«Чёрт знает что такое…» – это довесок, который в свое название получил премьерный спектакль «Ночь перед Рождеством», поставленный в Театре им. Вахтангова.
Несмотря на ироничное дополнение, сценическое творение режиссера Олега Долина оказалось очень симпатичным, поставленным с большой выдумкой и чувством юмора.
Сегодня непросто найти человека, который ничего не слышал бы о героях гоголевской «Ночи перед Рождеством». Современные дети, в большинстве своем не особенно любящие читать, изучают повесть уже в пятом классе: с этого нехитрого обстоятельства, подмеченного режиссером, и начинается спектакль.
В современной квартире под звуки бубнящего в соседней комнате телевизора звучит «закадровый» голос отца, требующего от дочери, чтобы она оставила наконец планшет и садилась бы за книгу. Девочка (ее играет Эстер Долина) раздраженно и нарочито громогласно начинает читать первые гоголевские строки, зачаровывающие атмосферностью рождественской ночи. Произведение затягивает героиню внутрь. Глазами одиннадцатилетнего ребенка мы начинаем видеть персонажей такими, какими их рисует ее детское воображение: сценический ход, оправдывающий веселую эксцентрику и стилевую эклектику всей дальнейшей долинской истории.
А воображение у девочки богатое: оно кидает зрителей из настоящего во времена Гоголя, из визуального пространства старинных рождественских открыток на территорию беснующихся столичных дискотек, из глубин сновидений в безбрежные просторы мечты. Всему здесь находится органичное место: зрители, словно гоголевская тройка, несутся вперед по лабиринтам витиеватой режиссерской фантазии, не выходя при этом за рамки идеи, заложенной великим писателем.
В воображении девочки кузнец Вакула (артист Эюб Фараджев) предстает внешне слегка заторможенным, если не сказать, юродивым парубком, ежеминутно стонущем: «О-О-Оксана…» Он не ходит по сцене, он словно парит над ней. Артист Эюб Фараджев нашел точную пластику для выражения характера своего персонажа. Вакула временами застывает, словно распятый своими переживаниями, только вот вместо опутывающей колючей проволоки на фигуре кузнеца мигают новогодние лампочки. Но постепенно зритель узнает, какие недетские битвы происходят в этой смиренной душе, в этом неказистом с виду живописце, как раз заканчивающем работу над иконой Богородицы.
Возлюбленная Вакулы Оксана, напротив, воплощает собой мечту всех маленьких девочек о нарядной кукле: героиня Евгении Ивашовой одета в роскошные белоснежные одежды, в меха, подаренные отцом. Ее костюм выгодно выделяет Оксану из стайки более скромных и менее привередливых подружек (Полина Бондарь, Анастасия Джентилини, Анна Ляхова, Мария Риваль). В руках у Оксаны вместо сумочки – новомодные роликовые валенки (смешная деталь придумана художником Евгенией Панфиловой, чья работа в спектакле достойна восхищения).
Любопытный режиссерский ход: та же актриса Евгения Ивашова, играющая Оксану, исполняет и роль вертлявого Черта. Символично и где-то даже логично: ведь именно избалованная Оксана подталкивает Вакулу к краю духовной пропасти, в которой он чуть не оказывается. «Попался Вакула, – радуется Черт, – самый набожный оказался в моих руках!» Но не случилось.
В этом смысле глубина постановки Олега Долина заслуживает отдельного разговора: менее чем за два часа режиссер умудряется показать зрителям причины падения человеческой личности и обозначить пути возврата души к ее истокам.
Кажущийся минимум сценографии компенсирован фейерверком удачных режиссерских находок. Великолепно решена сцена, в которой Чуб и Панас (артисты Карен Овеян и Василий Цыганцов) парят над крышами хат в метель, словно герои картин Марка Шагала, не устававшего повторять: «Я протестую против терминов «фантазия» и «символизм». Наш внутренний мир реален, быть может, даже более реален, чем мир, окружающий нас».
Визуально изобретательно и неожиданно со сценической точки зрения решена и сцена, в которой усатый запорожский казак Пацюк (Карен Овеян) кушает галушки. На экране – широкая с густыми бровями и залихватскими усами физиономия Пацюка разевает рот, поглядывая на вареники. В это время фигуры на сцене в прямоугольных белых простынях танцуют «Танец галушек». То одна, то другая хрупкая женская фигурка освобождается от своего белоснежного одеяния и ныряет, проходя сквозь экран, в расхлопнутый рот казака, который Пацюк снова разевает, по-гоголевски принимая на себя «лишь труд жевать и проглатывать».
Удачно в спектакле происходит и сама отбивка сцен: девочка с книжкой появляется на подмостках, продолжая читать вслух, обозначая время и место очередного действия. Режиссер намерено использовал «этюдный способ», справедливо полагая, что гоголевская проза «требует от постановщика особого подхода».
Крайне изящно решена и знаменитая сцена, в которой ведьма Солоха принимает в своей хате любовников, запихивая их поочередно под стол. Читая этот текст, девочка прерывается и с удивлением спрашивает: «Папа, а мне это точно можно читать?» Зал, конечно, прыскает от смеха. Эротичная Солоха (Мария Волкова) и ее очередной гость замирают «стоп-кадром» на сцене, но мы слышим папин уверенный голос: «Читай! Входит ведь в школьную программу!» И действие снова стремительно несется вперед.
Окончание каждой новой любовной игры Солохи знаменуется водопадом брызг, которые разбрасывают по сцене ее роскошные длинные волосы, предварительно погружаемые в таз с водой.
Вообще почти у каждого персонажа в этой сказке есть своя маленькая выигрышная «фишка». Фигуры запорожских казаков, например, обозначены «присядкой» – характерным элементом запорожского гопака, которым регулярно баловало нас советское телевидение во время проведения правительственных праздников.
Светлейший князь Потемкин (Павел Юдин), дающий указания казакам перед встречей с Императрицей, как себя вести, наделен символичной треуголкой на голове – ну вылитый Наполеон придворного разлива, пан-идеолог дворцовой жизни.
Сама Императрица (Марина Риваль) в шикарном прозрачном кринолине появляется на сцене, ступая по хребтам согнувшихся в поклоне придворных. Каждый свой слог Императрица, словно смакуя, повторяет по нескольку раз. Она ведь наконец-то «встретилась со своим народом», которого «раньше не видела».
Но, пожалуй, самая эффектная сцена – полет Черта и Вакулы в Санкт-Петербург. Летят, летят герои в ночи, под ними проплывают зажженные окна домиков, клубятся облака белого пара, медленно сползающего в зал. Над головами проносятся сонмы звезд. А рядышком с Вакулой, погоняющим Черта, примостилась спокойно читающая книжку девочка – милое такое дополнение: режиссер как будто постоянно напоминает, что зритель находится в балагане.
Особой похвалы заслуживает музыкальное решение спектакля (звукорежиссер Екатерина Волкова). Звуки колоколов и церковных песнопений сменяются итальянскими и французскими хитами прошлого века. Ларец, смастеренный Вакулой, издает звуки известной австрийской мелодии «Ах, мой милый Августин». А в ритмы современных дискотек врывается легендарная Last Christmas Джорджа Майкла, написанная лет сорок назад и до сих пор занимающая первые строки хит-парадов Великобритании.
А как изобретательно подано пространство самого Санкт-Петербурга! По городу на Неве носится толпа туристов во главе с экзальтированным экскурсоводом, тычущим длинным черным зонтом в сторону очередного произведения искусства. Мы видим вполне живых Атлантов, поддерживающих портик Эрмитажа. И видим еще более живых и живописных клодтовских «коней» (девушек и укрощающих их юношей) на знаменитом Аничковом мосту. Да и сами мосты в этом городе растут как из-под земли.
Долинского юмора из этой постановки хватило бы, пожалуй, на десяток гоголевских спектаклей. Менее чем за два часа режиссер сумел вывести на вахтанговскую сцену Волхвов, несущих дары младенцу Иисусу, Деву Марию и Иосифа, Царя Ирода и иудейских младенцев, римлян, ангелов, демонов, ведьм, галушки, невские волны, сны героев, а также службу безопасности при дворе Императрицы в полном составе и собак этой самой службы.
Короче, это тот спектакль, который надо увидеть собственными глазами. Сходите – не пожалеете!
Елена Булова.
Фото автора
