Родная сестра Льва Николаевича Толстого Мария Николаевна появилась на свет 2 марта 1830 года в Ясной Поляне. Она могла повторить судьбу Анны Карениной, но случилось иначе.
Имея четырех сыновей, Николай Ильич и Мария Николаевна Толстые мечтали о дочери. «Усадьба находилась рядом с Киевским шоссе, по которому непрерывным потоком шли паломники в Киево-Печерскую лавру, – пишет Павел Басинский в книге «Подлинная история Анны Карениной». – В доме Толстых всегда находили приют странствующие монахи, юродивые, странницы… Одна из странниц узнала о желании барыни иметь дочь и посоветовала ей дать обет. Если родится девочка, взять в крестные первую встретившуюся на улице женщину. Этой женщиной оказалась монахиня Успенского женского монастыря Мария. Все звали ее Марией Герасимовной и считали юродивой. Вероятно, она и присутствовала при крещении новорожденной, совершенном 11 марта в Николо-Кочаковском храме священником отцом Василием Можайским. Часто бывая в доме Толстых, Мария Герасимовна рассказывала, как она странствовала, одевшись в мужской подрясник, под видом юродивого Иванушки. Любила петь: «Святым Духом восхищаться, в скорбях мира нам спастись».
Когда Машеньке едва исполнилось полгода, умерла ее мать, а спустя семь лет не стало и отца. Маша и четверо братьев остались сиротами на попечении матери отца, бабушки Пелагеи Николаевны. Но и бабушка скончалась через год после смерти сына.
У детей Толстых были две тетушки по отцу, не имевшие своих детей: Пелагея Ильинична Юшкова и Александра Ильинична Остен-Сакен. Официальной опекуншей детей сначала была назначена Александра Ильинична.
«Ее замужество было несчастливым, – рассказывает Павел Басинский. – Душевнобольной муж бешено ревновал ее и покушался на ее жизнь. Расставшись с ним, она часто ездила в Оптину Пустынь, где скончалась в 1841 году и была похоронена за алтарем Введенского храма. Ее племянников тоже привозили в Оптину. Здесь Маша Толстая подошла под благословение к старцу Леониду и услышала слова: «Маша, будешь наша». Затем братья Толстые с сестрой переехали в Казань ко второй тетушке – Пелагее Ильиничне. Братья учились в Казанском университете, а Маша закончила Родионовский женский институт. (…) 17-летней девочкой ее выдали за троюродного брата, графа Валериана Петровича Толстого».
Валериан был старше Маши на целую ее жизнь – на 17 лет. Позже Мария Николаевна признавалась: «Я никакого понятия не имела тогда о жизни, мне смешно вспомнить о моих воззрениях на брак. Мне и в голову не приходило думать о том, какой человек был мой будущий муж, и какая жизнь ожидала меня с ним? Я так привыкла доверять тетушкам, что слепо верила тому, что я должна выйти замуж за Валериана Петровича, и я вышла за него прямо со школьной скамьи».
После свадьбы Мария и Валериан поселились в имении Покровское Чернского уезда Тульской губернии, в 80 верстах от Ясной Поляны.
В 1849 году Мария родила первенца Петра, умершего в детстве. Затем родились Варвара, Николай и Елизавета.
В имении Валериана и Марии Толстых часто бывали Афанасий Фет и Иван Тургенев. Несмотря на то, что Мария Николаевна не отличалась женской красотой, она была обаятельной, остроумной собеседницей. Прекрасно говорила по-французски, играла на скрипке и фортепиано, рисовала.
С Тургеневым она познакомилась в 1854 году. Считалось, что он был влюблен в Марию Николаевну. Между 24-летней Марией и 36-летним Тургеневым мгновенно возникла взаимная симпатия. В письме литературному критику, мемуаристу, публицисту Павлу Анненкову Иван Тургенев писал о Марии: «Одно из привлекательнейших существ, какие мне только удавалось встретить. Мила, умна, проста – глаз бы не отвел. На старости лет (мне четвертого дня стукнуло 36 лет) я едва ли не влюбился. Поражен в самое сердце. Я давно не встречал столько грации, такого трогательного обаяния».
Еще двум своим адресатам Тургенев рассказывал о Марии Николаевне как о «премилой женщине», умной, доброй и очень привлекательной.
Мария, не искушенная в тонкостях светского обхождения, решила, что писатель серьезно увлечен ею. Тревожась за сестру, Николай Толстой сообщал Льву Николаевичу: «Машенька в восхищении от Тургенева. Но Маша не знает света и вполне может ошибиться насчет такого умного человека, как Тургенев».
Романтические отношения Тургенева и Толстой получили неожиданное развитие: они вдохновили писателя па создание повести «Фауст», которая была ей посвящена, а главная героиня Вера Ельцова многими чертами напоминала Марию Николаевну. В одном из своих писем Иван Сергеевич признавался ей: «Фауст» был написан на переломе, на повороте жизни – вся душа вспыхнула последним огнем воспоминаний, надежд, молодости».
Тем временем Мария Николаевна, узнав о многочисленных любовных похождениях своего мужа Валериана, ушла от него. Татьяна Кузминская, сестра Софьи Андреевны Толстой, в 1924 году писала литературоведу Мстиславу Цявловскому, готовившему к изданию ее мемуары: «Муж Марии Николаевны был невозможен. Он изменял ей даже с домашними кормилицами, горничными и пр. На чердаке в Покровском найдены были скелетца, один-два новорожденных».
Когда Мария оставила Валериана, заявив ему, что не желает быть старшей султаншей в гареме, Лев Николаевич находился в Баден-Бадене. Играл в рулетку, проигрываясь в прах и занимая деньги у Тургенева. Известие об уходе сестры, по его словам из дневника, «задушило» его.
«Маша и Левочка были самыми младшими детьми в семье Толстых, – пишет Павел Басинский. – Лев был старше сестры всего на полтора года. Поэтому они особенно тянулись друг к другу с раннего детства. Их переписка захватывает полвека, и по ней можно судить о том, насколько нежными были отношения брата и сестры. Сестра принимала живое участие в его делах – как сердечных, так и творческих. Он был крестным отцом ее дочери Варвары, своей племянницы, которой подарил в качестве приданого десятитысячный билет из гонорара за «Войну и мир».
Лев Николаевич очень любил сестру и отлично понимал, каково это, молодой женщине уйти от мужа, да еще и с тремя детьми. Добровольно оставившая своего мужа молодая женщина становилась изгоем в светском обществе. Она выпадала из своего круга общения, и ее некому было поддержать, кроме родных. Толстой помчался в Россию спасать сестру. Он снял в Москве дом, где поселился вместе с Марией и ее детьми.
А что же Тургенев? О перемене в своей личной жизни Мария Николаевна сразу же сообщила ему. И писатель ответил из Куртавнеля, усадьбы Полины и Луи Виардо в 50 км от Парижа: «Я останусь Вашим другом, пока буду жив».
Тогда же он написал Льву Толстому: «Скажите ей, что я часто думаю о ней и что, если бы желания могли осуществляться, она была бы совершенно счастлива».
Из-за границы Тургенев возвращаться не собирался. Мария Николаевна надеялась на большее. Лев Толстой записал в дневнике: «Тургенев скверно поступает с Машенькой. Дрянь. (…) Трудно встретить безобразнейшее существо».
Не найдя успокоения, Мария Николаевна уехала с детьми за границу – сначала в Гиер, где они со Львом Николаевичем похоронили умершего от туберкулеза старшего брата Николая Николаевича, затем в Париж, Марсель, Франкфурт. После этой смерти Мария еще острее почувствовала одиночество, но нашла утешение в помощи таким же одиноким, больным людям, приехавшим на лечение, как и ее брат. Слабая, болезненная, сама имеющая склонность к туберкулезу, она посещала их, стараясь помочь.
Затем, оставив детей с горничной, Мария Николаевна сама была вынуждена поехать на лечение водами в Экс-ле-Бен, где познакомилась со шведом Гектором де Кленом, моряком, приехавшим лечиться. Вскоре их дружба переросла в страстную любовь. Мария и Гектор уехали в Алжир, где провели три зимы. В сентябре 1863 года у Марии Николаевны родилась внебрачная дочь Елена. Она написала об этом братьям, которые были потрясены случившимся. Лев Николаевич начал вести переговоры о ее разводе с мужем, который дал свое согласие. Но сама Мария Николаевна не дала разводу дальнейшего хода, мало надеясь на счастье с де Кленом: его родственники были против их брака. Положение осложнялось еще и большими долгами, из-за чего нельзя было вернуться домой.
В октябре 1863 года Лев Николаевич писал Марии из Ясной Поляны: «Милый, милый, тысячу раз дорогой друг мой Машенька. Рассказать тебе, что я чувствовал, читая твое письмо, я не могу. Я плакал и теперь плачу, когда пишу. Ты говоришь: пусть братья мои судят, как хотят. Кроме любви к тебе, всей той любви, которая была прежде где-то далеко, и жалости и любви, ничего нет и не будет в моем сердце. Упрекнуть тебя никогда не поднимется рука ни у одного честного человека… Одно знай, что судить тебя я и тетенька Т. А. (Татьяна Александровна Ергольская. – С. И.) не будем и сделаем для тебя все, что можно, сделаем».
Старший брат Сергей Николаевич выехал в Женеву, где стал крестным незаконнорожденной племянницы Елены, дав ей свое отчество. Он нашел для нее приемную семью с кормилицей, помог устроить племянника Николая в пансион, а сестру с двумя старшими дочерьми увез на родину.
«Рождество 1865 года Мария Николаевна проводила в Ясной Поляне, – пишет Павел Басинский. – Здесь с ней произошел случай, о котором пишет Кузминская: «Мы были заняты приготовлением костюмов, чтобы вечером явиться ряжеными. Как сейчас помню, Мария Николаевна стояла в комнате Татьяны Александровны. Опершись ногой на стул, что-то наскоро зашивала, когда вдруг она обернулась ко мне и к дочерям своим, которые находились позади ее, и громким, сердитым голосом спросила: «Кто ударил меня по плечу?» Мы с удивлением отвечали, что никто даже и не подходил к ней. Мария Николаевна не поверила нам. «Какие глупые шутки!» – сказала она».
Впоследствии оказалось, что это был день и час смерти Валериана Петровича. После его смерти Мария Николаевна переехала жить в Покровское, серьезно занялась хозяйством. Дети подрастали. В 1871 году ее дочь Елизавета вышла замуж за князя Леонида Оболенского. Спустя четверть века их сын, Николай Оболенский, станет мужем любимой дочери Льва Толстого – Марии Львовны».
После замужества обеих законных дочерей Мария Николаевна часто ездила за границу. В 1873 году умер Гектор де Клен. За несколько месяцев до его смерти они случайно встретились. Мария потом говорила, что узнала от де Клена, что он писал ей, но она этих писем не получала…
Мария Николаевна тяжело переживала смерть любимого и всерьез начала думать о самоубийстве. Тогда-то и появилось ее письмо к брату Льву, навеянное смертью де Клена и чтением «Анны Карениной»: «Я в таком отвратительном моральном состоянии, одиночество так ужасно на меня действует, с постоянной заботой, которая, как меч, лежит на мне и о которой я день и ночь думаю, что мне иногда страшно становится. Мысль о самоубийстве начала меня преследовать, да, положительно преследовать так неотступно, что это сделалось вроде болезни или помешательства. Не думай, чтоб что-нибудь необыкновенное случилось, а просто ничего не клеится, ничего не выходит с ней (незаконной дочерью Еленой. – С. И.), только что думаю – устроила, опять все снова, все не то, все не ладно, а что нужно – я не знаю, положительно не знаю… Пробовала взять ее к себе – не могу, я тогда делаюсь уж совсем дика, от всех прячусь, за дочь выдавать ее не могу, за чужую – тоже, лгу, запинаюсь – чувствую, что без поддержки трудно быть бесстыдной… Я до сих пор еще не видела факта, чтоб женщина нашего круга, если она не с медным лбом, взяла к себе незаконного ребенка и одна, без поддержки, имела храбрость всем говорить: «Вот, полюбуйтесь, это моя незаконная дочь». Я не могу, и другого выхода, как смерть кого-нибудь из нас, я не вижу».
Племянник Марии Сергей Львович Толстой вспоминал, что пустота одинокой жизни ее угнетала, она стала капризной и раздражительной.
В 1876 году, когда в «Русском вестнике» с продолжением печаталась «Анна Каренина», Лев Николаевич получил из Гейдельберга письмо от сестры. Еще не зная, чем закончится роман брата, она писала: «Боже, если бы знали все Анны Каренины, что их ожидает, как бы они бежали от минутных наслаждений, потому что все то, что незаконно, никогда не может быть счастием (…) Ответ на все трудные положения в жизни есть Евангелие: если бы я его почаще читала, когда незаслуженно была несчастлива с мужем, то поняла бы, что это был крест, который Он мне послал: «Терпевший до конца – спасется», а я хотела освободить себя, уйти от воли Его – вот и получила себе крест другой – еще почище».
Вернувшись в Россию с 16-летней Еленой, воспитанной по-европейски и плохо говорившей по-русски, Мария Николаевна боялась при людях признавать ее своей дочерью и выдавала за воспитанницу. Братья этого не понимали и открыто называли ее своей племянницей.
«В результате отношения дочери и матери не сложились, – пишет Павел Басинский. – Елена рано ушла от матери, жила самостоятельно и вышла замуж за судебного чиновника в Новочеркасске Ивана Васильевича Денисенко. Именно к ним направлялся Толстой, когда бежал из Ясной Поляны в октябре 1910 года».
Как будто испытывая ее, несчастья преследовали Марию Николаевну. В расцвете молодости, в 1879 году, неожиданно умер ее единственный сын Николай. Эту смерть она восприняла как знак свыше. Мысль о несении креста, назначенном ей, привела к необходимости внутреннего смирения, ухода от мирской суеты. Мария Николаевна стала все больше погружаться в религиозные размышления, у нее появился духовник – протоиерей кремлевского Архангельского собора в Москве отец Валентин Амфитеатров.
«На мать он произвел сильное впечатление, – вспоминала Елизавета Оболенская. – Она увлеклась им; не пропускала ни одной его службы, ни одного случая побеседовать с ним. В продолжение двух лет он был ее наставником и духовником, но этого ей было недостаточно; ею овладело стремление в корне изменить свою жизнь. Ей хотелось порвать с городом, со всем прежним и начать совсем новую жизнь».
Мысль о монашестве окончательно укрепилась в сознании Марии Николаевны в 1889 году при посещении Оптиной Пустыни и ее беседе со старцем Амвросием. До смерти в 1891 году отца Амвросия он был духовником Толстой. На некоторое время Мария Николаевна поселилась в Белёвском женском монастыре, откуда 16 декабря 1889 года отправила Льву Николаевичу письмо, объясняя в нем мотивы своего решения стать монахиней: «Ты ведь, конечно, интересуешься моей внутренней, душевной жизнью, а не тем, как я устроилась, и хочешь знать, нашла ли я себе то, чего искала, то есть удовлетворения нравственного и спокойствия душевного и т. д. А вот это-то и трудно мне тебе объяснить, именно тебе: ведь если я скажу, что не нашла (это уж слишком скоро), а надеюсь найти, что мне нужно, то надо объяснить, каким путем и почему именно здесь, а не в ином каком месте. Ты же ничего этого не признаешь, но ты ведь признаешь, что нужно отречение от всего пустого, суетного, лишнего, что нужно работать над собой, чтоб исправить свои недостатки, побороть слабости, достичь смирения, без страсти, т. е. возможного равнодушия ко всему, что может нарушить мир душевный. В миру я не могу этого достичь, это очень трудно; я пробовала отказаться от всего, что меня отвлекает, – музыка, чтение ненужных книг, встреча с разными ненужными людьми, пустые разговоры… Надо слишком много силы воли, чтоб в кругу всего этого устроить свою жизнь так, чтобы ничего нарушающего мой покой душевный меня не прикасалось, ведь мне с тобой равняться нельзя: я самая обыкновенная женщина; если я отдам все, мне надо к кому-нибудь пристроиться, трудиться, т. е. жить своим трудом, я не могу. Что же я буду делать? Какую я принесу жертву Богу? А без жертвы, без труда спастись нельзя; вот для нас, слабых и одиноких женщин, по-моему, самое лучшее, приличное место – это то, в котором я теперь живу».
Уважая убеждения Марии Николаевны, Лев Толстой остался при своем мнении. В 90-е годы Лев Николаевич часто посещал сестру, поселившуюся в Шамординском монастыре. Она жила в маленьком домике-келье, специально построенном для нее по плану старца Амвросия. Вначале Мария Николаевна была на испытании, затем приняла постриг. Так навсегда ушла из мира графиня Мария Николаевна Толстая, став смиренной монахиней Марией. Ей разрешалось иногда посещать родных, и она с радостью гостила в Ясной Поляне. Однажды Лев Николаевич уговаривал ее задержаться в гостях, но Мария Николаевна сказала: «Я этого не могу без благословения старца Иосифа. Без его благословения наши монахини вообще ничего не предпринимают». «А сколько всех монахинь в Шамордине?» – поинтересовался Толстой. «Семьсот». – «И ни одна из вас, семисот дур, не может жить своим умом! Для всего нужно благословение старца!» Мать Мария возразила: «Мы за вас молимся, не все же мы дуры». Вскоре она прислала брату собственноручно вышитую подушечку с надписью: «Одна из семисот Ш-х (Шамординских. – С. И.) дур».
На той подушечке на красно-черном фоне белым крестиком монахиня Мария обозначила главные православные символы. Толстой был смущен и сожалел о сказанном. До сих пор эта подушечка хранится в кабинете льва Толстого музея-усадьбы «Ясная Поляна».
В 1910 году, после своего последнего свидания с сестрой, словно предчувствуя, что они больше не увидятся, Лев Николаевич оставил для нее и племянницы Е. В. Оболенской письмо: «Не могу выразить вам обеим, особенно тебе, голубушка Машенька, моей благодарности за твою любовь и участие в моем испытании. Я не помню, чтобы, всегда любя тебя, испытывал к тебе такую нежность, какую я чувствовал эти дни и с которой я уезжаю. Целую вас, милые друзья, и так радостно люблю вас».
Тяжелым испытанием для Марии Николаевны стало то, что, похоронив брата, она не получила благословения своего духовника, старца Иосифа, молиться о нем. Лишь после смерти отца Иосифа новый духовник снял запрет, разрешив ей поминать брата, но только в своей келье.
Мария Николаевна пережила Льва Толстого на полтора года, за день до смерти приняв схиму, что считается последней ступенью монашеского подвига. Ее не стало 6 апреля 1912 года. Мария Николаевна похоронена на монастырском кладбище, недалеко от своего домика-кельи.
«Судьба Марии Николаевны не похожа на жизнь героини Толстого, – пишет Павел Басинский. – Но в их судьбах есть общее. В XIX веке женщине уйти от мужа означало обречь себя на изгнание из того мира, в котором она жила прежде. И не важно, по какой причине произошел бы этот уход. Виноватой в любом случае оказывалась она. Прежде чем осуждать Анну, надо понимать, на какой отчаянный поступок она решилась, если даже сестра Толстого, уйдя от мужа-развратника, была вынуждена бежать за границу, а родив незаконную дочь, стыдиться ее и называть своей воспитанницей. В этой ситуации у обеих женщин не было пути ни назад, ни вперед».
Сергей Ишков.
Фото ru.wikipedia.org
