9 января 1945 года за четыре месяца до освобождения концлагеря Нойенгамме на северо-западе Германии не стало брата Владимира Набокова Сергея, который находился в нем по обвинению в «высказываниях, враждебных государству».
Сергей Набоков, второй сын Владимира Дмитриевича Набокова и Елены Ивановны Рукавишниковой, родился всего на 11 месяцев позже своего знаменитого брата — 12 марта 1900 года. В отличие от судьбы Владимира, снискавшего славу и достигшего финансового успеха, судьба Сергея сложилась совершенно иначе: ни славы, ни успеха.
Как пишет в своей книге «Недоподлинная жизнь Сергея Набокова» американский писатель Пол Рассел, ребенком Сергей был на редкость апатичным: близорукий, неуклюжий, неисправимый. Несмотря на старания «вылечить» его, левша, получивший в виде дополнительного проклятия еще и заикание, которое с возрастом лишь усугублялось.
Первые годы жизни Сергея прошли в доме Набоковых на Большой Морской в Петербурге и в их загородном имении Выра под Гатчиной. Пять лет Сергей проучился в Тенишевском училище, в которое поступил «по уверенным стопам» своего брата. Затем юношу перевели в Первую гимназию.
Когда Сергею было 15 лет, его брат совершенно случайно нашел его «тайный дневник». Прочитав там признание в любви одному из гимназистов, Владимир показал дневник домашнему учителю, а тот немедля передал его отцу мальчиков.
«Мне давно уже известно, — с печалью произнес он, — что в роду твоей матери и в моем присутствовала склонность к этому пороку. Я надеялся, что моих детей она не коснется, но, как видно, коснулась <…> Позволив этой склонности беспрепятственно развиваться в моем сыне, я проявил бы такую же преступную халатность в исполнении долга любви к нему, как если бы закрыл глаза, обнаружив у него страшные симптомы тифа или туберкулеза. <…> Помнишь горькую строчку Пушкина: «Любовью шутит сатана»? Если он и с тобой пытается сыграть такую злую шутку, ни в коем случае не следует поддаваться ему. Воля человека способна найти средства защиты от какого угодно множества унижений. И потому я обратился к моему близкому другу доктору Бехетеву, который, вооружившись новейшими научными знаниями, попробует — нет, давай скажем так: сумеет — излечить тебя» – так описывает разговор между Сергеем и Владимиром Дмитриевичем Набоковым Пол Рассел.
Кроме лекарств, доктор прописал Сергею диету и гипноз…
Октябрьская революция заставила Набоковых переехать в Крым.
«Никакой храбростью я не отличался, – пишет в своей книге от имени Сергея Пол Рассел. – Помню, как в детстве я боялся езды по ухабистым дорогам, при которой меня высоко подбрасывало на сиденье, боялся Голивога из книжек с картинками, свечей, мерцавших в не знакомых мне спальнях. Однако ужаса, подобного тому, какой охватил нас в тот… вечер, когда весь наш дом сотрясали звуки уличной стрельбы, я не испытывал никогда. <…> На третий день беспорядков мы услышали, как на нашей улице, где-то рядом с Мариинской площадью, бьет пулемет. А из эркерного окна в будуаре моей матери увидели дым и пламя вблизи гостиницы «Астория». <…> Февральская революция обладала хотя бы несколькими признаками настоящего кризиса, Октябрьская же сопровождалась беспорядочностью и шумом, которые сообщали ей сходство с пересменкой на фабрике швейных машин. Создавалось впечатление, что революция стала для всех ее участников поводом упиться до положения риз: если что и было ею освобождено, так это винные погреба Зимнего дворца и столичных ресторанов. Солдаты и матросы, за всю свою жизнь ничего, кроме водки, в горло не вливавшие, теперь напивались в стельку царственными «бургундскими» и баснословными «токайскими», заложенными в дворцовые погреба еще при Екатерине Великой. <…>
Несколько дней погодя, когда коллективное похмелье ненадолго положило приятный предел революционному загулу, отец призвал меня и Володю в свой кабинет и прозаично известил нас, что считает дальнейшее наше пребывание в Санкт-Петербурге неразумным. Ленин объявил о срочном формировании Красной Армии, в которую, вероятно, будут призваны и молодые люди вроде меня и Володи.
– Вы отправитесь на юг, в Крым, который пока не перешел под власть большевиков. Графиня Панина щедро предложила вам приют в ее поместье под Ялтой. Климат там прекрасный. И совсем близко Ливадия, в которой просил дозволения поселиться несчастный Царь.
<…> Мне и на миг не пришло в голову, что я никогда больше не увижу Санкт-Петербурга, что эта унылая картинка — голуби сырого и холодного Николаевского вокзала — станет одним из самых последних моих воспоминаний о доме. Несколько неспокойных недель, думал я, — и все рассосется…».
Но и в Крыму Сергей с Владимиром надолго не задержались.
«Положение в Крыму складывалось все более отчаянное, и спустя недолгое время наша семья перебралась из Ялты в Севастополь, но затем вынуждена была уплыть и оттуда на греческом пароходике, шедшем в Константинополь, а от него в Пирей, – рассказывается в книге «Недоподлинная жизнь Сергея Набокова». – Проведя в яркой, пыльной Греции несколько недель, мы в конце концов отправились в Лондон. Старший брат отца, Константин, бывший советником русского посольства, пока большевики не лишили его этого поста, встретил нашу семью на вокзале Виктория и отвез в Кенсингтон, в снятую им для нас пугающе дорогую квартиру. Вскоре мы с Володей поступили в Кембридж — он в Тринити, я в Крайстс-колледж, — чему немало способствовала стипендия, учрежденная университетом в помощь нуждавшимся эмигрантам. Трудно поверить, но ими-то мы и стали».
В 1922 году после окончания учебы братья приехали в Берлин, воссоединившись с остальной семьей. Набоковы перебрались туда, поскольку жизнь в Англии оказалась слишком дорогой.
«Сам Берлин произвел на меня гнетущее впечатление, зато вечера в нашей квартире оживлялись непрестанным потоком заглядывавших в нее эмигрантов — писателей и артистов», – вспоминал Сергей Набоков.
После того, как 28 марта 1922 года погиб отец братьев (во время покушения эмигрантов-монархистов на П. Н. Милюкова), их пути разошлись. Сергей переехал в Париж, где несколько месяцев жил в квартире своего друга художника-эмигранта Павла Челищева, в свою очередь делившего жилище на рю Коперник с американским пианистом Алленом Таннером. Квартирка была настолько крошечная, что ее обитатели прозвали ее «кукольным домиком». Сергей зарабатывал на жизнь рецензиями в «Последних новостях» Милюкова, преподаванием русского и английского языков. Его брат Владимир остался в Берлине.
По воспоминаниям современников, Сергей Набоков представлял собой приятного интеллигентного молодого человека, бегло говорящего на четырех языках, разбиравшегося во французской и русской поэзии, обожавшего музыку и театр.
«Бедность моя была неописуемой, <…> одевались мы чуть ли не в лохмотья, – говорится от имени Сергея об этом периоде жизни Набокова в романе Пола Рассела. – Однако должность газетного рецензента давала мне такую роскошь, как бесплатное посещение симфонических концертов и спектаклей моего любимого «Русского балета», чего никак иначе я себе позволить не смог бы».
За жизнью своего старшего брата Сергей следил издали — по посланиям матери и по все учащавшимся появлениям «В. Сирина» в эмигрантских изданиях. Отношения между Владимиром и Сергеем были сложными, и последний сожалел об установившемся отчуждении. Разрыв с Володей казался ему таким же окончательным, как смерть.
В 1925 году он получил от матери из Праги письмо о том, что Владимир женился на Вере Слоним.
«Возможно, до тебя уже дошла берлинская новость, хотя, зная твоего брата, я подозреваю, что он не потрудился сообщить ее тебе: Володя женился на некоей Вере Евсеевне Слоним, – писала Набокова. – Не чувствуй себя обойденным. Никакой церемонии не было, они никому о своих планах не рассказали, и никто из родных при их бракосочетании не присутствовал».
В свою очередь, Сергей в конце 1920-х годов встретил в Париже сына австрийского страхового магната Карла Тиме Германа, который стал любовью всей его жизни, «сердцем сердца». Они переехали в замок Вайсенштайн, «представлявший собой пеструю смесь зданий, вопиюще обветшалых и элегантно восстановленных». Этот замок двенадцатого столетия в 1921 году купили родители Германа.
С Владимиром Сергей встретился в конце ноября 1932 года в Большом зале «Мюзе Сосиаль» на рю Лac-Kac. Братья не виделись 10 лет. Сергей Набоков и Герман Тиме, по чистой случайности оказавшись в Париже, увидели объявление о предстоящем вечере в витрине книжного магазина и отправились туда.
«Лысеющий, но, судя по всему, на здоровье не жалующийся, мой брат неторопливо подошел к кафедре, разложил по ней листки бумаги, постоял, заглянул под кафедру, откашлялся. Нельзя ли принести стакан воды? Снова долгое ожидание (он разглядывал потолок), наконец воду принесли. Брат сделал глоток. Перебрал листки. Смотрел он теперь прямо перед собой, словно бросая публике вызов. Зал уважительно стих. Не опуская взгляда на кафедру, Сирин начал читать стихотворение, голос его звучал сильно и ровно. Я сидел, затаив дыхание. Когда стихотворение закончилось, зал взорвался восторженными аплодисментами, – так описывается встреча братьев в книге о жизни Сергея Набокова. – Я с жадностью разглядывал его. Он красив, уверен в себе и выглядит в смокинге, хоть тот ему и маловат, человеком светским и искушенным. Щеки его чуть отвисли, оттянув книзу уголки губ и слегка изменив разрез глаз. Он походил на грустную, но все еще царственную гончую. <…> Вечер получился великолепный, триумфальный. <…> Володя читал больше двух с половиной часов, и все это время люди слушали его как зачарованные».
На следующий день братьям удалось побеседовать за завтраком. Сергей познакомил Владимира с Германом, которого не отпугнула ледяная вежливость Набокова-старшего. Несмотря на встречу, Сергея не оставляло сознание того, что они успели коснуться далеко не всего из заполнивших тридцать лет молчания, пренебрежения и непонимания.
Между братьями завязалась устойчивая переписка. А в январе 1934 года Сергей приехал к Владимиру и Вере Слоним в Берлин. К осени 1938 года Владимир, Вера и их сын Митючка (Дмитрий) перебрались в Париж и поселились в убогой квартирке на рю Буало. Оставаться в Берлине было уже небезопасно. Приезжая в город, Сергей непременно заглядывал к ним. Весной 1940 года Владимир сообщил ему, что получил предложение Стэнфордского университета читать курс русской литературы. Неодолимые, казалось бы, трудности, связанные с получением визы США, внезапно оказались преодоленными. Сергей Набоков остался в Париже.
«Совсем скоро начнется настоящая война, – предупреждал его Владимир. – Я очень советую тебе, Сережа: убирайся отсюда при первом удобном случае. <…> Наверняка же у твоего Германа есть связи, которые помогли бы осуществить план вашего общего бегства».
«Но если все разбегутся, кто же сможет тогда изменить ход событий? – отвечал ему Сергей. – Разве отец не говорил нам всегда, что победить погромщиков можно, только противясь им?»
В 1941 году Сергей Набоков был арестован гестапо по подозрению в гомосексуальных контактах.
«Полиция выволокла нас из глупого рая замка Вайсенштайн. Германа отправили по приговору суда в 999-ю Африканскую дивизию, о которой принято было говорить, что она «марширует прямиком на Небеса». <…> Он был арийцем, и потому его преступление сочли намного более серьезным, чем мое, – пишет от имени Сергея Пол Рассел в романе «Недоподлинная жизнь Сергея Набокова». – <…> Меня просто бросили в австрийскую тюрьму».
После 5 месяцев заключения за отсутствием доказательств Сергей был отпущен на свободу благодаря хлопотам двоюродной сестры <…> и взят под наблюдение.
Точная причина его второго ареста не известна: Владимир Набоков писал, что брата арестовали как «британского шпиона»; соузники Сергея по лагерю утверждали, что он пытался спрятать сбитого английского летчика.
24 ноября 1943 года Сергей Набоков был вновь арестован по обвинению в произнесении «подрывных речей», антигосударственных высказываний. Заключенный №28631 был отправлен в находившийся под Гамбургом концлагерь Нойенгамме, где скончался 9 января 1945 года от дизентерии и голода.
Очевидцы сообщали, что в заключении Сергей проявлял незаурядную стойкость, помогал слабым и делился едой и одеждой. Иван Набоков (сын Николая Набокова, двоюродного брата Владимира и Сергея) вспоминал, что после войны им часто звонили, разыскав их по телефонному справочнику, только для того, чтобы с благодарностью рассказать о мужественном поведении Сергея в лагере.
В третьем варианте автобиографии Владимира Набокова «Память, говори» о Сергее есть такие строчки:
«Говорить о другом моем брате мне, по различным причинам, необычайно трудно. <…> Он не более чем тень на заднем плане самых пестрых и подробных моих воспоминаний. Меня нежили и баловали, он же лишь присутствовал при этом. <…>
О жизни его во время войны мне известно немногое. Какое-то время он работал переводчиком в одной берлинской конторе. Человек прямой и бесстрашный, он порицал режим перед коллегами, и те его выдали. Брата арестовали, обвинив в том, что он «британский шпион», и отправили в гамбургский концентрационный лагерь, где он умер от истощения <…>
Это одна из тех жизней, что безнадежно взывают к чему-то, постоянно запаздывающему, — к сочувствию, к пониманию, не так уж и важно к чему, — важно, что одним лишь осознанием этой потребности ничего нельзя ни искупить, ни восполнить».
«Мне хотелось походить на Володю. Я обожал его, – признавался в свою очередь Сергей. – Хотел быть таким, как он, не просто ради себя самого — ради той любви, которая на него изливалась. Я тоже писал стихи, надеясь, что смогу завоевать не меньшее, чем то, что досталось ему, расположение родителей. Но потом понял: родители любят Володю не за один лишь его дар — дар этот просто служил выражением чего-то другого, непостижимого. Сколько бы стихов я ни сочинил, мне все равно не удалось бы проникнуть в его тайну…»
Сергей Ишков.
Фото с сайта ru.wikipedia.org
