В августе 1917 года писатель Сомерсет Моэм под кодовым именем Сомервилл на транссибирском поезде приезжает в Петроград с тайной миссией: убедить Временное правительство не выходить из войны с Германией.
Моэм провел в России два с половиной месяца, покинув ее накануне Октябрьской революции.
«Старый знакомый братьев Моэм, располневший, круглолицый 32-летний баронет сэр Уильям Уайзмен, выпускник Кембриджа и чемпион своего колледжа по боксу, в 1917 году глава британского торгового представительства в Америке и по совместительству руководитель британской разведки в США, задумал отправить в Петроград секретную миссию с целью помешать выходу России из войны, – пишет в книге «Сомерсет Моэм. Король Лир Лазурного берега: биография» Александр Ливергант. – Моэму – а выбор пал на него – поручалось незамедлительно отправиться в Петроград, оказывать поддержку, в основном финансовую, меньшевикам и регулярно слать Уайзмену шифровки о положении дел в стране. Положение же дел в России не могло не внушать серьезных опасений: было очевидно, что если к власти в конечном счете придут большевики, будет тотчас же подписан сепаратный мир с Германией и Россия из войны выйдет».
После начала Первой мировой войны Сомерсет Моэм, как и некоторые другие писатели, стал волонтером Британского Красного Креста, помогая спасать раненых с поля боя. После завершения службы волонтером Моэм стал сотрудничать с британской контрразведкой МИ5.
До поездки в Россию Моэм успел поработать секретным агентом в нейтральной Швейцарии, где ему было поручено присматривать за личностями, которые интересовали британскую разведку, и докладывать об их действиях в Лондон. Эта неформальная миссия нашла отражение в сборнике из 14 новелл «Эшенден, или Британский агент».
«Его азартная натура жаждала приключений, он всей душой готов был послужить королю и отечеству, – рассказывает Александр Ливергант. – Вдобавок давно уже хотелось воочию увидеть страну Достоевского и Чехова, которых Моэм боготворил. Достоевского особенно: «Братья Карамазовы» – одна из самых выдающихся книг всех времен и народов. Писатель вложил в нее все свои мучительные сомнения (…), все свои яростные поиски смысла жизни», – писал Моэм в составленной им антологии «Десять романов и их создатели». А еще – выяснить, сможет ли он изъясняться по-русски. Дело в том, что Моэм, находясь на Капри, уже начинал изучать наш нелегкий язык, точно так же, как брался в разное время за греческий, турецкий или арабский. Его первым (и последним) учителем русского языка был волосатый одессит карликового роста – какими судьбами его занесло на Капри, неизвестно. Зато известно (из моэмовских «Записных книжек»), что уроки одессит давал Моэму каждый день, учил же не особенно хорошо – был слишком робок и рассеян, да и «методикой преподавания иностранных языков» владел, подозреваем, не в совершенстве».
Сам Сомерсет Моэм в своих «Записных книжках» дает одесситу такую характеристику: «Он ходил в порыжевшем черном костюме и большой невообразимого фасона шляпе. С него лил градом пот. Однажды он не пришел на урок, не пришел он и на второй, и на третий день; на четвертый я отправился его искать. Зная, что он очень нуждается, я опрометчиво заплатил ему вперед. Не без труда отыскал я узкий проулок с белыми домами; мне показали, как пройти в его комнату на верхотуре. Это была даже не комната, а душный чердак под самой крышей, вся мебель состояла из раскладушки, стула и стола. Мой русский сидел на стуле, совершенно голый и очень пьяный, на столе перед ним стояла бутыль с вином. Едва я переступил порог, как он сказал: «Я написал стихи». И без долгих слов, забыв о своей прикрытой лишь волосяным покровом наготе, с выражением, бурно жестикулируя, прочитал стихи. Стихи были очень длинные, и я не понял в них ни слова».
Точно так же Моэм после такого обучения не понял ни одного слова по-русски, когда прибыл на пароходе через Токио во Владивосток, выдавая себя за корреспондента английской газеты.
Но об этом позже. А пока Моэм, несмотря на свое желание, все же крепко раздумывал над тем, стоит ему ехать в Россию или нет. Дело в том, что у него с детства были слабые легкие, которым русский климат никак показан не был. Да и врачи ехать в Россию ему не советовали… А еще он боялся столь ответственного поручения, опасаясь, что не справится.
«Он возражал, когда ему поручали эту миссию, говорил, что она ему не по плечу, но его протесты тут же отмели, – так писал сам Моэм в автобиографическом рассказе «Любовь и русская литература» из цикла «Эшенден, или Британский агент», где есть рассказы не только из швейцарской жизни, но и из русской. – Выбрали его не потому, что, по мнению начальства, он идеально подходил для выполнения этого задания, просто на тот момент никого лучше не нашлось».
И вот после мирной Швейцарии, где Сомерсету Моэму, в общем-то, ничего не угрожало, писатель, в конце концов приняв предложение сэра Уильяма Уайзмена, отправляется с секретной миссией в воюющую Россию, стоящую на пороге революции.
На скорое возвращение он не рассчитывает. «Я еду в Россию, – пишет Моэм своему британскому театральному агенту Голдингу Брайту. – И скорее всего, вернусь не раньше, чем кончится война».
Перед поездкой Моэм в Нью-Йорке встречается с чешским эмигрантом Эмануэлем В. Воска, который с еще тремя чешскими беженцами едет в Россию вместе с писателем для установления связи с Томашем Масариком, будущим президентом Чехословакии, под началом которого в России находится чешский экспедиционный корпус численностью 70 тысяч штыков.
«Моя работа близко свела меня с чехами – вот чей патриотизм не устает меня удивлять! – писал Сомерсет Моэм в «Записных книжках». – Эта страсть, столь цельная и всепоглощающая, что вытесняет все другие. Эти люди, пожертвовавшие всем ради дела, должны вызывать скорее страх, чем восхищение. Порядок у них, как в универсальном магазине, дисциплина – как в прусском полку».
Моэм получает транзитную японскую и русскую визы и 21 тысячу долларов на личные расходы и на поддержку меньшевистской партии. Его путь лежит из Нью-Йорка на западное побережье, затем от отплывает из Сан-Франциско в Токио, а потом прибывает во Владивосток. Оттуда в августе на транссибирском поезде вместе с четырьмя чехами, причем Моэм делает вид, что незнаком с ними, писатель приезжает в Петроград и останавливается в гостинице «Европейская».
«Его приезду предшествует шифрованная телеграмма в британское посольство следующего содержания: «Мистер Уильям Сомерсет Моэм (кодовое имя «Сомервилл») находится в России с тайной миссией, цель которой – знакомить американскую общественность с положением дел в этой стране, – читаем в книге о Моэме Александра Ливерганта. – Просьба предоставить ему возможность посылать шифрованные каблограммы через британского генерального консула в Нью-Йорке. Сообщите телеграммой, когда Моэм явится в посольство». Посол его величества сэр Джордж Бьюкенен, разумеется, недоволен: мало того что ему навязали этого Моэма, вдобавок он еще должен пересылать его шифрованные телеграммы, не зная к тому же их содержания».
В конце августа писатель встречается в Петрограде со своей давней, еще по Лондону, приятельницей, дочерью анархиста князя Кропоткина Сашей.
«Анастасия Александровна Леонидова была дочерью революционера, осужденного на пожизненную каторгу. Он бежал из Сибири, куда его сослали, и обосновался в Лондоне, – пишет Моэм в автобиографическом рассказе «Любовь и русская литература». – (…) Анастасия Александровна покорила его прекрасными глазами, чуть пышноватыми формами, высокими скулами, вздернутым носиком (возможно, доставшимся от татар), большим ртом с крупными, квадратными зубами и белоснежной кожей. В одежде она предпочитала яркие тона. В ее темных, меланхоличных глазах Эшендену виделись бескрайние российские степи, Кремль с бьющими колоколами, пасхальные службы в Исаакиевском соборе, густые серебристые березовые леса и Невский проспект. Просто удивительно, сколь много видел он в этих глазах, круглых, блестящих, чуть выпученных, как у пекинеса. Они напоминали об Алеше из «Братьев Карамазовых» и о Наташе из «Войны и мира», об Анне Карениной и «Отцах и детях».
Саша Кропоткина, энергичная, целеустремленная женщина, была вхожа в правительство Керенского и свела Моэма с членами кабинета министров.
«Во время этих встреч – как правило, в «Медведе», одном из лучших ресторанов города, – она подвизается в качестве переводчицы писателя, – рассказывает Александр Ливергант. – Моэм встречается с Керенским в «Медведе», на Сашиной квартире и в его кабинете, а также – с Томашем Масариком и с лидером меньшевиков, военным министром в правительстве Керенского Борисом Савинковым, который произвел на писателя очень сильное впечатление. «Мне рассказывали, – читаем мы у Моэма в «Записных книжках», – что своими зажигательными речами он распропагандировал тюремщиков и они дали ему убежать… «Чтобы организовать и совершить убийства, – сказал я, – несомненно, нужна невероятная смелость». Он пожал плечами: «Отнюдь нет, можете мне поверить. Дело как дело, ко всему привыкаешь…» Ничто в наружности Савинкова не говорит о его бешеном нраве».
В сентябре 1917 года Сомерсет Моэм присутствует на Демократическом совещании в Александринском театре.
«Среди собравшихся, – отмечает писатель в «Записных книжках», – немало проходимцев, но в целом они произвели на меня впечатление людей не аморальных, а неразвитых и грубых; у них лица людей невежественных, на них написаны отсутствие мысли, ограниченность, упрямство, мужицкая неотесанность. Удивляет, что такие посредственности правят огромной империей (…) В Керенском не чувствуется силы, рукопожатие у него быстрое, порывистое, с лица у него при этом не сходит выражение тревоги. Вид у него загнанный. Он взывает к чувствам, не к разуму. Люди, похоже, почувствовали, что перед ними искренний, прямодушный человек, и если он и допускал ошибки, это были ошибки честного человека. В нем постепенно проступило нечто жалкое; он пробудил во мне сострадание, (…) он произвел на меня впечатление человека на пределе сил».
Моэм продолжает учить русский, берет уроки, шифрует донесения, ходит в театры. Однажды он даже попал на комедию-фарс собственного сочинения – «Джек Стро» в русском переводе – и не сразу понял, почему эта пьеса так хорошо ему знакома.
На события в России писатель смотрит словно со стороны.
«Он следил за Россией, как мы следим за действием пьесы, искренне восхищаясь тем, как мастеровито она выстроена», – писал о Моэме его друг, писатель Хью Уолпол, хорошо знавший Россию и долго в ней живший.
Особых оснований для оптимизма то, что он видел, у Моэма не вызывало.
«Маловероятно, чтобы мы в ближайшее время начали вновь жить нормальной жизнью, – пишет он в письме одному из друзей. – Чтобы, как встарь, каждое утро листали пухлую, солидную «Таймс», ели на завтрак овсянку и джем. Очень скоро, мой дорогой, мы будем пылиться на полках в качестве реликтов рухнувшей цивилизации, и младшее поколение будет бросать на нас рассеянные взгляды…»
В середине октября 1917 года Моэм отправил Уильяму Уайзмену шифрованную телеграмму, в которой сообщил о том, что Керенский теряет популярность и, скорее всего, долго не продержится.
«Моэм также высказывается в поддержку меньшевиков и предлагает разработанную им пропагандистскую программу этой поддержки, которую оценивает примерно в 50 тысяч долларов, – говорится в книге «Сомерсет Моэм. Король Лир Лазурного берега: биография». – 18 октября Керенский вызывает к себе Моэма и передает ему письмо для британского премьер-министра – письмо чрезвычайной важности, по почте оно отправлено быть не может, передать его следует из рук в руки. Суть письма в следующем. Первое: Керенский вряд ли долго продержится. Второе: ему совершенно необходима военная помощь Антанты. Третье: он просит сменить посла Великобритании в России. В тот же день Моэм выезжает в Норвегию».
23 октября Сомерсет Моэм уже в Лондоне. На следующий день он встречается с премьер-министром Дэвидом Ллойд Джорджем. Вслух Моэм письмо Керенского не читает – боится, что будет заикаться, молча передает послание премьер-министру. Пробежав письмо глазами, Ллойд Джордж заявил, что выполнить то, что просит Керенский, он не может. На вопрос писателя «Почему?» Ллойд Джордж уклоняется от ответа и уходит.
В ноябре 1917 года Моэм собирался вернуться в Россию, однако, как известно, 7 ноября произошел большевистский переворот, и правительство Керенского было низложено. Большевики сразу же начинают мирные переговоры с Германией. Возвращение Моэма в Россию теперь лишено всякого смысла.
18 ноября на докладной записке Моэма Ллойд Джорджу помощник военного министра сэр Эрик Драммонд помечает: «Боюсь, что сейчас этот отчет имеет лишь исторический интерес».
В декабре Сомерсет Моэм был вызван на заседание кабинета министров. Уильям Уайзмен прочитал вслух докладную записку писателя о результатах его деятельности в России. Моэму предложили выполнить очередную засекреченную миссию: выехать в Румынию с той же целью, с какой он был заслан в Россию, – приостановить мирные инициативы. Но на этот раз Моэм отказался: у него в очередной раз открылся туберкулез, и он был вынужден срочно отправиться на лечение в санаторий.
В мемуарной книге «Подводя итоги» в 1938 году Сомерсет Моэм написал: «Уезжал я разочарованным. Бесконечные разговоры там, где требовалось действовать; колебания; апатия, ведущая прямым путём к катастрофе; напыщенные декларации, неискренность и вялость, которые я повсюду наблюдал, – все это оттолкнуло меня от России и от русских».
Сергей Ишков.
Источники фото – https://www.culture.ru, https://ru.wikipedia.org
