Именно таким запомнился Ленин писателю Александру Куприну после их единственной встречи 25 декабря 1918 года.
Как вспоминал сам Куприн в очерке «Ленин. Моментальная фотография», написанном уже в эмиграции, в Кремль на прием к вождю мирового пролетариата он пришел по делу:
«Я тогда затеивал народную газету – не только беспартийную, но даже такую, в которой не было бы и намека на политику, внутреннюю и внешнюю. Горький в Петербурге сочувственно отнесся к моей мысли, но заранее предсказал неудачу. Каменев в Москве убеждал меня, что для успеха дела надо непременно ввести в газету полемику. «Вы можете хоть ругать нас», – сказал он весело. Но я подумал про себя: «Спасибо! Мы знаем, что в один прекрасный день эта непринужденная полемика может окончиться дискуссией на Лубянке, в здании ЧК», – и отказался от любезного совета».
Свидание, по его словам, состоялось необыкновенно легко:
«Я позвонил по телефону секретарю Ленина, г-же Фотиевой, прося узнать, когда Владимир Ильич может принять меня. Она справилась и ответила: «Завтра товарищ Ленин будет ждать вас у себя в Кремле к девяти часам утра. Надо было заручиться удостоверением личности от какой-нибудь организации. Мне его охотно дали в Комиссии по ликвидации армии Южного фронта. (Все это происходило в начале 1919 года.) С ним я и отправился утром в Кремль. За мной, как за лоцманским судном, увязался один молодой московский поэт. Он составил какой-то календарь для красноармейского солдата и в этом изданьице, между прочим, высказал замечательную сентенцию: «Красный воин не должен быть бабой». Жена Ленина, г-жа Крупская, обиделась за женский коллектив и в «Московской правде» отчитала поэта: «У автора старорежимные представления о женщинах. Те женщины, которых выдвинула в первые красные ряды великая русская революция, ничем не уступают ее самым смелым и пламенным борцам-мужчинам». Поэт испугался и шел оправдываться. Для этого он держал под мышкой целую стопку каких-то прежних брошюрок».
В проходе башни Кутафьи они предъявили бумаги солдатскому караулу:
«Здесь нам сказали, что тов. Ленин живет в комендантском крыле, и указали вход в канцелярию. Оттуда по каменной, грязной, пахнувшей кошками лестнице мы поднялись на третий этаж в приемную – жалкую, пустую, полутемную, с непромытыми окнами, с деревянными скамейками по стенам, с единственным хромым столом в углу. Из большой двери, обитой черной рваной клеенкой, показалась барышня – бледнолицая, с блекло-голубыми глазами, спросила фамилию и скрылась. Надо сказать, нигде нас не обыскивали».
Вскоре из этой неуютной приемной их пригласили в такой же мрачный и пустой кабинет:
«Из-за стола подымается Ленин и делает навстречу несколько шагов. У него странная походка: он так переваливается с боку на бок, как будто хромает на обе ноги; так ходят кривоногие, прирожденные всадники. В то же время во всех его движениях есть что-то крабье. Но эта наружная неуклюжесть не неприятна: такая же согласованная, ловкая неуклюжесть чувствуется в движениях некоторых зверей, например медведей и слонов. Он маленького роста, широкоплеч и сухощав».
После недолгого разговора о газете слово взял поэт, который давно уже нетерпеливо двигал ногами под креслом, а Куприн тем временем получил возможность повнимательнее разглядеть Владимира Ильича:
«Ни отталкивающего, ни величественного, ни глубокомысленного нет в наружности Ленина. (…) Он совсем лыс. Но остатки волос на висках, а также борода и усы до сих пор свидетельствуют, что в молодости он был отчаянно, огненно, красно-рыж. Об этом же говорят пурпурные родинки на его щеках, твердых, совсем молодых и таких румяных, как будто бы они только что вымыты холодной водой и крепко-накрепко вытерты. Какое великолепное здоровье! Разговаривая, он делает близко к лицу короткие, тыкающие жесты. Руки у него большие и очень неприятные: духовного выражения их мне так и не удалось поймать. Но на глаза его я засмотрелся. Другие такие глаза я увидел лишь один раз, гораздо позднее. (…) Лишь прошлым летом в парижском Зоологическом саду, увидев золото-красные глаза обезьяны-лемура, я сказал себе удовлетворенно: «Вот, наконец-то я нашел цвет ленинских глаз!». Разница оказывалась только в том, что у лемура зрачки большие, беспокойные, а у Ленина они – точно проколы, сделанные тоненькой иголкой, и из них точно выскакивают синие искры».
Во время этой короткой встречи в Кремле Ленин пообещал Куприну поговорить о его газете с Каменевым, но из этого проекта так ничего и не вышло. Почти весь следующий год Куприн бедствовал, практически голодал в своем доме в Гатчине, где и дождался наступления Белой Северо-Западной армии под командованием генерала Краснова. В «Куполе Св. Исаакия Далматского» Куприн пишет, что он надел мундир, пришел в штаб и предложил свои услуги. Генерал Краснов предложил работу в белогвардейской газете «Приневский край», на что Куприн согласился. Когда Белая Северо-Западная армия начала отступать, вместе с ней все дальше на запад уходил и Куприн: сначала – в Эстонию, потом – в Финляндию, а затем, уже в июле 1920 года, он оказался в Париже.
P.S.
Из Парижа на родину Александр Куприн вернулся только весной 1937 года. С мая до декабря вместе с женой он жил в Москве, потом переехал в Ленинград. Как сообщается в книге Михаила Вострышева «Москва сталинская», тогда появился даже анекдот:
«Куприн вернулся из эмиграции на родину. Поставил чемодан на платформу и всплеснул руками: «Как же ты изменилась, моя Россия!». Наклонился за чемоданом – а его и след простыл. Он снова всплеснул руками: «Узнаю тебя, моя Россия!».
Сергей ИШКОВ
