19 октября 1913 года в Москве произошло событие, вошедшее в историю как «розовое мордобитие». Случилось это в только что открывшемся в Мамоновском переулке литературно-артистическом кабаре «Розовый фонарь», разместившемся в Театре миниатюр.
Идея открытия литературно-артистического кабаре принадлежала художнице-авангардисту, графику Наталье Сергеевне Гончаровой, живописцу, одному из основоположников русского авангарда Михаилу Федоровичу Ларионову, художнику и писателю, авангардисту Илье Михайловичу Зданевичу и поэтам-футуристам, среди которых были Давид Бурлюк и Владимир Маяковский.
Гончарова и Ларионов участвовали в оформлении футуристического кабаре.
«Шайка буйнопомешанных», как окрестила футуристов массовая бульварная газета «Московский листок», назвала свое кабаре «Розовый фонарь» нарочно — это пародия на литературно-политический кружок «Зеленая лампа», существовавший в Петербурге в 1819 – 1820 годах. Одним из членов кружка «Зеленая лампа», встречи которого проходили в доме камер-юнкера, любителя театра Никиты Всеволожского на Екатерингофской набережной, был Александр Пушкин. Свое название общество получило из-за зеленого абажура лампы, висевшей в зале, где собирались участники литературного кружка. Но был и еще один смысл в этом наименовании: зеленый цвет считался цветом надежды, девизом кружка, каждый из членов которого имел кольцо с вырезанной лампой-светильником, были слова «свет и надежда».
Цель футуризма виделась в том, чтобы утверждать новое искусство, пробуждать его независимость от общества в художниках, восстанавливать право независимого искусства. Борьба за новые формы предполагалась только при полном отказе от «святыни искусства прошлого»; следование логике и эстетическому запросу общества расценивалось как «преступление». Путь, ведущий к «освобождению», предполагал эпатаж, кардинальную творческую новацию, разбивающую классическую норму художественного восприятия, привычную для зрителя.
Так, персональные выставки Натальи Гончаровой каждый раз становились событием, сенсацией и даже скандалом. После однодневной выставки 24 марта 1910 года в Обществе свободной эстетики в Москве ее привлекли к суду по обвинению в порнографии. Ее религиозные композиции удалялись полицией с вернисажей и запрещались цензурным комитетом Священного синода. В заметке «Братцы-эстеты» в газете «Голос Москвы» от 25 марта 1910 года по поводу выставки картин Н. С. Гончаровой говорилось следующее: картины «сплошного декадентского пошиба и настолько неприличные, что секретные анатомические отделения Гаснера пасуют перед этим возмутительным развратом», некоторые картины «превосходят всякую порнографию секретных карточек». К слову, автором заметки был Гиляровский.
Но вернемся к открытию футуристического кабаре «Розовый фонарь». Свидетелем этого события стал Лев Ольконицкий (будущий советский писатель Лев Никулин). Будучи 22-летним студентом Московского коммерческого института, он пришел в новое кабаре. Позже Лев Никулин вспоминал:
«Зал был узкий, тесный, весь заставленный столиками. «Настоящая публика», съехавшаяся в полночь, была уже сильно навеселе. Вдруг на месте конферансье появилась высокая неподвижная фигура; прошло несколько минут, и эта неподвижность и молчание человека на авансцене возбудили любопытство публики. Постепенно шум стих, и поэт гаркнул во всю мощь своего могучего голоса: «Нате!» (это было первое публичное прочтение стихотворения «Нате!». – С. И.). Это было загадочно. Все замерли.
«Через час отсюда в чистый переулок
вытечет по человеку ваш обрюзгший жир», —
негромко и презрительно начал Маяковский.
Господа за столиками оцепенели.
«Все вы на бабочку поэтиного сердца
взгромоздитесь, грязные, в калошах и без калош».
«Громадный, ширококостный, «вбивая шага сваи», выходил Владим Владимыч на эстраду чугунным монументом, – позже описывал другое выступление Маяковского Алексей Крученых. – Неподвижным взглядом исподлобья приказывал публике молчать. <…> Во время его выступления я прошел в задние ряды партера нарочно проверить, как он выглядит из публики. И вот зрелище: Маяковский в блестящей, как панцирь, золотисто-черной кофте с широкими черными вертикальными полосами, косая сажень в плечах, грозный и уверенный, был изваянием раздраженного гладиатора».
Дебют 20-летнего Владимира Маяковского в «Розовом фонаре» обернулся небывалым скандалом. «Московская газета», описывая случившееся, назвала статью «Розовым мордобитием». В ней говорилось:
«Публика пришла в ярость. Послышались оглушительные свистки, крики «Долой!». Маяковский был непоколебим, продолжая в указанном стиле. Наконец, решил, что его миссия закончена, и удалился».
Литературовед Александр Михайлов воспроизводит ход событий так:
«Празднично одетая публика заполняла зал, дамы демонстрировали свои наряды и дорогие украшения, стараясь быть непременно замеченными, все было чинно, благопристойно, хотя в атмосфере приготовлений все-таки чувствовалось что-то предгрозовое. Было уже за полночь, господа за столиками уже не слушали, что и кто говорил или пел на эстраде, все были заняты собой или друг другом и развлекались по-своему, в зале установился тягучий пьяноватый гул. И вот тогда на эстраду вышел высокий молодой человек, с нахмуренным, серьезным лицом, он выглядел эффектно в своей желтой блузе. Расставив ноги, как бы утвердившись на подмостках, молодой человек долгим взглядом посмотрел в зал, выдержал паузу, заставившую умолкнуть этот гудящий улей, и в пространстве зала зазвучал слегка дрожащий от напряжения, густой, необыкновенного тембра бас <…>. За столиками воцарилась тишина. Имя молодого человека, стоящего на подмостках, кое-кому из присутствующих знакомо по газетной хронике, кажется, с ним связаны какие-то скандалы то ли на выставках художников, то ли в литературных собраниях, он – футурист… Кажется, это один из тех молодчиков, что разгуливали в цилиндрах и с разрисованными лицами по Кузнецкому, по Тверской, сопровождаемые толпой любопытных, и под свист и улюлюканье выкрикивали свои стихи.
Резким движением руки он указывает в зал: «Вот вы, мужчина, у вас в усах капуста где-то недокушанных, недоеденных щей…» И головы присутствующих невольно поворачиваются туда, куда он указал. Но кивком головы, высверком глаз футурист показывает в другую сторону: «Вот вы, женщина, на вас белила густо, вы смотрите устрицей из раковин вещей». И кто-то невольно сжимается под пронзительным взглядом молодого человека в желтой блузе, пряча под стол руку, уснащенную золотым браслетом и перстнями, кто-то непроизвольным жестом прикрывает ухо, оттянутое массивной серьгой с изумрудом…».
Публика, уютно устроившаяся за столиками, разморенная ужином и вином, пришедшая для того, чтобы развлечься и отдохнуть, была явно не готова к такому…
А если сегодня мне, грубому гунну,
кривляться перед вами не захочется — и вот
я захохочу и радостно плюну,
плюну в лицо вам
я — бесценных слов транжир и мот.
В зале зашикали. Кто-то принялся освистывать чтеца, но Маяковский не обратил на это ни малейшего внимания. Свистеть стали громче. Под вопли «Долой!» женщины буквально падали в обморок. Началась драка, гости били об пол графины с водкой и бутылки с вином, а поэт лишь подначивал: «Еще! Еще! Дайте насладиться идиотами!».
«Трудно описать скандал, который разразился в «Розовом фонаре», – вспоминал Лев Никулин. – Обиженная публика ринулась к дверям, кстати говоря, в гневе позабыв уплатить по счетам за выпитое и съеденное».
А вот описание тех событий от журналиста Ильи Шнейдера:
«Маяковский закончил. Публика взвыла. Потом в зал плюхнулось, как огромная жаба, только одно-единственное слово, брошенное Маяковским прямо в раскрасневшиеся, пьяные и злые лица, и тут рухнули с потолка все балки… По крайней мере, так показалось в первый момент, потому что все в зале взвилось, полетело, зазвенело, завизжало… Все кончилось. «Розовый фонарь» потух навсегда. Публика бросилась к вешалкам. А там уже шел скандал между еле стоявшим на ногах Бальмонтом, который держал в руке бутылку сельтерской, и молодыми футуристами. Бальмонт взмахнул бутылкой, какой-то парень с разрисованной щекой вырвал ее у него. Появилась полиция».
После скандала с открытием «Розового фонаря» последовал новый анонс:
«Вместо угасшего «Розового фонаря» в Москве нарождается чисто-футуристическое кабаре «Кабак тринадцати». <…> Здесь будут собираться все футуристы и после официальной части программы выступать с новыми произведениями. Предполагаются диспуты лучистов, Викторианцев, кубистов, крайне-правых футуров, эго-поэтов и «всечества». Доступ в кабаре — по рекомендации членов-учредителей, а для остальной публики ограничен десятирублевой входной платой».
Футуризм сам по себе был вывеска. Она обозначала, что все надоело, что мир подошел к рубежу, что прежнее искусство исчерпано и начались новые формы взаимодействия с публикой. Услаждать публику уже не требовалось — надо было ругаться.
Футуризм закончился вместе с войной, потому что на ее фоне футуристические скандалы уже были не нужны. Гибель футуризма зафиксировал тот же Маяковский в 1915 году в статье «Капля дегтя»:
«Когда запряженные цугом критики отвезли по грязной дороге, дороге печатного слова, гроб футуризма, недели трубили газеты: «Хо, хо, хо! так его! вези, вези! наконец-то!» (страшное волнение аудитории: «Как умер? футуризм умер? да что вы?»)
Да, умер.
Вот уже год вместо него, огнеслового, еле лавирующего между правдой, красотой и участком, на эстрадах аудиторий пресмыкаются скучнейшие когано-айхенвальдообразные старики. Год уже в аудиториях скучнейшая логика, доказывание каких-то воробьиных истин вместо веселого звона графинов по пустым головам.
Господа! да неужели вам не жалко этого взбалмошного, в рыжих вихрах детины, немного неумного, немного некультурного, но всегда, о! всегда смелого и горящего. Впрочем, как вам понять молодость? Молодые, которым мы дороги, еще не скоро вернутся с поля брани; вы же, оставшиеся здесь для спокойного занятия в газетах и прочих конторах; вы — или неспособные носить оружие рахитики или старые мешки, набитые морщинами и сединами, дело которых думать о наиболее безмятежном переходе в другой мир, а не о судьбах русского искусства.
А знаете, я и сам не очень-то жалею покойника, правда из других соображений.
Оживите в памяти первый гала-выход российского футуризма, ознаменованный такой звонкой «пощечиной общественному вкусу». Из этой лихой свалки особенно запомнились три удара под тремя криками нашего манифеста.
- Смять мороженницу всяческих канонов, делающую лед из вдохновения.
- Сломать старый язык, бессильный догнать скач жизни.
- Сбросить старых великих с парохода современности.
Как видите, ни одного здания, ни одного благоустроенного угла, разрушение, анархизм. Над этим смеялись обыватели как над чудачеством сумасшедших, а это оказалось «дьявольской интуицией», воплощенной в бурном сегодня. Война, расширяя границы государств, и мозг заставляет врываться в границы вчера неведомого».
Футуризм был преддверием, началом того возмездия, символом которого стали война и впоследствии революция.
Сергей Ишков.
Фото с сайта russiainphoto.ru
