5 сентября 1993 года не стало писательницы и мемуаристки, дочери профессора Ивана Цветаева, создателя ГМИИ им. А.С. Пушкина, младшей сестры поэта Марины Цветаевой, Анастасии.
Анастасия, Ася, родилась в Москве 14 сентября 1894 года. «Меня мать назвала Асей (Анастасия – воскресшая) из-за тургеневской «Аси» – «Прочтете поздней!», – писала в своих воспоминаниях Анастасия Ивановна. – (…) Не раз вспоминала мама смешной случай: она ехала со мной лет трех на конке. На остановке кондуктор крикнул: «Кузнецкий Мост!» – «И вечные французы!» – добавила я. Раздался смех пассажиров, оглядывались – взглянуть на младенца, цитировавшего «Горе от ума». (…) Отец наш – профессор Московского университета – читал там и на Высших женских курсах историю изящных искусств. Он был много лет директором Румянцевского музея и основал Московский музей изящных (теперь изобразительных) искусств (на Волхонке). (…) Занятость и усталость нисколько и никогда не делали его раздражительным. Простой, добродушный и жизнерадостный, он в домашнем быту был с нами шутлив и ласков. Помню я его седеющим, слегка сутулым, в узеньких золотых очках. Простое русское лицо с крупными чертами; небольшая редкая бородка, кустившаяся вокруг подбородка. Глаза – большие, добрые, карие, близорукие, казавшиеся меньше через стекла очков. Его трогательная в быту рассеянность создавала о нем легенды. Нас это не удивляло, папа всегда думает о своем Музее. Как-то сами, без объяснений взрослых, мы это понимали. Папе шел сорок шестой год, когда родилась Марина, сорок восьмой – когда родилась я.
В нашей матери, Марии Александровне Цветаевой, урожденной Мейн, отец нашел себе верного помощника по труду – созданию Музея. Свободно владея четырьмя иностранными языками, она не раз ездила с отцом в художественные центры Европы, вела всю его переписку».
Как и Марина, Ася получила домашнее начальное образование, а затем училась в частной женской гимназии Марии Густавовны Брюхоненко:
«Марина училась в гимназии Брюхоненко на Малой Кисловке, и я с осени поступила туда же. С первых же дней, в переменах сходясь, вдвоем ходили по рекреационной зале, под высоким лепным потолком. Такого, чтобы сестры, старшая с младшей, минуя подруг, не считаясь с классом, были вместе день за днем, – не бывало. Обе в очках, русые, Марина – с волосами, подобранными по-взрослому напуском надо лбом, плотная, выше среднего; я – меньше и тоньше, с вьющимися до плеч волосами, но – как лошадки той же «породы» – та же улыбка, те же глаза, тот же смех, тот же голос – этим сходством и упорством ходить вместе мы обращали на себя внимание гимназии».
В 1902-1905 годах девочки жили в Западной Европе, учась в частных пансионах Швейцарии и Германии. Затем была Ялта и учебы в Ялтинской гимназии. После смерти матери в 1906 году от чахотки девочки вернулись в Москву.
«Переезд в Москву выпадает из памяти нацело, – писала Анастасия Ивановна в воспоминаниях. – Как, с кем едем с вокзала? (…) Наш переулок, Трёхпрудный, наш дом. Тупо видим, как перед ним останавливается катафалк и стоит. Мама не знает, что ее тело прощается с домом, где она прожила столько лет. Только потом мы вспоминаем вечер осени 1902 года, час отъезда из Москвы в Италию, слова мамы: «Больше я не вернусь в этот дом…» Сколько раз мы эти слова, торжествуя о маминых выздоровлениях, – радостно осмеивали – в Италии и в Лозанне, в Лангаккерне. Но, значит, такие слова не говорят даром. Мама не вернулась в наш дом».
В 1912 году Анастасия Цветаева вышла замуж за девятнадцатилетнего Бориса Трухачёва, с которым познакомилась на катке. Венчание состоялось вскоре после Пасхи в храме при Александровском убежище для увечных воинов села Всехсвятское.
«В скромной церкви села Всехсвятского «Убежища увечных воинов» тихо и солнечно, – писала Анастасия Ивановна в воспоминаниях. – (…) Борис взволнован? И отчего же взволнована я? Я этого не ждала… Старичок священник соединяет Борисову и мою руки.
Что-то творится с Борисом. Он бледен и очень серьезен. Мы забыли, что над нами шаферы держат венцы, что родные и друзья позади, мы идем за стареньким батюшкой вокруг аналоя торжественно, поглощенно. Ни один из нас не заметил, кто первым вступил на белую атласную полоску, церковную, положенную под ноги. Поверье старины: кто первый вступит, тот будет главенствовать в доме… Шлейф, вуаль. Хор. И трепет свечей вокруг…»
9 августа 1912 года у Анастасии и Бориса родился сын Андрей. Через два года брак распался, а в 1915-м Цветаева вступила в гражданский брак с инженером-химиком Маврикием Минцем.
«Осенью 1915 года я вышла замуж – гражданским браком – за Маврикия Александровича Минца и переехала к нему в Александров, куда он, инженер, был призван на военную службу, – писала она в «Воспоминаниях». – И вот я об руку с мужем моим, Маврикием Александровичем, драгоценным другом, таким же ко мне терпеливым, как старая няня к питомцу, моему сыну. (…) Городок Александров – бывшая Александровская слобода, где века назад царь Иоанн Грозный убил сына-царевича (…)»
У Анастасии с Маврикием родился сын Алеша. Цветаева была убеждена, что будет девочка и уже собиралась назвать ее Ириной, так что «Алеша и лег во все розовое, девчоночное, приготовленное для «Ирины» монашенками в Александровском монастыре».
«Он был менее красив, чем Андрюша (первый сын Анастасии Цветаевой — С.И.), и весь незаметнее, но доброта отца и кротчайший из характеров передались ему полностью, он почти не плакал, засыпал, не требуя укачивания, был спокоен, здоров и весел, – вспоминала Анастасия Ивановна. – О любви же Маврикия к Андрюше можно судить по одному случаю: загорелись дрова, положенные для сушки в протопленную печь. Все спали. Дым повалил в дом. Мы проснулись. Горим! Маврикий побежал не к Алешиной, своей крови, кроватке, а к Андрюше. Я – к Алеше, и мы бросились в парадное, где воздух был чист. Маврикий любил Андрюшу, и тот платил ему ответной любовью (…) 13 апреля 1917 года у Марины родилась дочь – вся в Эфронов, как и Аля. Марина ее назвала Ириной».
15 мая 1917 года Анастасия Цветаева с сыновьями — Андрюшей и Алешей — уехала в Феодосию.
«24 мая 1917 года на зов Марининой телеграммы я выехала из Феодосии в Москву к опасно заболевшему Маврикию – гнойный аппендицит, – писала в книге «Воспоминания» А.И. Цветаева. – Но на московском вокзале узнала от Марины, что его накануне похоронили. Он умер по вине врачей, не сделавших ему операции: гной прорвался в брюшину… Марина не оставляла меня… От могилы его я поехала назад в Феодосию и перебралась в Коктебель. Там у Пра (матери Максимилиана Волошина — С.И.) и Макса 18 июля 1917 года умер в пять дней от дизентерии Алеша. Макс был со мной неотступно…»
В начале 1920-х Анастасия Цветаева вернулась в Москву, где жила случайными заработками, продолжая писать. В 1921 году по рекомендации известного литературоведа Михаила Гершензона и философа Николая Бердяева ее приняли в Союз писателей.
В 1927 году Анастасия Цветаева завершила книгу «Голодная эпопея», но не могла ее опубликовать. Та же судьба ждала и ее роман «SOS, или Созвездие Скорпиона».
В том же 1927-ом Анастасии Ивановне удалось съездить в Европу (в Сорренто к Максиму Горькому, с которым Цветаева состояла в переписке. «Я всем говорю: «Горький – наш лучший писатель», – признавалась она) и во Францию, где она в последний раз в жизни увиделась с сестрой Мариной.
«Никогда я не была так равнодушна к мысли о свидании с Италией, как когда меня позвал туда Горький, – писала Анастасия Цветаева. – Сам он был мне безмерно нужней городов и стран и даже любимого с детских лет Средиземного моря. Пенная зелень, разбег его растопленных в солнце волн вдоль всех этих Неаполей, Монако, Кастелламаре – был только случайный фон за плечами Горького. Даже не поведешь и бровью в эту воспетую серенадами даль (где-то там по пути отражающую дворцы дожей), когда взгляд во взгляд в лицо человеку, через струи строк его почерка, драгоценней и радостней которых мне ничего сейчас нет! Но по щедрости радости этой, через ее край, и на путь к Горькому лилось нежности – сколько-то: Горький освещал все. (…)
Марина с семьей живет за Парижем – в Медоне. Это – маленький городок. На улицах мало народу. Сады. Мы спешим, быть может удивляя прохожих нашим летящим шагом: Марина нас ждет! Сейчас я увижу ее, не виденную пять лет! Это наша первая такая долгая разлука – мы расставались только раз, на три с половиной года, и то показались они – десятью! (…)
Марина изменилась. Определить чем – трудно. Старше стала – конечно. Ей скоро тридцать пять лет. Отошла желтизна ее трудных лет. Но легкая смуглость – осталась. Все еще похожа на римского юношу – большой лоб, нос с горбинкой, твердый абрис рта. Вокруг светло-зеленых глаз кожа у нее стала как-то темнее, что делает ярче цвет глаз. Все так же курит и чуть щурит глаза, но вместо московского (коктебельского) шушуна (кафтана, охваченного у пояса ремнем) и почтальонской сумки через плечо, из-за которой (под презрением полыхнувшим Марининым взглядом) бежали за ней мальчишки по Борисоглебскому переулку, она теперь вынимает папиросу из кармана сизого хозяйственного фартука, в котором она несет из кухни кофейник. Мур, идущий за ней, ласкающийся и об отца, и об Алю, похож на маленького медведя – плотный, тяжелый, как Марина была в детстве, еще тяжелей и плотней. Тоже в парижском фартучке, сизом. Цвета его и широких, и длинных – не наглядишься – глаз. Голова – в крутых кудрях, пепельных! Необычаен!»
Марина, заболевшая скарлатиной, не смогла проводить сестру на вокзал. Была не в силах.
«Я подхожу к Марине. Улыбаемся. Рукопожатия. Чинный, бережный поцелуй.
Потупленные глаза. В висках от страха себя – молот.
Два голоса, теплые, вежливые слова. В унисон:
– Пиши же…
Мы уже у самой выходной двери. Полутьма. В ее ласке я переступаю порог…», – больше они никогда не увиделись.
«Милая Ася… – Строчки прыгают… – когда вы (Анастасию на вокзал провожал муж Марины Цветаевой Сергей Эфрон — С.И.) ушли, я долго стояла у окна. Все ждала, что еще увижу Тебя, на повороте, – вы должны были там – мелькнуть. Но вы, верно, пошли другой дорогой!.. Бродила по дому, проливая скудные старческие слезы…
Твоя М.Ц.»
«Знакомый характерный завиток нашего «Ц» – и пустой низ листка.
«Отъезд – как ни кинь – всегда смерть» – слова Марины», – записала Анастасия Цветаева в воспоминаниях.
В апреле 1933 года Анастасию Цветаеву арестовали в Москве в связи со знакомством с ранее арестованным Борисом Михайловичем Зубакиным, масоном и розенкрейцером. Благодаря хлопотам Екатерины Павловны Пешковой, Максима Горького и Бориса Пастернака через 64 дня Анастасию Ивановну освободили.
С 1933 года по 31 августа 1937 года Анастасия Цветаева преподавала немецкий язык в военном отделе Московского областного комбината иностранных языков.
2 сентября 1937 года в Тарусе ее снова арестовали и обвинили в причастности к якобы существовавшему «Ордену Розенкрейцеров», созданному Борисом Зубакиным. Одновременно забрали и ее сына Андрея Трухачёва, гостившего у матери с невестой. Во время второго ареста у писательницы изъяли все ее сочинения. Сотрудники НКВД уничтожили написанные ею сказки и новеллы. Во время следствия ей сутками не давали спать. 10 января 1938 года «тройкой» НКВД Анастасия Цветаева была приговорена к 10 годам лагерей по обвинению в контрреволюционной пропаганде и агитации и участии в контрреволюционной организации. Ее направили в Бамлаг, который затем был преобразован в Амурлаг. В лагере Цветаева работала поломойкой, кубовщицей, на кирпичном заводе, в сметно-проектном бюро, чертежницей. Нарисовала «на заказ» около 900 портретов женщин-заключенных, писала стихи.
Сын Анастасии Ивановны, Андрей Борисович Трухачёв, был приговорен к 10 годам за «контрреволюционную агитацию». Отбывал наказание сначала в Карелии, а затем в Каргопольлаге. Архитектурное образование и проявленные на строительстве объектов организаторские способности позволили добиться того, что срок ему уменьшили вдвое.
После освобождения в 1947 году Анастасия Цветаева поселилась в поселке Печаткино Вологодской области, где к тому времени жил с семьей и работал ее сын.
17 марта 1949 года Анастасию Ивановну вновь арестовали. Постановлением ОСО при МГБ СССР от 1 июня 1949 года она была приговорена к ссылке в поселок Пихтовка Новосибирской области. После освобождения из ссылки в августе 1954 года Анастасия Ивановна до 1956 года продолжала жить в Пихтовке, преподавала немецкий язык, а затем перебралась к сыну в башкирский город Салават.
В 1951 году Андрей Трухачёв был арестован и приговорен к 2,5 годам лишения свободы «за превышение власти» при выполнении плана деревообделочной фабрики на Урале.
В 1957 году Анастасия Ивановна переехала в Павлодар к сыну, искавшему работу в местах, разрешенных для прописки матери. Там Цветаева прожила 2 года до реабилитации в 1959 году.
В 1960 году Анастасия Ивановна приехала в Елабугу, чтобы разыскать могилу сестры. После долгих поисков она установила на Петропавловском кладбище крест на предполагаемом месте захоронения.
«Начиная запись о конце жизни моей сестры Марины, я сознаю всю ответственность труда вспомнить, собрать, изложить все с наибольшей точностью: что предшествовало вести о ее смерти, которую от меня два года скрывали, как осторожно, частями мне шла о ней правда, как – когда я смогла – поехать в город ее беды, что я там узнала и как собрала по каплям рассказы о ней – от людей, Марину без меня знавших, – писала Анастасия Ивановна в воспоминаниях. – (…) Нет Марины. Я ее никогда на земле не увижу.
Степень ужаса этого расставания я описала за много лет до того в моей книге «Дым, дым и дым», в дни, когда Марине было двадцать три года, а мне двадцать один и когда она была гораздо здоровее, чем я. Но я не могла предвидеть, что не смогу проститься с Мариной в ее последний час на земле. Что только через девятнадцать лет я смогу вступить ногой на кладбище, где ее положили.
«Маринина смерть будет самым глубоким, жгучим – слова нет – горем моей жизни», – писала я тогда.
«Больше смерти всех, всех, кого я люблю, – и только немного меньше моей смерти. (…) Мой голос (у нас одинаковые голоса, мы говорили вместе стихи, совпадают все нюансы, как будто говорит один человек) жутко покажется мне половиной расколотого инструмента…» (…)
При свидании с моей племянницей Алей в 1947 году я предложила ей ехать в Елабугу искать могилу Марины.
– На могиле у мамы я должна сперва побыть одна, – отвечала Аля, – побыть с ней наедине. Но, найдя ее, я обещаю вам свезти вас на мамину могилу. Сейчас ни у вас, ни у меня нет денег, и мне надо устраиваться на работу.
Мне пришлось согласиться.
Жизнь вновь сделала невозможной эту поездку – с 1949 года по 1958-й. В том году мы вновь свиделись. Мне было уже шестьдесят четыре года. Аля жила в Москве, работала, имела с подругой дачу в Тарусе. На мое повторенное ей желание ехать искать могилу Марины Аля ответила мне – слово в слово – то, что сказала за одиннадцать лет. Уважая ее желание, я вновь покорилась.
Прошло еще два с половиной года. По хлопотам Музея изобразительных искусств, основателем которого был отец, я получила пенсию, и у меня оказались пенсионные деньги за два месяца.
Была осень, шли последние рейсы по Каме. Я решила не ждать больше. Аля в это время в Тарусе болела. Мне шел шестьдесят седьмой год.
Был октябрь 1960 года, когда наконец я смогла осуществить давно задуманную поездку в Елабугу».
Десять лет спустя Союз писателей Татреспублики поставил Марине Цветаевой большой гранитный памятник на елабужском кладбище – на месте, отмеченном Анастасией Цветаевой в 1960 году.
«Когда Анастасия Ивановна была в Елабуге, она поставила крест и сделала на нём надпись: «В этой стороне кладбища похоронена Марина Ивановна Цветаева…», – писала Мария Белкина в книге «Скрещение судеб». – Так бы и стоять тому кресту по сию пору, с той надписью, и люди приходили бы и клали цветы к подножию креста, и служил бы тот крест людям вечным укором…
В 1966 году Союз писателей сподобился «благоустроить» предполагаемое место захоронения Цветаевой. И Але (Ариадне Эфрон, дочери Марины Цветаевой и Сергея Эфрона — С.И.) пришлось потратить много нервов и сил в борьбе с Литфондом. Она хотела, чтобы был поставлен крест взамен старого, обветшавшего, и чтобы надпись была обязательно сохранена – та, которую сделала Анастасия Ивановна. Но пока она была в Тарусе, Литфонд согласовал всё с Эренбургом, который, не вникнув, в чем дело, подписал бумаги о сооружении памятника. Когда Але стало известно, какого памятника, она пришла в ужас!.. После революции так уж повелось, что на кладбищах сшибали памятники с могил старых отцов города и, «перелицевав», ставили на могилы новых отцов города. Подобной чести Литфонд удостоил и Марину Ивановну, ей предназначался монумент с могилы купца-мукомола… Любезнейший Арий Давидович Ратницкий, ведавший подобными делами, а в свое время очень помогший Марине Ивановне найти комнату, обижался на Алю и жаловался мне: «Ариадна Сергеевна ничего не понимает, ведь камень-то какой! Купцы с Урала выписывали! Вот умри завтра первый секретарь Союза писателей СССР, мы ж такой достать не сможем! А тут елабужский горисполком поделился». После длительной переписки Литфонд установил простую надгробную плиту. Надпись, на которой настаивала Аля, высечена не была. У нас неопределенностей не любили».
С 1979 года Цветаева жила в однушке по своему последнему московскому адресу — Большая Спасская улица, д. 8, кв. 58 (сегодня на доме установлена мемориальная доска).
В годы перестройки Анастасия Ивановна боролась за реставрацию особняка и создание музея своей сестры. Официальное открытие Культурного центра «Дом-музей Марины Цветаевой» в Москве состоялось 12 сентября 1992 года. А 5 сентября 1993 года Анастасии Ивановны не стало. Она не дожила всего нескольких дней до своей столетия. Цветаеву похоронили на Ваганьковском кладбище рядом с могилой родителей и сына Андрея.
Сергей Ишков.
Фото https://ru.wikipedia.org
