4 апреля 1893 года Евно Азеф, вошедший в историю как организатор серии громких терактов и один из наиболее удачливых двойных агентов за всю историю, написал свой первый донос в российский Департамент полиции.
Евно появился на свет в 1869 году в местечке Лысково Гродненской губернии в семье полунищего портного Фишеля Азефа. Спустя 5 лет семья перебралась в Ростов-на-Дону, где в 1890 году Евно Азеф окончил гимназию. На дальнейшее образование денег не было. Евно давал уроки, работал репортером в местной газете, коммивояжером, секретарем фабричного инспектора.
«В 1892 году его разыскивала полиция для привлечения к делу о распространении воззваний противоправительственного содержания, – пишет Феликс Лурье в книге «Полицейские и провокаторы». – По чужому паспорту Азеф бежал в Германию и поселился в Карлсруэ. Там проживало более двухсот пятидесяти русских студентов и среди них несколько ростовчан. Он поступил в Политехнический институт, поселился на одной квартире с земляком Козиным, вошел в социал-демократический кружок русских студентов и вскоре «попросился в шпионы», ему нужны были деньги на пропитание, из России помощь прийти не могла».
В 1893 году в III делопроизводстве Департамента полиции на Азефа было заведено дело №420, начинавшееся письмом от 28 марта 1893 года из Карлсруэ, в котором Евно Азеф анонимно предлагал свои услуги. Он сообщал, что у него есть сведения о кружке русских студентов, изучавших труды Каутского. В ответ Азеф получил следующее:
«Существование и деятельность кружка в Карлсруэ нам известны, и единственно, что нам может быть полезно, это доставление достоверных и точных сведений об отправке в Россию транспортов запрещенных изданий, с указанием, когда, куда, каким путем, по какому адресу и через кого именно они пересылаются. Если Вы можете и желаете доставлять эти сведения, то благоволите написать об этом, но предварительно назовите себя и объясните, чем Вы занимаетесь, так как с неизвестными лицами мы сношений не ведем <…> Можете рассчитывать на солидное вознаграждение за всякий указанный своевременно транспорт книг».
23-летний студент отправил в Департамент полиции свои соображения по поводу постановки слежки за русской революционной эмиграцией и транспортировкой нелегальной литературы в Россию. Азеф согласился поставлять нужные сведения при условии ежемесячного жалованья в 50 рублей и 1 июня 1893 года был зачислен на службу в Департамент полиции «корреспондентом». Из Карлсруэ в Петербург начали поступать «корреспонденции» с упоминанием в них всех, на кого можно было хоть что-нибудь донести.
В 1894 году Евно Азеф женился на студентке Бернского университета Любови Менкиной, которая входила в «Союз русских социалистов-революционеров». Любовь Григорьевна прожила с Азефом 14 лет, и у нее ни разу не возникло подозрений относительно непоколебимой верности мужа революционным идеям.
Вскоре после женитьбы Азеф с семьей перебрался в Дармштадт. В 1899 году он получил диплом Политехнического института по специальности инженера-электрика и устроился работать в одну из берлинских фирм. Однако осенью того же года Департамент полиции потребовал его немедленного возвращения в Россию. Ценному «корреспонденту» даже повысили «зарплату» до 100 рублей в месяц. Мало того, кроме наградных к Новому году, заранее выдали и наградные к Пасхе.
Начальник Особого отдела Департамента полиции Леонид Ратаев предложил Евно Азефу поселиться в Москве и для прикрытия поступить на службу во Всеобщую компанию электрического освещения.
«По основной своей специальности Азеф оказался в подчинении начальника Московского охранного отделения С. В. Зубатова, ставшего его первым учителем и наставником по части провокации, – рассказывает Феликс Лурье в своей книге «Полицейские и провокаторы». – Зубатов познакомил нового ученика с секретнейшими инструкциями, по которым действовала политическая полиция, с тайнами политического сыска и тонкостями внутреннего наблюдения. <…> Азеф прошел практику филерского мастерства. Зубатовская школа, славившаяся на всю Россию, позволила ему блистать среди революционеров знанием полицейских приемов, а охранке – «раскрывать» замыслы эсеров, не бросая тени на своего агента, подстраховывая и прикрывая его действия».
Несколько раз Азеф выезжал за границу, где одновременно выполнял задания по службе в электрической компании и Департамента полиции.
С января 1900 года Евно Азефу стали платить уже 150 рублей в месяц.
«Тандем Зубатов – Азеф на первых порах оказался в высшей степени удачным, – пишет Ф. Лурье. – Позже наблюдательный Зубатов понял, что провокатор не обо всем доносил своим хозяевам, и в 1903 году разругался с Азефом. <…> За период безупречной службы в Московском охранном отделении Азеф из «корреспондента» превратился в первоклассного секретного агента. <…> Доверие социалистов-революционеров к провокатору росло. А. А. Аргунов, руководивший несколькими кружками эсеров на территории России, на случай ареста назвал Азефа своим преемником и сообщил ему пароли, шифры и все явочные квартиры…».
В 1901 году в связи с поездкой за границу, где Азеф участвовал в учреждении партии эсеров, размер его жалованья вырос до 500 рублей в месяц. В мае 1903 года Азеф возглавил Боевую организацию партии эсеров.
«Не без помощи провокатора 13 мая 1903 года хозяева Азефа произвели арест главы Боевой организации Гершуни. Лидеры партии предложили провокатору занять освободившееся место, – пишет Феликс Лурье. – Деятельность Азефа всегда требовала иметь два алиби — для полиции и для эсеров».
У Азефа были партийные псевдонимы: «Толстый», «Иван Николаевич», «Валентин Кузьмич». В контактах с Департаментом полиции использовался псевдоним «Раскин».
Созданную Гершуни Боевую организацию эсеров Азеф реорганизовал, сделав ее компактной, централизованной, строго дисциплинированной и легко управляемой. Азеф активно продвигал террор, при этом предотвращая некоторые террористические акты.
Без крайней необходимости боевиков Азеф не выдавал. Случалось, что они давали откровенные показания, и тогда в Департаменте полиции могли узнать о своем секретном агенте уж очень для него нежелательное.
По словам Феликса Лурье, Азеф полагался только на себя, никогда не доверяя своим полицейским руководителям:
«За долгие годы провокаторской деятельности Азефу не с кем было откровенно поговорить, посоветоваться. Какие мысли бродили в голове провокатора, какие кошки скребли то, что у людей называется душой… мы никогда не узнаем. Он переживал бесконечные томительные часы колебаний, сомнений, животного страха. Оснований для этого у него было предостаточно. Вот он и метался, ловчил, изворачивался, чтобы не дать в руки охранке прямых доказательств своего непосредственного участия в подготовке покушений».
Чтобы избежать раскрытия, часть терактов Азеф готовил втайне от Департамента полиции и доводил их до кровавого конца, а о других своевременно сообщал в охранку, и они проваливались. Благодаря этому Азефа считали «своим» и члены партии эсеров, и полиция. Когда его пытались разоблачить, кто-нибудь из революционеров «доказывал», что человек, организовавший столько успешных террористических акций, не может быть агентом охранки. Для охранки Азеф также был очень ценным сотрудником, недаром его жалованье очень быстро выросло до 1000 рублей в месяц.
Зубатов говорил о «чисто аферистической натуре» Азефа. Он удачно обманывал «хозяев», еще удачнее обманывал «товарищей» по партии. Лгал всем, направо и налево.
«Действуя в двух мирах, — в мире тайной политической полиции, с одной стороны, и в мире революционной террористической организации, с другой, — Азеф никогда не сливал себя целиком ни с одним из них, а все время преследовал свои собственные цели и соответственно с этим предавал то революционеров полиции, то полицию революционерам, – пишет в книге «История одного предателя» Борис Николаевский. – Человек, свыше 15 лет состоявший на службе в качестве тайного полицейского агента для борьбы с революционным движением и в то же время в течении свыше пяти лет бывший главою террористической организации, — самой крупной и по своим размерам, и по размаху ее деятельности, какую только знает мировая история; человек, предавший в руки полиции многие и многие сотни революционеров и в то же время организовавший ряд террористических актов, успешное проведение которых остановило на себе внимание всего мира… — Азеф является по истине еще непревзойденным примером того, до чего может довести последовательное применение провокации, как системы».
За исключением одного случая из готовившихся им 28 убийств, в момент покушения Азеф всегда находился далеко от места его совершения.
«Это давало провокатору дополнительное двойное алиби и исключало возможный арест неосведомленными службами политической полиции, – говорится в книге «Полицейские и провокаторы». – Нам известны два полицейских агента, доносившие о действительном положении Азефа в партии социалистов-революционеров, — Н. Ю. Татаров и 3. Ф. Жученко. Следовательно, в Департаменте полиции превосходно знали, что их агент — руководитель Боевой организации — не доносил им всего известного ему о террористических намерениях эсеров. Азеф сообщал лишь о том, что никак не могло бросить на него и тени подозрений со стороны партийных соратников. Охранники мирились с его нечистой игрой, он был для них незаменим. Удавшимися покушениями Азеф «аккредитовал» себя в среде революционеров, а доносами на них зарабатывал в политическом сыске личную безопасность и щедрые вознаграждения. Но ему удалось не просто «аккредитовать» себя, он сумел взрастить в душах эсеров любовь и уважение к себе и абсолютное доверие к своим действиям. Особенно помогло ему в этом участие в убийстве Плеве. Оно превратило его в вождя партии, перед ним преклонялись».
Приведу описание внешности провокатора, принадлежащее Г. А. Лопатину, и его впечатление от их первой встречи:
«Увидев его на большом собрании, я спросил у соседа: «Это еще что за папуас?» — «Какой?» — «Да вон тот мулат с толстыми, чувственными губами». — «Этот… (склонившись к моему уху) Это Иван Николаевич!» — «Как? Это он? И вы отваживаетесь оставаться наедине с ним в пустынных и темных местах?! — говорю я полушутя.— Но ведь у него глаза и взгляд профессионального убийцы, человека, скрывающего какую-то мрачную тайну…».
Другое описание внешности Азефа принадлежит Л. Г. Дейчу:
«Взглянув на его физиономию, хорошо помню, я подумал: можно же иметь в своей среде человека с таким лицом! Во всем нашем революционном движении не было другого такого монстра».
В 1903 году молодой эсер Крестьянинов открыто обвинил Азефа в предательстве, он располагал неопровержимыми доказательствами и потребовал открытого разбирательства. Авторитетная комиссия разобралась и поверила Азефу на слово.
Были и другие разоблачители. В ноябре 1905 года вечером в Петербурге кто-то ударил Азефа ножом в спину. Толстая шуба спасла провокатора, он не пострадал. Нападавший не пытался грабить, он выследил, нанес удар и скрылся.
«Исследователь жизни и деятельности Азефа А. В. Лучинская насчитала десять сообщений о его предательстве, – пишет Феликс Лурье. – Сегодня к перечню, составленному Лучинской, можно прибавить еще два. Но пробить непоколебимую веру руководителей партии социалистов-революционеров в непогрешимость Азефа не удавалось ничем. Почти все, кто сообщал о предательстве Азефа, вскоре попадали за решетку, но и это не убеждало упрямых лидеров эсеров. Поток разоблачений Азефа растянулся на четырнадцать лет, и все бесполезно. <…> Азефу почти всегда удавалось о надвигавшейся на него опасности узнать раньше других. <…> Ни одному человеку, из сообщавших о предательстве Азефа, несмотря на очевидность доказательств, не поверили. Даже когда 9 февраля 1908 года одновременно в нескольких городах империи арестовали всех боевиков из Северного летучего отряда, никто из членов ЦК не обратил свой взор в сторону Азефа».
И все же в 1908 году Азеф был разоблачен как провокатор публицистом В. Л. Бурцевым. На внутрипартийном разбирательстве ЦК ПСР приговорил Азефа к смерти, однако тот смог ее избежать и скрылся за границей. Эсеры организовывали поиск провокатора по всей Европе и почти выследили, но только почти.
Летом 1912 года Бурцеву стал известен берлинский адрес Азефа, жившего там под видом рантье Александра Ноймайра. Владимир Львович послал ему письмо с предложением встретиться, гарантируя при этом сохранение тайны. Встревоженный Азеф тотчас съехал с квартиры, сдал обстановку на хранение в мебельное депо, написал завещание на имя любовницы и отправил ее к родителям в провинцию.
И все же Бурцев с Азефом встретился. Это произошло 15 августа во Франкфурте.
«Три дня подряд Азеф рассказывал мне, как из идейного, честного революционера и главы Боевой организации он превратился в провокатора, – делился впечатлением от встречи В. Л. Бурцев. – Его основная мысль была та, что, хотя он действительно выдавал революционеров, он в то же время продолжал служить революции. Организовал убийство Плеве, великого князя Сергея Александровича, покушение на Николая II… Эти заслуги перед партией, по его мнению, искупили предательство». <…> Азеф отрицал крупные выдачи Департаменту полиции и считал, что его тактика верна, что он — революционер и готов вернуться в партию, но со своей тактикой».
После франкфуртского свидания Азеф скитался по немецкой провинции, менял пансионаты, отели, снимал холостяцкие квартиры в отдаленных районах Берлина – около года заметал следы. Только летом 1913 года Евно Азеф возобновил оседлую жизнь в Берлине, но ненадолго.
«Германская контрразведка выслеживала Азефа с начала войны. 12 июня 1915 года у него на квартире произвели обыск и отправили в тюрьму Моабит, как русского анархиста, – пишет Феликс Лурье. – Испанское посольство в Берлине, защищавшее во время войны интересы русских граждан в Германии, пыталось вызволить его из тюрьмы, но тщетно. Просидев два с половиной года в одиночной камере, он вышел на свободу лишь после Октябрьской революции, в декабре 1917 года. За годы войны Азеф катастрофически разорился, в тюрьме сильно сдало здоровье, обострилась болезнь почек. Он умер в Западной больнице в Берлине 24 апреля 1918 года».
Через два дня Азефа — по словам генерала Александра Спиридовича, «беспринципного и корыстолюбивого эгоиста, работавшего на пользу иногда правительства, иногда революции; изменявшего и одной, и другой стороне в зависимости от момента и личной пользы» – похоронили по второму разряду на кладбище в Вильмерсдорфе, юго-западном пригороде Берлина. Ни памятника, ни креста на могиле не установили из предосторожности, место обозначили кладбищенской табличкой с номером 446.
Сергей Ишков.
Фото с сайта ru.wikipedia.org
