На Арбате дают «Идиота». Это уже вторая работа на вахтанговской сцене режиссера Владислава Наставшева. Первой была «Повесть о Сонечке» Марины Цветаевой, которую публика встретила очень тепло.
«Идиот» Достоевского – история для вахтанговцев особая. Театр с этим произведением связан прочными нитями зрительской симпатии, что, конечно же, налагает на каждого нового режиссера, берущегося за материал, определенные обязательства. Знаменитый спектакль 1958 года Александры Ремизовой, в котором играли корифеи Юлия Борисова (Настасья Филипповна), Николай Гриценко (князь Мышкин), Михаил Ульянов (Рогожин), Людмила Целиковская (Аглая) долгие годы остается образчиком вкуса и актерского мастерства. Кроме того, Юлия Борисова снималась в роли Настасьи Филипповны в фильме легендарного Ивана Пырьева. А позже эту же роль блистательно воплощали в телеспектакле Людмила Максакова и в телесериале – Лидия Вележева.
Так что вахтанговский зритель, конечно же, вправе был ожидать, что в новом прочтении пьесы Владиславом Наставшевым, написавшим собственную сценическую версию «Идиота», будут присутствовать элементы преемственности.
Но, попадая в зрительный зал, при первом взгляде на сцену становится понятно, что традиционного прочтения не будет. Владислав Наставшев, являющийся еще и соавтором сценографии, задумал нечто совсем иное.
На сцене – опрокинутые фрагменты кресел зрительного зала. Сама сцена вздыбилась и разнуздалась: на ней зияют дыры, валяются книги в зеркалах луж, в глубине маячит столик с лампой под абажуром и креслом. Пространство смотрится неухоженным. Прямоугольная арка-дверь с бордовыми портьерами и порванными обоями на пришпиленном к ней фрагменте стены выглядит одиноким сфинксом.
Привязанные к арке подушки словно намекают: все, что мы увидим, будет происходить, как во сне. Герои спектакля Наставшева действуют так, словно глубоко спят, видят кошмар и никак не могут проснуться.
В этой постановке будут громкие телефонные разговоры, усиленные динамиком, и шепот героев, адресованный в зрительный зал. Будут слышаться истеричные крики. Герои будут неистовствовать, сходить с ума, избивать друг друга ногами и давать пощечины, хвататься за виски от головной боли, всаживать в стену ножи, пританцовывать под французский шансон. Будут стремиться убежать из этой диковатой реальности по движущемуся на сцене траволатору, при этом оставаясь на месте. И еще они будут наблюдать за самими собой со стороны, сидя в кресле за газетным столиком: сон – он ведь и есть сон. Но почему-то этот сон сильно напоминает нашу жизнь. И, как говорит герой Константина Белошапки князь Мышкин, бодрствующий разум «смог примириться с нелепостями, которыми был наполнен этот сон». Возможно потому, что зритель во след за героями до последней минуты спектакля верит, что в «сплетении нелепостей заключена мысль»? Ведь должна же она быть там заключена, иначе зачем все эти опрокинутые кресла на авансцене?
Как ни странно, индульгенцию на любое нестандартное прочтение романов Достоевского режиссеры получили от самого писателя. В своем письме от 20 января 1872 Фёдор Михайлович пишет некой даме, пожелавшей поставить его «Бесов» в театре: «Насчет же вашего намерения извлечь из моего романа драму, не могу не заметить Вам, что всегда подобные попытки не удавались вполне. Есть какая-то тайна искусства, по которой эпическая форма никогда не найдет себе соответствия драматического. Я даже верю, что для разных форм искусства существует соответственный язык поэтической мысли. Другое дело, если вы как можно более переделаете и измените роман, сохранив из него лишь один какой- нибудь эпизод для переработки в драму? Или взяв первоначальную идею, совершенно измените сюжет?.. Повторяю, я совершенно сочувствую вашим намерениям, а ваше желание довести дело до конца мне чрезвычайно лестно».
В письме этом заключена фантастическая прозорливость человека, при жизни которого еще не существовало ни кино, ни телевидения, но который понимал, что при переложении литературной основы в пьесу или сценарий нужно искать точную форму подачи, иначе ничего хорошего не получится.
Собственно, режиссер Владислав Наставшев этим путем и пошел, вознамерившись создать «соответственный язык поэтической мысли», оставив на сцене лишь четверых героев. Настасью Филипповну играет Анна Дубровская, Аглаю – Полина Рафеева, Рогожина – Павел Юдин, князя Мышкина – Константин Белошапка. У каждого из них есть затаенная боль. Они все время пребывают на распутье: действуют, мечутся, сострадают, ненавидят, мстят и жалеют себя и друг друга, идут вразнос, и это доводит их до какого-то иступленного безумия.
Чувствуется, что на распутье, в пространстве поиска, находятся пока еще и сами артисты (а, возможно и режиссер), продолжая примеривать образы Достоевского на существующую за окнами реальность. Достоевский ведь во всех произведениях указывал два пути. Одним шли Свидригайловы и Рогожины, и он приводил к убийствам и самоубийствам. Другой путь настойчиво указывал Порфирий Петрович бывшему студенту Раскольникову, утверждая, что после покаяния у человека остается целая жизнь впереди.
Это я к тому, что Достоевский для многих был и остается путем к Богу. И насколько новое прочтение Достоевского Владиславом Наставшевым приживется на вахтанговской сцене и примется зрителем, покажет время.
Елена Булова.
Фото Валерия Мясникова, предоставлено Театром им. Евгения Вахтангова
