21 июня 1935 года в Париже открылся Международный антифашистский конгресс писателей в защиту культуры. Инициатором и главным организатором этого писательского съезда был Илья Эренбург (в Париже), а куратором в Москве – Михаил Кольцов.
Мысль о сплочении «прогрессивных сил» пришла к Эренбургу. Сразу же после окончания Первого съезда советских писателей он 13 сентября 1934 года написал письмо Сталину, в котором предложил объединить передовых писателей на идеях антифашистской борьбы и поддержки СССР. Весьма вероятно, что в этой акции Эренбурга консультировал Бухарин, который и отвез письмо в Кремль. Иосиф Виссарионович увидел в предложении Ильи Эренбурга возможность усиления советского влияния на Западе и согласился: вождь дал указания Кагановичу и Жданову продумать вопрос о реформировании Международной организации революционных писателей, превратив ее из пролетарской в антифашистскую, а во главе новой организации поставить Эренбурга (последняя идея, к счастью для Эренбурга, осуществлена не была). Так или иначе было решено созвать Международный антифашистский конгресс писателей в защиту культуры, выделив на него необходимую валюту.
В июне 1935 года в Париже собрались писатели прокоммунистической и вообще левой ориентации из Германии, Франции, Испании, скандинавских стран. Из Советского Союза было 20 человек. Проблема была в том, что крупные литераторы не пожелали участвовать в откровенно просоветском мероприятии. По Парижу упорно ходили слухи о том, что деньги – московские, о чем Илья Эренбург писал Михаилу Кольцову в середине января 1935 года: «… пошли толки, что деньги московские. (…) Мне он (секретарь Анри Барбюса Удиану. – С. И.) заявил: «Писателей надо заинтересовать материально». Если считать его за писателя, это, может быть, и верно. Но так можно получить картину нам знакомую: Терезу от Испании, Удиану и Вову Певзнера от Франции и пр.»
После проведения Амстердамского антивоенного конгресса в 1932 году и особенно после встреч со Сталиным и выпуска в 1935 году панегирической книги о нем «Сталин. Человек, через которого раскрывается новый мир» Анри Барбюс решил, что сможет самостоятельно возглавить новое писательское антифашистское движение. Открытая просоветская позиция Барбюса могла свести число участников конгресса к писателям, давно и открыто симпатизирующим коммунистам. В связи с этим Эренбург называет испанскую писательницу Марию Терезу Леон и выехавшего в начале 1920-х годов из Петербурга в Париж левого французского писателя Владимира Певзнера (Познера). В итоге на конгресс приехали Генрих Манн и Андерсен-Нексе, но не было никого из выдающихся американских литераторов, не удалось привлечь Томаса Манна, Герберта Уэллса и Бернарда Шоу.
Членов советской делегации на конгресс назначало Политбюро ЦК ВКП(б). Понятно, что на это мероприятие надо было послать людей лояльных, испытанных, боевых. Проблема заключалась в том, что их на Западе никто не знал и ясно было, что слушать таких товарищей не станут. Можно было отправить не очень лояльных, зато известных в мире, но тут возникали опасения: мало ли что они там скажут.
На заседании 26 апреля 1935 года в присутствии Сталина было принято решение «О Международном съезде писателей в Париже» и определен персональный состав делегации Союза советских писателей, в который позже вносились изменения. Так, например, Максим Горький, утвержденный председателем делегации, в Париж не поехал. Не было там и Михаила Шолохова. Вероятнее всего, по инициативе Эренбурга в последний момент во Францию отправили Бориса Пастернака и Исаака Бабеля, но об этом позже.
Подготовка к антифашистскому конгрессу напоминала проведение сложной военной операции. Михаил Кольцов определял маршруты советских участников, следовавших разными группами, их «экипировку», время прибытия в Париж, переправку материалов, которые следовало отправить заблаговременно в дипбагаже через Народный комиссариат иностранных дел, так как если взять их с собой, можно было нарваться на обыски, особенно в Германии. Отдельно оговаривался способ связи: Кольцов просил вызывать его из Москвы по номеру и в часы, которые он сам укажет. В разговорах Горький был зашифрован как Анатолий, Барбюс как Андрей, а Эренбург почему-то именовался Валентиной.
Внешне конгресс устраивался на пожертвования писателей, формально организаторами мероприятия были коммунист Луи Арагон и сочувствующие Жан Ришар Блок и Андре Мальро. Но рука Москвы была очевидна: невидимые миру «дирижеры» находились там, Михаил Кольцов был не только идеологическим, но и финансовым агентом Кремля, деньги устроителям конгресса он передавал от такой «нейтральной» организации, как Коминтерн.
Прибытие на антифашистский конгресс советской делегации вызвало у зарубежных писателей сильнейшее разочарование. Не без подачи Эренбурга Андре Жид и Андре Мальро, знаменитые французские делегаты и активные организаторы конгресса, обратились через советское полпредство к руководству СССР с настойчивой просьбой срочно прислать на конгресс Бабеля и Пастернака.
Илья Эренбург, как пишет в одном из писем Михаил Кольцов в мае 1935 года, выражал недовольство составом делегации. Эренбург, поэт, прозаик и эссеист, по многу лет живший в Бельгии, Германии и Франции, стал своего рода «визитной карточкой» советской культурной дипломатии. Все, что нужно было донести до западного общественного мнения неофициальным образом, передавалось через Эренбурга. Жорж Сименон вспоминал, что в Париже Илью Григорьевича считали «оком Москвы». Конечно, время от времени за границу посылали и других советских писателей – того же Михаила Кольцова, Владимира Маяковского, Алексея Толстого, но Эренбург обладал в этом смысле несомненной идеологической монополией. Поэтому и на парижском конгрессе в 1935 году представлять СССР должен был именно он. Остальные прибывшие из СССР писатели (Киршон, Караваева, Корнейчук, Панферов, Николай Тихонов) были, по выражению Ивана Толстого, «для мебели»: за границей они не издавались и европейцами всерьез не воспринимались.
Михаила Кольцова раздражало, что Эренбург, по его словам, пытается играть роль арбитра между Европой и Азией (имея в виду Советский Союз), но именно он был «мотором» конгресса. Эренбург знал, что он должен представить советскую литературу в выигрышном свете, а через нее в этом выигрышном свете должен был предстать и весь социально-политический эксперимент СССР. Однако при всех своих координаторских полномочиях Эренбург не властен был пригласить в Париж тех писателей, кого в международном плане считал выигрышными представителями. Таким несомненным козырем в его глазах был Борис Пастернак. У Ильи Григорьевича, конечно, вряд ли были иллюзии по поводу официального отношения к Пастернаку, но на дворе была еще середина 1935 года, а редактор «Известий» Бухарин еще не так давно защищал поэта на съезде в Москве. Поэтому Эренбург и позволял себе некоторую вольность, пытаясь привлечь на конгресс некоторых крупных писателей, не входящих в число проверенных.
«Пастернак был лучшим примером мастерства в сочетании с независимостью – как же проводить конгресс без него? – пишет в работе «Борис Пастернак и «странные сближения» Иван Толстой. – Но все те качества, что делали Пастернака привлекательным в глазах Эренбурга, работали против него в глазах идеологов. Едва начав подготовку к парижскому конгрессу, Эренбург стал включать Пастернака в список делегатов, и всякий раз при согласовании бумаг его имени там не оказывалось. Илья Григорьевич настаивал, убеждал, запрашивал Москву и по официальным каналам, и по дружественным. Чиновники были неумолимы».
И вот в ночь на 20 июня 1935 года в подмосковную Загорянку, где отдыхал Пастернак, пришла ведомственная машина: поэта срочно забирали в столицу.
«Встревоженной жене было объявлено, что Бориса Леонидовича велено доставить в писательское ателье, где литфондовский портной должен был немедленно сшить ему костюм. Ночью? Да, ночью. Это приказ, – пишет Иван Толстой. – Пастернак уже знал, к чему такая спешка: правительство отправляло его в Париж на антифашистский Конгресс писателей в защиту культуры. Борис Леонидович не только не хотел ехать туда, но ему даже ехать-то было не в чем. Сейчас трудно представить себе ту степень материальной скромности, почти аскетизма, в которой существовали советские интеллигенты 1930-х годов. Сшить за сутки костюм оказалось гораздо проще, нежели прийти в себя. Последние полгода у Пастернака начало развиваться тяжелое душевное состояние, приведшее его к глубокому психологическому и творческому кризису. Причин для депрессии было хоть отбавляй – и объективных, и субъективных: убийство Кирова, постоянные аресты и судебные расправы над известными в стране людьми, массовые депортации, идеологическая травля в газетах, призывы повышать бдительность…»
Так почему же едва ли не в последний момент Пастернака все же решили отправить в Париж? Есть как минимум две версии. Первая: за неделю до начала конгресса у Эренбурга произошла стычка с французскими сюрреалистами, возмущенными тем, что в 1933 году Илья Григорьевич опубликовал в «Литературной газете» статью «Сюрреалисты», обвинив движение в том, что, внешне прикрываясь идеями Маркса, оно на самом деле одержимо садизмом и сексуальными извращениями. Предполагается, что из-за этого за день до открытия антифашистского конгресса сюрреалист, поэт, коммунист Рене Кревель покончил с собой.
«Гибель Кревеля звучала зловещей увертюрой для конгресса в защиту культуры, – пишет Иван Толстой. – Тем более что сам Кревель планировал, сражаясь за правоту сюрреализма, выступить на конгрессе с отповедью Эренбургу. (…) Получив пощечину (ее Эренбургу дал основатель сюрреализма поэт Андре Бретон. – С. И.), Илья Григорьевич быстро извлек из происшествия пользу: наших бьют и, значит, нашим требуется подмога. Советскую делегацию надо укреплять. Он кинулся телеграфировать в Москву, и если раньше к его настояниям подключить Пастернака не прислушивались, то теперь, когда дошло до рукоприкладства, власти не могли остаться равнодушными».
Согласно другой версии, сначала заседания антифашистского конгресса в Париже шли по советскому сценарию, однако потом пробравшиеся на него троцкисты подняли вроде бы не относящийся к делу вопрос о свободе печати в СССР, неожиданно принялись обсуждать преследования инакомыслящих в Стране Советов. И когда стал очевиден громкий международный провал всей затеи, решили предъявить Западу Пастернака.
Вместе с Пастернаком отправили Исаака Бабеля.
«Вероятно, Бабель никуда бы не поехал вовсе, но Бориса Леонидовича нельзя было отпускать одного, – поясняет Иван Толстой. – Исаак же Эммануилович был человеком проверенным, облеченным доверием правительства и НКВД, бывавшим в Париже не раз. (…) Всю дорогу в поезде Пастернак жаловался, что болен, что не хотел ехать, что его заставили, что он не верит, будто вопросы мира и культуры можно решать на конгрессах».
В Париж Борис Леонидович приехал с тетрадкой, где был записан текст его выступления на конгрессе. Накануне он показал свою речь опытному в этих делах Илье Эренбургу, и последний пришел в ужас (Пастернак собирался рассказывать публике о своей болезни). «Око Москвы» порвал тетрадку, заключив, что речь написана языком прошлого века. С помощью Бабеля было подготовлено новое выступление, с которым Борису Леонидовичу предстояло выйти на сцену.
«Интересно отметить, насколько фантастично Пастернак представлял себе впечатление, произведенное им на парижских писателей, – пишет Иван Толстой. – Его собственные воспоминания о речи в Пале Мютюалите не подтверждаются никакими сторонними свидетельствами. По его словам, он будто бы вышел перед переполненным залом и произнес: «Я понимаю, что это конгресс писателей, собравшихся, чтобы организовать сопротивление фашизму. Я могу вам по этому поводу сказать только одно. Не организуйтесь! Организация – это смерть искусства. Важна только личная независимость. В 1789, 1848 и 1917 годах писателей не организовывали ни в защиту чего-либо, ни против чего-либо. Умоляю вас – не организуйтесь!» Так рассказывал он уже после войны своему гостю Исайе Берлину. (…) Однако никто из присутствовавших подобных слов Пастернака не запомнил. (…) Как это может быть? Было ли это воспоминание преображено тем тяжелым психическим расстройством, в котором пребывал поэт? Свершилось ли все это в его помутненном сознании, а не наяву?»
В стенограмме выступлений в качестве речи Бориса Пастернака были приведены совершенно другие слова: «Поэзия останется всегда той, превыше всяких Альп прославленной высотой, которая валяется в траве, под ногами, так что надо только нагнуться, чтобы ее увидеть и подобрать с земли; она всегда будет проще того, чтобы ее можно было обсуждать в собраниях; она навсегда останется органической функцией счастья человека, переполненного блаженным даром разумной речи, и таким образом, чем больше будет счастья на земле, тем легче будет быть художником».
Как говорит Иван Толстой, эти фразы были составлены Николаем Тихоновым и Мариной Цветаевой из отрывочных пастернаковских слов.
Но главное в другом: абсолютно неожиданный горячий прием зала дал Борису Пастернаку впервые понять, какое место отводят ему в современной литературе. Поездка в Париж перевернула в нем решительно все, изменив до неузнаваемости его творческую судьбу. Пастернака приветствовали едва ли не как пророка, хотели услышать от него суждения о судьбах человечества, завтрашнем дне культуры. Теперь вся литературная судьба Пастернака требовала переосмысления, Париж напомнил ему об историческом масштабе.
Борис Леонидович возвращался в Ленинград пароходом. Каюту с ним делил секретарь Союза писателей Александр Щербаков. Позже Пастернак вспоминал: «Я говорил без умолку – день и ночь. Он умолял меня перестать и дать ему поспать. Но я говорил как заведенный. Париж и Лондон разбудили во мне что-то, и я не мог остановиться. Он умолял пощадить его, но я был безжалостен. Наверное, он думал, что я сошел с ума».
Не случись этой поездки в Европу, Пастернак, вероятно, и не осознал бы своего масштаба, не уверовал бы в предназначение.
На второй конгресс в 1937 году в Испании уже не допустили не только Бабеля и Пастернака, но и самого Андре Жида, побывавшего в Советском Союзе и написавшего книгу «Возвращение из СССР», где приятного о Стране Советов было мало. Попытка наших властей предотвратить выход книги Жида не увенчалась успехом. Так что прав был Пастернак: организовывать писателей – дело неблагодарное.
Сергей Ишков.
Фото с сайтов culture.ru и biographe.ru
