Гостем медиастудии «Московской правды» и собеседником главного редактора «Московской правды» Шода Муладжанова стал популярный российский автор-исполнитель, бард и сатирик, поэт и музыкант Тимур Шаов, творчество которого знают и любят не только в России, но и за рубежом. Он пишет и исполняет очень своеобразные, интересные и красивые песни.
— Тимур, вы когда-то написали своеобразный гимн Москвы «Утренняя песня города». Как вы считаете, насколько сильно изменилась Москва с тех пор, как вы написали эту песню о Москве? Там ведь присутствовали немножко иронические картинки.
— Я не думаю, что иронические… Там больше философия московской жизни. Вот мы с вами разговариваем на Пресне. А я же пресненский парень. Я не то чтобы такой москвич-москвич, но 20 лет здесь живу. Я, может, и не помню, как здесь ходили трамваи, но вот то, что не было Сити, — это я прекрасно помню. Я очень люблю Москву и всегда говорю, что это такой город, который в себе… Прекрасный, очень красивый и где-то безобразный, вобравший в себя все прелести нашей жизни. Он живой организм. Возможно, я вам скажу избитую фразу: мне нравится, как изменилась Москва за последние годы.
— А чего избитая-то? Зато хорошо.
— Зато честно. Это не для того, чтобы пропеть осанну, а на самом деле…
— Я почему начал разговор с Москвы… Дело в том, что творчество бардов… А вы, кстати, какой термин предпочитаете: автор-исполнитель, бард? Ведь по-разному говорят… Вот если бы кто-то спросил, кто вы по профессии?
— Я бы сказал — бард. Сразу понимают, что это человек, который сам с гитарой поет на сцене. Я, конечно, тематически, может быть, не сильно бард, но с другой стороны, всё это настолько переплелось, что не поймешь, кто настоящий бард, а кто, так сказать, полубард. Вот я, наверное, полубард.
— Вас еще называют Жванецким авторской песни, я такой термин видел…
— Да, юмористическая сатира — мое направление.
— Кстати, а как вам творчество Жванецкого?
— Жванецкий и Высоцкий — это два человека, которые оказали на меня невероятное влияние. Мне было лет 12 — 13, когда я впервые услышал на кассетном магнитофоне голос Жванецкого. Казалось, я был молод для того, чтобы понимать, но я был заворожен. Я наизусть эти монологи знал. А иронические песни Высоцкого! Может быть, именно поэтому я стал писать в этом жанре.
— Как вы можете охарактеризовать ситуацию с бардовской песней с учетом специфики интернета, мира и так далее?
— Ситуация видоизменилась, я бы так сказал. Но интерес не затухает и слухи о смерти бардовской песни сильно преувеличены. Я прекрасно помню, как мне Городницкий говорил в конце 90-х — начале двухтысячных: «Всё. Умирает бардовская песня. Наша публика, ну посмотри в зал, — это пожилые люди, их уже почти не осталось!» Прошло 20 с лишним лет, но на концертах Городницкого опять аншлаги, да и на моих, слава богу. Другое дело, может быть, что на них, скажем, пятнадцатилетних — семнадцатилетних не встретишь.
— Они повзрослеют и придут к вам.
— Слава богу. Мне говорят: «Вот ваша публика, ваша бардовская публика — она немолода». А я отвечаю: «Вы это говорите как укор какой-то, что ли?» Я, например, смотрю на это как на знак качества, потому что если к тебе приходят умудренные жизнью и опытом люди и за это еще деньги платят, значит, ты чего-то стоишь! Правильно?
— Иначе не будут платить. Скажите, когда вы смотрите на публику, вы для себя кого-то выделяете? Потому что в этом смысле актеры, исполнители, певцы по-разному себя ведут: некоторые для всех сразу поют или вообще ни для кого, только для себя, скажем. Или для воображаемого зрителя. А есть те, кто кого-то одного или нескольких выделяют и для них поют. Вот вы как?
— У меня всё очень просто. Я зал предпочитаю не видеть, потому что это меня отвлекает. Я начинаю сбиваться. Я иногда специально поверх очков смотрю, когда пою, и вообще не вижу лиц.
— Вы поете только свои песни?
— Да, только свои. Иногда, правда, бывает, что бабушка какая-то напишет записку: «Спойте, пожалуйста, «Снился мне сад в подвенечном уборе».
— И что, поете?
— Нет. В этом случае говорю: «Если бы я знал, что вы попросите, то хоть выучил бы пару куплетов из этого романса».
— Я как раз хотел спросить: это принципиальная позиция — петь только свои песни или вам другие неинтересны? Или вы считаете, что другие песни пусть поют другие?
— Начнем с того, что я вообще-то плохо пою. Ну, как… Не то чтобы плохо, раз люди оценивают. Но какие-то известные песни другие люди могут спеть лучше меня, поэтому, чтобы не позориться и не петь чужие, я стал писать свои песни. А свои я уж могу петь как угодно.
— А что было изначально: желание писать песни или желание петь песни?
— В школьные годы я играл в вокально-инструментальном ансамбле. И первую песню написал для него. Потом стал писать для друзей на дни рождения, на всякие даты, и вот так постепенно, постепенно…
— А с вашей медицинской работой это как-то связано?
— Нет, абсолютно.
— Я почему так ставлю вопрос… Я как-то разговаривал с Розенбаумом, он ведь тоже ваш коллега, изначально…
— Доктор.
— Да, я имею в виду медицину. И я его спросил, как так получилось, что он пришел к такой жизни? Он же тоже много писал и, я надеюсь, сейчас еще пишет, помимо исполнения. И он сказал: «Слушай, вот поездил бы ты в этой скорой помощи, не так бы запел». Что-то в этом роде. У вас не так было?
— Нет, у меня не совсем так. Я очень много песен написал на ночных дежурствах. Когда ночные дежурства в больнице были спокойные, у меня было время писать песни. И это не сказать, что я убегал от медицины в творчество, а наоборот, это как-то у меня все очень гармонично развивалось.
— А вы сразу начали с таких, иронических, песен?
— Да! Потому что на день рождения другу ты не будешь писать нечто лирическое… Оды не будешь писать. А надо что-нибудь, чтобы народ за столом посмеялся. И это как-то зашло к моему характеру больше.
— Я как раз хотел сказать, видимо, это как-то связано. Что-то там внутри такое…
— Да, некий оптимизм. И некий такой… взгляд на жизнь.
— А вы себя считаете оптимистом?
— Пока да.
— Те, кто слушает ваши песни, включая меня, безусловно, знают, что вы очень часто используете цитаты из других песен, в том числе и бардовских.
— Очень много у меня Александра Сергеевича.
— Когда цитируется великая поэзия — это понятно. А когда цитируются коллеги…
— Вы вот сейчас обидели моих коллег. У Митяева тоже великая поэзия. С Александром Сергеевичем, конечно, никого нельзя ровнять. Но Олег Григорьевич, я скажу вам, замечательный…
— Я большой поклонник Олега Митяева и всего, что он пишет и поет…
— А он, кроме того, и еще очень хороший человек. Для меня это было главное. Я его плохо знал, но некоторые какие-то моменты… Чувство юмора, например.
Что касается цитат, то это абсолютно не умышленно. Эти строчки как-то выскакивают — видимо, по размеру вдруг подходят, когда сидишь, пишешь и вдруг какая-то строчка выскакивает. Это не специально.
— Понятно. А к циклам вы пришли постепенно или сразу было желание такими какими-то сериями писать? Вот последний, из того что я слышал как цикл, — «Тайные знания гидрометцентра». Это ведь не просто альбом, а цикл?
— Да нет, я бы не сказал. Это альбом, а альбомы всегда объединены чем-то общим.
— А чем этот альбом объединен, как вы считаете?
— Настроем. Настроем более серьезным, я бы сказал, менее оптимистичным.
— С убыванием оптимизма?
— Видимо, да.
— Кстати, вы же многих озадачили серьезностью вопроса о разнице между «фигней» и «хренью».
— Да, в песне про коронавирус.
— Будете дальше исследовать эту разницу?
— Конечно, я всегда этим занимаюсь. В принципе, я всю жизнь пытаюсь разделить «хрень» с «фигней».
— Получается?
— Получается. Но иногда «хрень» так неожиданно переходит в «фигню» и обратно, что не замечаешь.
— Тут, по-моему, трактат можно написать.
— Хорошая мысль. Ну, трактат не трактат, но эссе — легко.
— Говоря про бардовское движение, нельзя не затронуть тему братства бардовского мира. Ходят разговоры как про нерушимость этого самого братства, так и про некий террариумный характер этого мира. Вам какие оценки ближе?
— О нерушимости как-то смешно говорить. А о теплой, дружественной атмосфере можно. Помните, как раньше говорили: «переговоры прошли в теплой, дружественной атмосфере»? Вот у нас вполне теплая, дружественная атмосфера. Где-то, возможно, кто-то кому-то завидует, но я еще раз говорю, что у нас люди состоявшиеся, которые уже что-то написали, которые что-то умеют, ну, что нам завидовать? Ну, чего, я Мирзаяну буду завидовать? А Мирзаян будет Митяеву завидовать? Мы друг друга любим и даже выпиваем вместе с большим удовольствием.
— Ну, выпивать — это святое, а слушаете друг друга?
— Вот здесь, наверное, хуже. Я не уверен. Конечно, у кого-то есть любимые авторы… Я, например, с большим удовольствием слушаю Мишу Кочеткова, того же Олега Григорьевича Митяева, но чаще барды друг друга слушают на концертах, на фестивалях.
— Вынужденно?
— Не то чтобы вынуждено, но совмещаем приятное с полезным.
— А из классиков бардовского дела: Окуджава, Высоцкий, Галич, Ким?
— Окуджава, Ким, Визбор — это естественно. Это такие столпы, на которых вся бардовская надстройка покоится. Но самый главный исполнитель для меня, кого я слушаю всё время и не перестаю поражаться, это Михаил Щербаков. У нас есть много выдающихся, талантливых, но гениальный — один. Это Щербаков.
— Я думаю, что он широкой публике не очень известен.
— Возможно, потому, что он не прост. Он сложен. Щербаков — это не ширпотреб. Он — нечто особенное.
— А вас никогда не просили написать песню для попсовых исполнителей?
— Нет.
— А не было желания попробовать что-то новенькое?
— Нет-нет, я вообще не люблю на заказ писать. Во-первых, там ты ограничен форматом, я не могу писать песню на минуту двадцать секунд. Ну, что это? Что это за песня? Что я там успею сказать?
— Ну, знаете, это спорное утверждение. Я когда-то очень давно разговаривал с Микаэлом Таривердиевым, и он мне говорил, что ему очень нравится работать с фильмами. Он говорил: «Я чувствую, что если режиссер возьмет то, что я делаю, и использует это произведение как следует, то это очень сильно повлияет на восприятие всего фильма». То есть это не будет отдельная мелодия там или песня.
— Надо чувствовать стилистику фильма.
— То есть это отдельная профессия?
— Да. Для кино, для спектакля нужно чувствовать стилистику и из нее не выпадать. А еще лучше, если ты ей поможешь. Вот помню, когда я принес Юлию Соломоновичу Гусману песню для его фильма «Парк советского периода», он ее поставил на видеоряд и сказал: «Ну, просто …!» Подходит, в смысле.
— Что вы сейчас делаете и что будете делать в близком будущем?
— Пишу песни. Последние события резко изменили мое настроение, и я собираюсь переписывать заново почти готовый альбом.
— Это изменение ситуации или настроения?
— Ситуации и настроения. Всё вместе.
— Ну, песни — они же никуда не пропадут?
— Естественно, не пропадут. Но надо еще каких-то новых написать.
— Альбом как называться будет?
— Пока не знаю. Соберу все эти песни и буду думать. Неделю назад у меня был очень интересный концерт с симфоническим оркестром. Это было неожиданно и это так хорошо получилось! Мы не ожидали и очень нервничали.
— То есть вы были солистом?
— Да. Я пел песни с симфоническим оркестром.
— Вот это да! А где это было?
— В «Доме кино». Думал, что ничего не получится, опозоримся. Но теперь мы обязательно это повторим. Я вас обязательно приглашу.
— В «Эльдар»?
— Да, в «Эльдар». Это замечательное место — такой культурный островок…
— Память о Рязанове…
— Да, память о Рязанове, и не должно было быть иначе. И демократические цены там, что очень важно. Когда я смотрю на нашу интеллигентную публику, которая, так сказать, считает рубли… Там ведь и пенсионеров много. А «Эльдар» держит демократические цены для интеллигентной публики. Молодцы.
Полностью беседу Шода Муладжанова и Тимура Шаова можно посмотреть на нашем канале в RuTube
