Тимур Шаов: Слухи о смерти бардовской песни сильно преувеличены

Гостем медиастудии «Московской правды» и собеседником главного редактора «Московской правды» Шода Муладжанова стал популярный российский автор-исполнитель, бард и сатирик, поэт и музыкант Тимур Шаов, творчество которого знают и любят не только в России, но и за рубежом. Он пишет и исполняет очень своеобразные, интересные и красивые песни.

– Тимур, вы когда-то написали свое­образный гимн Москвы «Утренняя песня города». Как вы считаете, насколько сильно изменилась Москва с тех пор, как вы написали эту песню о Москве? Там ведь присутствовали немножко иронические картинки.

– Я не думаю, что иронические… Там больше философия московской жизни. Вот мы с вами разговариваем на Пресне. А я же пресненский парень. Я не то чтобы такой москвич-москвич, но 20 лет здесь живу. Я, может, и не помню, как здесь ходили трамваи, но вот то, что не было Сити, – это я прекрасно помню. Я очень люблю Москву и всегда говорю, что это такой город, который в себе… Прекрасный, очень красивый и где-то безобразный, вобравший в себя все прелести нашей жизни. Он живой организм. Возможно, я вам скажу избитую фразу: мне нравится, как изменилась Москва за последние годы.

– А чего избитая-то? Зато хорошо.

– Зато честно. Это не для того, чтобы пропеть осанну, а на самом деле…

– Я почему начал разговор с Москвы… Дело в том, что творчество бардов… А вы, кстати, какой термин предпочитаете: автор-исполнитель, бард? Ведь по-разному говорят… Вот если бы кто-то спросил, кто вы по профессии?­

– Я бы сказал – бард. Сразу понимают, что это человек, который сам с гитарой поет на сцене. Я, конечно, тематически, может быть, не сильно бард, но с другой стороны, всё это настолько переплелось, что не поймешь, кто настоящий бард, а кто, так сказать, полубард. Вот я, наверное, полубард.

– Вас еще называют Жванецким авторской песни, я такой термин видел…

– Да, юмористическая сатира – мое направление.

– Кстати, а как вам творчество Жванецкого?

– Жванецкий и Высоцкий – это два человека, которые оказали на меня невероятное влияние. Мне было лет 12 – 13, когда я впервые услышал на кассетном магнитофоне голос Жванецкого. Казалось, я был молод для того, чтобы понимать, но я был заворожен. Я наизусть эти монологи знал. А иронические песни Высоцкого! Может быть, именно поэтому я стал писать в этом жанре.

– Как вы можете охарактеризовать ситуацию с бардовской песней с учетом специфики интернета, мира и так далее?

– Ситуация видоизменилась, я бы так сказал. Но интерес не затухает и слухи о смерти бардовской песни сильно преувеличены. Я прекрасно помню, как мне Городницкий говорил в конце 90-х – начале двухтысячных: «Всё. Умирает бардовская песня. Наша публика, ну посмотри в зал, – это пожилые люди, их уже почти не осталось!» Прошло 20 с лишним лет, но на концертах Городницкого опять аншлаги, да и на моих, слава богу. Другое дело, может быть, что на них, скажем, пятнадцатилетних – семнадцатилетних не встретишь.

– Они повзрослеют и придут к вам.

– Слава богу. Мне говорят: «Вот ваша публика, ваша бардовская публика – она немолода». А я отвечаю: «Вы это говорите как укор какой-то, что ли?» Я, например, смотрю на это как на знак качества, потому что если к тебе приходят умудренные жизнью и опытом люди и за это еще деньги платят, значит, ты чего-то стоишь! Правильно?

– Иначе не будут платить. Скажите, когда вы смотрите на публику, вы для себя кого-то выделяете? Потому что в этом смысле актеры, исполнители, певцы по-разному себя ведут: некоторые для всех сразу поют или вообще ни для кого, только для себя, скажем. Или для воображаемого зрителя. А есть те, кто кого-то одного или нескольких выделяют и для них поют. Вот вы как?

– У меня всё очень просто. Я зал предпочитаю не видеть, потому что это меня отвлекает. Я начинаю сбиваться. Я иногда специально поверх очков смотрю, когда пою, и вообще не вижу лиц.

– Вы поете только свои песни?

– Да, только свои. Иногда, правда, бывает, что бабушка какая-то напишет записку:­ «Спойте, пожалуйста, «Снился мне сад в подвенечном уборе».

– И что, поете?

– Нет. В этом случае говорю: «Если бы я знал, что вы попросите, то хоть выучил бы пару куплетов из этого романса».

– Я как раз хотел спросить: это принципиальная позиция – петь только свои песни или вам другие неинтересны? Или вы считаете, что другие песни пусть поют другие?

– Начнем с того, что я вообще-то плохо пою. Ну, как… Не то чтобы плохо, раз люди оценивают. Но какие-то известные песни другие люди могут спеть лучше меня, поэтому, чтобы не позориться и не петь чужие, я стал писать свои песни. А свои я уж могу петь как угодно.

– А что было изначально: желание писать песни или желание петь песни?

– В школьные годы я играл в вокально-инструментальном ансамбле. И первую песню написал для него. Потом стал писать для друзей на дни рождения, на всякие даты, и вот так постепенно, постепенно…

– А с вашей медицинской работой это как-то связано?

– Нет, абсолютно.

– Я почему так ставлю вопрос… Я как-то разговаривал с Розенбаумом, он ведь тоже ваш коллега, изначально…

– Доктор.

– Да, я имею в виду медицину. И я его спросил, как так получилось, что он пришел к такой жизни? Он же тоже много писал и, я надеюсь, сейчас еще пишет, помимо исполнения. И он сказал: «Слушай, вот поездил бы ты в этой скорой помощи, не так бы запел». Что-то в этом роде. У вас не так было?

– Нет, у меня не совсем так. Я очень много песен написал на ночных дежурствах. Когда ночные дежурства в больнице были спокойные, у меня было время писать песни. И это не сказать, что я убегал от медицины в творчество, а наоборот, это как-то у меня все очень гармонично развивалось.

– А вы сразу начали с таких, иронических, песен?

– Да! Потому что на день рождения другу ты не будешь писать нечто лирическое… Оды не будешь писать. А надо что-нибудь, чтобы народ за столом посмеялся. И это как-то зашло к моему характеру больше.

– Я как раз хотел сказать, видимо, это как-то связано. Что-то там внутри такое…

– Да, некий оптимизм. И некий такой… взгляд на жизнь.

– А вы себя считаете оптимистом?

– Пока да.

– Те, кто слушает ваши песни, включая меня, безусловно, знают, что вы очень часто используете цитаты из других песен, в том числе и бардовских.

– Очень много у меня Александра Серге­евича.

– Когда цитируется великая поэзия – это понятно. А когда цитируются коллеги…

– Вы вот сейчас обидели моих коллег. У Митяева тоже великая поэзия. С Александром Сергеевичем, конечно, никого нельзя ровнять. Но Олег Григорьевич, я скажу вам, замечательный…

– Я большой поклонник Олега Митяева и всего, что он пишет и поет…

– А он, кроме того, и еще очень хороший человек. Для меня это было главное. Я его плохо знал, но некоторые какие-то моменты… Чувство юмора, например.

Что касается цитат, то это абсолютно не умышленно. Эти строчки как-то выскакивают – видимо, по размеру вдруг подходят, когда сидишь, пишешь и вдруг какая-то строчка выскакивает. Это не специально.

– Понятно. А к циклам вы пришли постепенно или сразу было желание такими какими-то сериями писать? Вот последний, из того что я слышал как цикл, – «Тайные знания гидрометцентра». Это ведь не просто альбом, а цикл?

– Да нет, я бы не сказал. Это альбом, а альбомы всегда объединены чем-то общим.

– А чем этот альбом объединен, как вы считаете?

– Настроем. Настроем более серьезным, я бы сказал, менее оптимистичным.

– С убыванием оптимизма?

– Видимо, да.

– Кстати, вы же многих озадачили серьезностью вопроса о разнице между «фигней» и «хренью».

– Да, в песне про коронавирус.

– Будете дальше исследовать эту разницу?

– Конечно, я всегда этим занимаюсь. В принципе, я всю жизнь пытаюсь разделить «хрень» с «фигней».

– Получается?

– Получается. Но иногда «хрень» так неожиданно переходит в «фигню» и обратно, что не замечаешь.

– Тут, по-моему, трактат можно написать.

– Хорошая мысль. Ну, трактат не трактат, но эссе – легко.

– Говоря про бардовское движение, нельзя не затронуть тему братства бардовского мира. Ходят разговоры как про нерушимость этого самого братства, так и про некий террариумный характер этого мира. Вам какие оценки ближе?

– О нерушимости как-то смешно говорить. А о теплой, дружественной атмосфере можно. Помните, как раньше говорили: «переговоры прошли в теплой, дружественной атмосфере»? Вот у нас вполне теплая, дружественная атмо­сфера. Где-то, возможно, кто-то кому-то завидует, но я еще раз говорю, что у нас люди состоявшиеся, которые уже что-то написали, которые что-то умеют, ну, что нам завидовать? Ну, чего, я Мирзаяну буду завидовать? А Мирзаян будет Митяеву завидовать? Мы друг друга любим и даже выпиваем вместе с большим удовольствием.

– Ну, выпивать – это святое, а слушаете друг друга?

– Вот здесь, наверное, хуже. Я не уверен. Конечно, у кого-то есть любимые авторы… Я, например, с большим удовольствием слушаю Мишу Кочеткова, того же Олега Григорьевича Митяева, но чаще барды друг друга слушают на концертах, на фестивалях.

– Вынужденно?

– Не то чтобы вынуждено, но совмещаем приятное с полезным.

– А из классиков бардовского дела: Окуджава, Высоцкий, Галич, Ким?

– Окуджава, Ким, Визбор – это естественно. Это такие столпы, на которых вся бардовская надстройка покоится. Но самый главный исполнитель для меня, кого я слушаю всё время и не перестаю поражаться, это Михаил Щербаков. У нас есть много выдающихся, талантливых, но гениальный – один. Это Щербаков.

– Я думаю, что он широкой публике не очень известен.

– Возможно, потому, что он не прост. Он сложен. Щербаков – это не ширпотреб. Он – нечто особенное.

– А вас никогда не просили написать песню для попсовых исполнителей?

– Нет.

– А не было желания попробовать что-то новенькое?

– Нет-нет, я вообще не люблю на заказ писать. Во-первых, там ты ограничен форматом, я не могу писать песню на минуту двадцать секунд. Ну, что это? Что это за песня? Что я там успею сказать?

– Ну, знаете, это спорное утверждение. Я когда-то очень давно разговаривал с Микаэлом Таривердиевым, и он мне говорил, что ему очень нравится работать с фильмами. Он говорил: «Я чувствую, что если режиссер возьмет то, что я делаю, и использует это произведение как следует, то это очень сильно повлияет на восприятие всего фильма». То есть это не будет отдельная мелодия там или песня.

– Надо чувствовать стилистику фильма.

– То есть это отдельная профессия?

– Да. Для кино, для спектакля нужно чувствовать стилистику и из нее не выпадать. А еще лучше, если ты ей поможешь. Вот помню, когда я принес Юлию Соломоновичу Гусману песню для его фильма «Парк советского периода», он ее поставил на видеоряд и сказал: «Ну, просто …!» Подходит, в смысле.

– Что вы сейчас делаете и что будете делать в близком будущем?

– Пишу песни. Последние события резко изменили мое настроение, и я собираюсь переписывать заново почти готовый альбом.

– Это изменение ситуации или настроения?

– Ситуации и настроения. Всё вместе.

– Ну, песни – они же никуда не пропадут?

– Естественно, не пропадут. Но надо еще каких-то новых написать.

– Альбом как называться будет?

– Пока не знаю. Соберу все эти песни и буду думать. Неделю назад у меня был очень интересный концерт с симфоническим оркестром. Это было неожиданно и это так хорошо получилось! Мы не ожидали и очень нервничали.

– То есть вы были солистом?

– Да. Я пел песни с симфоническим оркестром.

– Вот это да! А где это было?

– В «Доме кино». Думал, что ничего не получится, опозоримся. Но теперь мы обязательно это повторим. Я вас обязательно приглашу.

– В «Эльдар»?

– Да, в «Эльдар». Это замечательное место – такой культурный островок…

– Память о Рязанове…

– Да, память о Рязанове, и не должно было быть иначе. И демократические цены там, что очень важно. Когда я смотрю на нашу интеллигентную публику, которая, так сказать, считает рубли… Там ведь и пенсионеров много. А «Эльдар» держит демократические цены для интеллигентной публики. Молодцы.

Полностью беседу Шода Муладжанова и Тимура Шаова можно посмотреть на нашем канале в RuTube

Добавить комментарий