать что угодно с его статьей, «и мы ему объяснили, что заботимся не о вопросах приоритета, а о науке в целом», а с Уоллесом мы не можем посоветоваться, но коли он прислал статью, так, надо думать, не возражает против публикации.
1 июля, в часы, когда Дарвин в одиночестве хоронил сына, вице-секретарь Линнеевского общества Дж. Баск зачитал обе статьи. Почти никого они не впечатлили: и борьба за существование, и естественный отбор давно были общими местами, на то, что Дарвин и Уоллес трактуют их по-новому, не обратили внимания. Лишь молодой зоолог Альфред Ньютон понял, что произошло: «Я сидел ночь и читал… здесь было простое решение всех трудностей, которые беспокоили меня в течение многих месяцев. Не знаю, чего было больше, раздражения от того, что я до этого не додумался, или радости от того, что проблема решена». А президент Линнеевского общества в начале 1859 года сказал, что в минувшем году не прозвучало «ничего интересного»… Дарвин: «Наши работы привлекли очень мало внимания, и единственная заметка о них в печати, которую я могу припомнить, принадлежала профессору Хоутону из Дублина, приговор которого сводился к тому, что все новое в них неверно, а все верное не ново». Из-за отсутствия интереса никто даже не заметил, что статьи Уоллеса и Дарвина были разные. Сам Дарвин со страху не заметил этого – такое впечатление, что он вообще не читал уоллесовский текст, лишь скользнул взглядом по заголовкам».
Конец цитаты.
Вот так и получается тусовочный принцип. По научному – самоорганизация. Отбор тут можно найти, только не лучших из представленных на конкурс, а худших. По-научному центрифугальный.
Подчеркну еще раз, что выше представлена версия Максима Чертанова, которая мне представляется наиболее исчерпывающей и правдоподобной.
Более кратко и несколько по-своему о том же рассказал неизменный ведущий заседаний секции теории эволюции Сергей Багоцкий. Он отметил национальную разницу в подходах к науке. Для русской традиции характерен профессионализм, а в английской – наука близка графомании. Королевское общество объединяло людей со статусным положением в обществе, для которых занятие наукой было хобби, а не профессией.
Короткий период девятнадцатого века с непримиримыми общественными спорами вокруг эволюционной идеи сделал знаменитыми Чарльза Дарвина и Альфреда Уоллеса, фамилия которого тогда транслировалась на русский как Валлас.
Наши недавние предки в отличие от нас не заморачивались по поводу скромного обаяния новоанглийского произношения.
Большинство участников той дискуссии за пределами круга людей, считавших себя специалистами в теории эволюции, остались только в трудах историков эволюционных учений – Геккель, Фогт, Кювье, Рулье и множество других, мне практически неизвестных.
Из нашего времени понять былые споры трудно. С тех пор прошла не одна научная революция, и ментальность естествоиспытателей изменилась. Другой стала семантика терминов, даже если они сохранились. Некоторые ключевые для понимания эволюции явления получили в названиях неологизмы, ставшие самостоятельной ценностью ученых ради любви себя в науке.
В истории науки вряд ли можно найти столь раскрученную фигуру, как Чарльз Дарвин. Раскрутка имени Дарвина уже на старте сопровождалась путаницей, и с годами она наращивалась.
Наиболее известный труд Чарльза Дарвина называется «Происхождение видов путем естественного отбора». Он издавался несколько раз вариативно, в зависимости от времени и места издания. В тексте представлены различные аспекты обоснования теории естественного отбора, включая расщепление признаков по Менделю, инверсию полового отбора, разрывность палеонтологической летописи, превосходство привилегированных рас, прообраз концепции двухкомпонентного генома в виде наследственности и изменчивости. Соответственно, консервативности и оперативности.
Однако вынесенное в название явление полностью не раскрыто.
Редкая читательская птица долетит до середины этой полноводной реки. Сам Николай Данилевский, опровергая Дарвина по пунктам его труда, не сумел довести эту работу до конца. Жизни не хватило.
В отличие от своего великого деда Эразма Дарвина, внук Чарльз построил свои представления об эволюции на основе презумпций, обусловленных доминантами общественного мнения.
В России было другое общество и иные мнения. У нас более популярны идеи предопределенности будущего, роли самоорганизации и уникальных событий, которые иногда вдруг начинают повторяться.
Однако Дарвинизм стал некой огосударствленной религией. Опровергать его даже пытаться не стоит, подвергнут остракизму.
В связи с намеренной путаницей существует несколько разных оценок, что произошло между Дарвином и Уоллесом, кто на самом деле был автором идеи естественного отбора, когда и где состоялась первая публикация, и что, собственно, считать таковой.
Эволюционист Юрий Чайковский раскопал в архивах подлог в расписании рейсов парохода из Южной Америки в Англию. В результате получилось, что Дарвин получил письмо Уоллеса не до своего выступления, а после, чтобы не ставить под сомнение его авторство.
Существует и такое мнение, что Уоллес добровольно отдал авторство Дарвину, и поэтому его труд сначала назывался «Естественный отбор», а потом «Дарвинизм. Изложение теории естественного подбора».
Заседание МОИП 10 февраля длительностью неполные два часа выглядело концентрированным отображением всего случившегося за двести лет, в чем участники заседания пытались разобраться.
Так бывает, когда сшибаются в споре амбиции интеллектуалов, фигуранты спора невольно моделируют то, в чем пытаются разобраться.
Ближе к концу Сергей Багоцкий пришел к выводу, что ничего неясно, кроме того, что у каждого свои тараканы в голове.
Мои тараканы велели мне не согласиться и заявить, что все ясно. Мне действительно все ясно по той простой причине, что мне нет нужды подстраиваться под чье-то мнение, даже общественное и считающееся общепринятым.
Ключевые моменты в развитии событий происходят практически недоступно для фиксации наблюдателем. Арогенез – это какой-то интимный процесс. Наличие наблюдателя меняет ход событий. Или получается разрыв палеонтологической летописи.
В этом смысле эволюция подобна электрону с его балансом волновых и вещественных проявлений. Если за ним следить, он проходит через одну из двух дырок, как частица. Если наблюдателя нет, электрон просачивается через обе дырки и образует за экраном интерференцию от двух вторичных источников, как и положено излучению.
Вследствие дуализма ни один из конкретных треков филогенеза не может быть построен без разрывов. Исчерпывающая схема эволюции может получиться из мультипликации множества филогенезов подобно пазлу.
В процессе эволюции заседания Сергей Багоцкий как автор монографии по истории науки сыпал именами и представлял их обладателям краткие характеристики.
От его специфических характеристик возникает ощущение присутствия живого человека, будто бы на машине времени переезжаешь в британский девятнадцатый век, когда происходила буржуазная революция и «Теория Дарвина» стала одним из козырей буржуазной власти.
Багоцкий явно не случайно отметил, что Дарвин и Линкольн родились в один день. По его словам, Линкольн был политиком, а Дарвин воспел конкуренцию и стал идеологом буржуазной революции. Получается, наступил на ногу традиционалистам, потому что основой предшествующего порядка была религия.
По той же причине Николай Чернышевский с его антибуржуазными социал-демократическими взглядами отрицал дарвинизм.
Если принять правоту Багоцкого, дарвинизм стал идеологической основной постмодернизма. В рамках представлений о предопределенности будущего нетрудно поверить в то, что из Дарвина-младшего сделали ключевую фигуру британского национального проекта о превосходстве привилегированных рас под видом естественного отбора.
В таком случае Дарвина предпочли Уоллесу вопреки исторической последовательности примерно так же, как в соответствии с национальными особенностями для первого пилотируемого полета в космос выбрали Гагарина.
Гагарин после недолгого полета стал знаменитым, успешно сыграл на международной арене роль эталонного русского, потому что таким был. Судя по его дочери Елене, директору музеев Кремля, это у Гагариных наследственное.
Дарвин-младший был шалопаем в юности, учиться ему было скучно. После ссылки на «Бигле» на Галапагосы вернулся в Англию ученым, путешественником-натуралистом. К старости стал эталонным британским классиком, хотя профессионалом по образованию в науке не был. Уоллес на такую роль не подходил ни по статусу, ни по происхождению. Пришлось корректировать прошлое.
Уоллес под давлением обстоятельств согласился, а Дарвин под конец их общей истории выхлопотал научному сопернику пенсию.
Категорически не согласилась с вторичностью Уоллеса Людмила Емельянова, доцент биогеографии Географического факультета МГУ. Она настаивала на том, что портреты Уоллеса должны висеть как основателя идеи естественного отбора. Емельянова перечислила научные идеи Уоллеса, о которых я не знал, но легко нашел в Википедии и привел их в начале текста.
Для контраста отмечу, что многочисленные и объемные описания наследия Дарвина не позволяют составить конкретное преставление о его роли в науке. Об этом надо просто знать, а знания наши в их оценочной части, к сожалению, субъективны и к тому же привязаны к определенным моментам быстро текущего времени.
Опубликованная переписка Уоллеса и Дарвина показывает добровольность передачи авторства. А вот то самое сакральное письмо, которое подтверждает авторство Уоллеса и из-за которого подделали расписание пароходов, найти не удалось. Скорее всего, оно утрачено.
Внимание к Уоллесу связано не с величием Дарвина, скорее наоборот. Позволю себе утверждать, что в России плохо понимают и принимают Дарвина. И не то чтобы «Теорию Дарвина» связывали с идеологией постмодернизма. Просто русская душа сопротивляется любому навязыванию в хроническом режиме. Так и живут ученые с фигой в кармане, как при марксизме-ленинизме.
Уоллес как-то честнее. Однако Уоллес не альтернатива Дарвину. За этим надо обращаться к Ламарку и старшему Дарвину. Первый был еще более эксцентричным, а второй в России известен только узкому кругу специалистов вроде Юрия Чайковского.
Судьба сыграла злую шутку с наукой эволюционной генетикой. Научная среда одна из наиболее напряженных по уровню самоедства и внутренней агрессии. Товарищи ученые больше писали пасквили друг на друга, чем описывали собственные достижения. Я это ощущаю на себе до сих пор. Когда профессиональная ревность под контролем товарищей Лысенко и Сталина расколола эволюционно-генетический мир на два лагеря, в качестве альтернативы мухолюбам-человеконенавистникам подняли на щит Ламарка. Непредвзятым взором нетрудно видеть, что содержательные сегменты были в обоих лагерях, и они пришли разными путями к одному и тому же непостоянству генома с высокой ролью самоорганизации. Параллельно развивалась графомания ради выживания в науке и преподавательской деятельности. Изыски типа «синтетической теории эволюции» имеют не больше научно-практического смысла, чем «Теория Дарвина».
Кто бы мог подумать, что современная эволюционная генетика скатится в рабство самого экстремального варианта редукционистской комбинаторики. Фундаментальная база современной эволюционной генетики необратимо деформирована. Наука находится в бесплодном тупике как раз в тот исторический момент, когда она больше всего нужна, потому что в генетической природе человека происходят непознанные тектонические сдвиги. Умалять заслуги Менделя и Дарвина недопустимо, как и говорить хоть что-то позитивное про Лысенко или Ламарка.
Символичным было увольнение сына Трофима Лысенко Олега из ВНИИ сельскохозяйственной биотехнологии, потому что в роли судей выступили сотрудники института с научным уровнем не выше подсудимого.
Позже МОИПу запретили проводить обсуждение книги Льва Животовского «Неизвестный Лысенко».
В представлении Багоцкого, Уоллес после разорения отца был вынужден рано начать работать для обеспечения жизни. Получив четыре класса образования, сам преподавал в школе. Затем проявил авантюрные наклонности и отправился на Амазонку с надеждой на оплату путешествия из средств, вырученных от продажи коллекций, которые предстояло собрать. Коллекции были в моде. План, в общем, удался, бабочек можно было наловить в огромном количестве, до сотни видов в час. Коллекции отправлялись в Англию пароходами. Но когда возвращался домой сам Уоллес, корабль потерпел крушение, и его багаж, коллекция и записи пропали. Записи удалось восстановить.
Емельянова видит фигуру Уоллеса в ином свете. Он настоящий ученый. Где бы ни появлялся, тут же совершал открытие. Приехал в Швейцарию и открыл высотную поясность гор. Получил грант в Королевском обществе и отправился в современную Индонезию и Индокитай. Обнаружил по разные стороны пролива, что на одном острове фауна австралийская, на другом индокитайская. Они резко различаются. Отсюда возникли шесть зоогеографических областей
Забавный случай этот другой пример на память мне приводит. Ведь то, что нам преподавали под видом теории естественного отбора благодаря «кошмару Дженкинса» и прочим заморочкам в косметическом ремонте дарвинизма включало четыре фактора.
Тимофеев-Ресовский на лекции спецкурса по популяционной генетике назвал спонтанный мутационный процесс, волны жизни Сергея Четверикова с колебаниями численности, изоляцию и только в конце естественный отбор. Затем вынул из кармана мятую трешку и обещал ее на пол-литра тому, кто придумает пятый фактор микроэволюции.
Однако в таком изложении речь идет в значительной степени о популяционной динамике аллельных частот. Фактически расширение на популяционный уровень редукционистской комбинаторики Менделя. В некоторых случаях разные аллели имею свои адаптивные значения, как это описали Тимофеев-Ресовский и Янис Лусис для двухточечной божьей коровки.
Ихтиолог Валерий Попов из Астрахани на потомстве моего моногибридного скрещивания показал дифференциальную устойчивость карпов с разными аллелями трансферринов к кислородному голоданию.
Параллельно мы обнаружили неслучайность комбинирования аллели трансферринов и хромосомной центромеры, которая в искусственном гиногенезе карпа тоже становится генетическим маркером.
Неслучайность сочетания аллелей разных генов описал Юрий Дубров как норму для человека. Он показал, что случайное сочетание приводит к привычному невынашиванию беременности.
Сочетание разных факторов породило гипотезу нейтрализма Кимуры, как будто от аллельных вариаций гена вообще ничего не зависит.
В любом случае микроэволюция и естественный отбор в составе ее факторов не может привести к происхождению видов.
Правда, Тимофеев-Ресовский выводил макроэволюцию из микроэволюционных изменений. Но не надо забывать, что его время отмечено монополией парадигмы редукционизма.
Видимо, как и Уоллес, Тимофеев-Ресовский не пытался сдуть паровоз истории с его магистрального пути. Холизм пришел позже и парадигмой не стал. Хотя мы теперь понимаем, что системные события не возникают из элементарных.
Багоцкий охотно согласился, что макроэволюция из микроэволюции не выводится.
Однако на этом споры не кончились. Скорее наоборот. Компания оживилась и воодушевилась.
На уровне макроэволюции роль естественного отбора еще более ограничена. Помехоподавление мутационного процесса он обеспечить не может, в дикой природе это происходит за счет высокой гибели. Для ее обеспечения на определенных этапах жизненного цикла развиваются дизадаптивные признаки не естественного отбора лучших, а чего-то противоположного. Например, экзотический половой аппарат пятнистой гиены.
Мутационный процесс эволюции мешает и без ограничений приводит к канцерогенной форме жизни. Моменты возникших разногласий можно перечислить. Кто создал теорию происхождения человека от обезьяны, Дарвин или Фогт? Что важнее для развития, программа или самоорганизация?
Как происходят научные открытия, на основе анализа полученных данных или экспериментальные данные добываются для того, чтобы верифицировать гипотезы для формулировки теории.
С чем никто не спорил, так это с тем, что на общественном уровне в научной среде естественный отбор лучших явно не работает. Однако термин Ивана Шмальгаузена «центрифугальный отбор» оказался для участников дискуссии откровением.
Багоцкий придерживается второго варианта, открытия, по его словам, идут из глубины сознания. Он вообще не участвовал в интеллектуальной драке, лишь время от времени высказывал неоспоримые истины.
В описанной истории дарвинизма фигуре Уоллеса отведено вторичное место. Но все же не на складе артефактов, как для Ламарка и Дарвина-старшего.
Таким образом, проект «Теория Дарвина» по соотношению затрат и эффекта прошел успешнее Моисея, которому пришлось водить целый народ по пустыне в восемь раз дольше.
Эффект дарвинизма долгосрочный и феерический. Мир поверил в естественный отбор и конкуренцию, в результате привилегированная раса была выведена из-под конкуренции и достигла уровня геополитического виолента. Сделано это было на базе предопределенности будущего, которую дарвинизм не приемлет. Лучше способа нет, если кому-то потребуется защитить диссертацию по теологии о реальном существовании бога. Это я как атеист говорю.
Что же касается происхождения видов, если их можно наловить по сто в час, никаких проблем нет. Виды происходят в Королевском обществе и на страницах научных журналов.
В начале заседания меня единогласно и торжественно приняли в МОИП. В конце Сергей Багоцкий анонсировал два этапа конгресса по глобалистике в МГУ при поддержке ректора Садовничего в апреле и октябре.
Лев Московкин.
Фото Михаила Ковалёва
