Среди состоявшихся ученых существуют два генетически различных типа людей. Они никогда не договорятся, хотя постоянно пытаются перекричать друг друга.
На совместном заседании 6 марта двух секций МОИП «Проблем эволюции материи» и «Естественнонаучного образования и Философских и методологических проблем естественных наук» в Зоологическом музее МГУ в кульминационный момент дело дошло до опрокидывая стульев. От крика, казалось, вот-вот проснутся кости мамонтов.
Аудитория раскололась четко пополам, когда протесты против набора слов с потоком неопределимых понятий типа «восьмикрылого семинога» сорвала аплодисменты сторонников точного естественнонаучного подхода.
Героем вечера стал Алексей Иванович Харламов из секции эволюции.
Проблема идентификации связана с тем, что оппоненты точности не хотят признавать себя гуманитариями или лириками в споре с физиками. Они философы или даже математические физики.
Общественную дискуссию физиков и лириков помнят все, но почему-то никто не знает, что так называемые лирики с треском проиграли.
Шестидесятые годы были эпохой научного романтизма. Впереди была научная революция, она предоставила шанс всей науке перейти на естественнонаучный формат. Этому способствовало введение в базу науки так называемых нематериальных сущностей. Что произошло дальше, я много раз писал.
Философы, однако, бывают разные, но все одинаково претендуют на приоритет в системе наук.
В позитивной оценке независимо от того, что мне нравится или нет, это люди, которые буквально обожают процесс познания. Их диагностическим признаком является уклонение любыми способами от достижения результата. Принудить такого человека к признанию конкретной истины невозможно, он впадает в состояние агрессивной защиты. Его экспериментальные данные могут быть абсолютно достоверными. К ним приклеены выводы по принципу «где навоз и где корова», из навоза коровы не сделаешь.
В научном детективе по следам реальных событий «Двойная спираль» Джеймс Уотсон описал женщину-ученого такого типа, чьи данные по рентгенографии ДНК использовали будущие Нобелевские лауреаты.
В советском научном фольклоре был анекдот про ночную рубашку длиной десять метров – «Мой муж – научный работник, он любит не результат, а процесс поиска». В дискуссии МОИП звучали слова «бог», «информация», «материя», «истина» и даже было точно указано место, где появляется ДНК – где-то между богом и личностью.
Два человека, включая меня, осмелились заявить, что ничего не поняли. Ответ ожидаемый: вы не смогли подняться до высшего знания. Еще один диагностический признак состоит в том, что представленное «высшее знание» невозможно ни подтвердить, ни опровергнуть.
Аргументация строится из игры слов типа пони-мание – мания уходит.
Ключевое понятие научного знания «истина» воспринимается как ощущение чего-то светлого, божественного. Постижение истины действительно сродни наслаждению от созерцания красоты. У ученых описанного выше типа на том все и заканчивается.
В детстве в школе нас учили, что любое научное знание может быть представлено в неформализованном виде, но оно обязательно должно быть формализуемым. Истина должна быть доказана логическим выводом или подтверждена экспериментально. Научный вывод можно считать законом, когда теория и практика сходятся. Если этого не происходит, ученый естественнонаучного типа испытывает дискомфорт. Мешает детектор ошибок Натальи Бехтеревой. Возникает потребность «закрыть гештальт».
Наиболее распространенная последовательность научного познания состоит из трех этапов. Сначала производится феноменологическое описание явления. От его точности в значительной степени зависит дальнейший успех. К выдающимся примерам феноменологии можно отнести систематику Карла Линнея, описание эволюции Эразма Дарвина и полевые наблюдения Николая Вавилова, которые в конечном счете вылились в закон гомологических рядов наследственной изменчивости.
В случае Вавилова первичные данные должны были быть исчерпывающе обширными, создавалась база получения первичного материала для селекции. Попутно сформулировано учение о центрах происхождения и очагах распространения культурных растений.
Один из основателей эволюционной генетики Сергей Четвериков составил феноменологическое описание ключевой закономерности под названием «волны жизни» на ограниченном количестве бабочек Московской губернии.
Для выявления закономерности необходимо тем меньше первичных данных, чем сильнее выражен эффект. Заведующий лабораторией экологической генетики Александр Рубанович в своей докторской диссертации вывел формулу необходимого числа первичных данных в зависимости от величины эффекта.
Второй этап научного познания – экспериментальный. Эксперимент позволяет выявить механизм явления. Но только в том случае, если в явной или неявной форме выстроено репрезентативное множество альтернативных моделей.
Их число не обязательно равно двум, как принято в рекомендациях BBC. Мало того, замена экспериментальных данных «мнениями» – подход порочный. Существует множество примеров, когда неправы все – и общество, и научное сообщество, – генетический вред ГМО, передача мутационного воздействия радиации по наследству, универсальность естественного отбора, хаотическое накопление искажений в трансляции слухов. Мы показали в собственных экспериментах, что информация при передаче в цепи коммуникантов искажается самоорганизованно до возникновения устойчиво воспроизводимого исхода.
Заключительный, третий этап состоит в формулировке теоретической модели. После признания обществом доказанная модель становится законом природы.
К сожалению, такое случается редко из-за хаотизации и политизации науки, о чем в этом материале мы бы не хотели упоминать. Уже все сказано и ничего не меняется. Иногда можно уловить, как спорщики говорят об одном и том же разными словами. Такое бывает почти на каждом мероприятии МОИП.
Один из участников, профессиональный журналист, продвигал идею эфира, настаивая на том, что она неоправданно вычеркнута из научных планов. Получился экспертный опрос с показательными результатами. В пространных ответах смешались материя, душа, нравственность. В содержательной части просматривалась теория Эдварда Лоренца о структуре динамического хаоса. Прямой вопрос вызвал замешательство. Признаться в незнании было неловко, а догадаться не получилось из-за неудачного названия, потому что речь идет о структуре, а не хаосе.
Об одном и том же в содержательной части писали непримиримые враги: формальные генетики вейсманисты-морганисты и последователи Ламарка в лысенковском лагере.
Научная база имеет значение, и отрицать это глупо. Однако намного важнее то, что для каждого из трех этапов требуются исследователи, испытатели природы с особым типом мышления.
Известны случаи инверсии последовательности этапов. Достоевский и Толстой сформулировали важнейшие законы природы человека задолго до создания экспериментальной базы их возможного подтверждения о генетической природе аномалий массового поведения и стрессовый эффект комфорта, так называемый синдром зоопарка.
Станислав Лем и братья Стругацкие множеством идей превзошли классиков девятнадцатого века.
Новая русская литература и кино создают произведения не слабее классиков прошлого, адаптированные к описанию текущей реальности. Созданные в художественной форме модели преодолевают обе проблемы – опережение быстрых, неожиданных перемен и преодоление стойких массовых заблуждений, исключающих возможности решения хронических проблем.
Кризис семьи и трудовых коллективов существует с позапрошлого века.
Наш опыт практической журналистики и преподавания журналистики с описанием перемен за тридцать лет позволяет утверждать, что информирующая журналистика может стать платформой генерации моделей текущей реальности.
Статусная наука в ее современном состоянии к этому неспособна. Для всего этого нужна политическая воля руководства страны. Пока этого нет даже в прогнозах. Подчеркнем, что речь идет о собственных моделях, изолированных от коллаборации.
В русской науке существует много примеров ученого-естественника, который, достигая какой-то очередной истины, упорно идет дальше. Они же являются лучшими лириками.
Мы описали на материале пресс-конференции в МИА «Россия сегодня» феномен основателя информатики Виктора Глушкова.
Остается до сих пор нерешенным вопрос, какую роль в процессе познания играет математика? В прошлом ученые отшучивались: математика – это табуретка, на которой стоит физика с петлей на шее.
Является ли математика всего лишь инструментом познания или самостоятельной наукой? Ответ прост – и то, и другое в зависимости от ситуации, как и любая наука. Существуют контрастные примеры.
Для анонимного коллектива талантливых французских математиков под псевдонимом Николя Бурбаки математика стала самодостаточным смыслом жизни, своеобразным наркотиком для ухода из реальности. Нам неизвестно, чтобы их достижения получили прикладное применение.
Обратный пример дает творчество швейцарца Леонарда Эйлера в России. Он описал множество математических закономерностей, без которых невозможно представить физику, теорию машин и механизмов, инженерное дело.
Теоретически любой инженер должен уметь объяснить свои достижения без формул. На мероприятии в МОИП формулы возникали на доске без связи со смыслом прозвучавших слов.
Непонимание самого феномена системности стало повсеместным, хотя ничего сложного тут нет.
Заведующий кафедрой биофизики физфака МГУ Лев Блюменфельд читал свой спецкурс исключительно на основе описания системных эффектов.
На практике фактор неслучайности всегда вносит свои коррективы в результаты эксперимента. «Три к одному, такой закон, как много дум наводит он…» – не выполняется даже в строго воспроизводимых лабораторных условиях.
Нынешняя российская наука уже начала учиться ходить, шатаясь и падая. В декабре ликвидирована комиссия по лженауке, созданная в эпоху прямого внешнего управления для дискредитации отечественной науки.
А нам надо понять, что бесплатная энергия или общая теория всего – такой же миф, как вечный двигатель.
Лев Московкин, Наталья Вакурова.
