27 июня 1958 года в Ленинградском театре драмы им. А. С. Пушкина состоялась премьера спектакля «Бег» по пьесе Михаила Булгакова. Талантливая пьеса, пролежавшая 30 лет под спудом, утверждалась к постановке с большими трудностями.
Спектакль о судьбах людей, оказавшихся в трудных обстоятельствах во время Гражданской войны в России, создали режиссер Леонид Вивьен, художник Анатолий Босулаев и композитор Кара Караев. Пьесу Булгакова, написанную в 1926 году, сочли идеализирующей белогвардейцев и запретили к постановке в октябре 1928 года. Решение художественно-политического совета Главреперткома, в задачу которого входила цензура репертуара театров, кино, цирка и эстрады, о запрете «Бега» было опубликовано в газете «Правда». Сталин назвал пьесу «проявлением попытки вызвать жалость, если не симпатию, к некоторым слоям антисоветской эмигрантщины».
На пьесе, названной антисоветским явлением, был поставлен крест. Однако Сталин заметил, что он не имел бы ничего против постановки «Бега», если бы Булгаков «изобразил внутренние социальные пружины гражданской войны в СССР, чтобы зритель мог понять, что все эти по-своему «честные» Серафимы и всякие приват-доценты оказались вышибленными из России не по капризу большевиков, а потому, что они сидели на шее у народа (несмотря на свою «честность»), что большевики, изгоняя вон этих «честных» сторонников эксплуатации, осуществляли волю рабочих и крестьян и поступали поэтому совершенно правильно».
Постановку «Бега» не спасли даже слова Горького, предрекавшего ей «анафемский успех» и не увидевшего в пьесе «никакого раскрашивания белых генералов».
И вот во второй половине 50-х годов, во время «оттепели» многие театры обратились к ранее запрещенным произведениям отечественной драматургии. В Ленинградском театре драмы им. А. С. Пушкина выбрали для постановки булгаковский «Бег».
В работе над спектаклем режиссер Леонид Вивьен опирался на протоколы обсуждения пьесы в Московском Художественном театре в 1928 году, для которого Булгаков и написал «Бег». Тогда, несмотря на то, что репетиции уже шли, московский спектакль не состоялся. «Бег», как уже говорилось выше, посчитали пьесой, «глубоко вредной для советского зрителя», «злобной контрабандой», а в ее намечавшейся постановке усмотрели «торжество и своеобразную победу антисоветски настроенных кругов».
Через 30 лет на постановку «Бега» Вивьеном откликов практически не было, несмотря на то, что спектакль получился интересный, ярко театральный и был хорошо принят публикой. К ранее запрещенной пьесе рецензенты отнеслись с осторожностью и опаской. О спектакле в целом положительно отозвался Г. А. Капралов в статье «В поисках современности», однако и он задавался вопросом: «К чему все это, во имя чего надо сегодня академическому театру воскрешать справедливо забытую пьесу?». Критик считал, что пьеса «Бег» и ее постановка не нужна советским людям, как она была не нужна и четверть века тому назад.
Леониду Вивьену пришлось доказывать необходимость постановки. Он хотел рассказать не о белой эмиграции вообще, а о трагедии Гражданской войны через отдельные судьбы людей.
Театровед Вера Иванова отмечала, что сюжетом спектакля были «взаимоотношения страны с ее собственной историей. Режиссера волновал вопрос о закономерностях, по которым крупные личности, талантливые люди оказываются то на дне жизни, то на дне истории».
Поэтому Хлудов представал перед зрителем несостоявшимся героем, но ощущение героичности все-таки в этой роли было. Нависший над режиссером возможный запрет спектакля стал причиной того, что он придумал финал пьесы, в котором Хлудов, которого в спектакле играл Николай Черкасов, преклонял колени перед зрительным залом, просил прощения.
Напомним, что у Булгакова в разных редакциях пьесы было четыре разных финала. В трех из них Хлудов оканчивал жизнь самоубийством, еще в одном – возвращался в Россию.
«Настойчивость, с которой автор возвращается к варианту с самоубийством, а также сохранившиеся документальные подтверждения осознанности именно этого выбора не оставляют сомнений в том, какой из вариантов финала должен быть признан соответствующим авторской воле», – писала В. В. Гудкова в работе «Судьба пьесы «Бег».
Ну а в постановке Вивьена Хлудов просил прощения у зрителей. Вот как описывает игру Николая Черкасова актер Николай Мартон, который видел спектакль спустя четыре года после премьеры: «Зрителю передавалось его (Черкасова) внутреннее кипение. Я впервые в жизни увидел, как человек думает на сцене. Потом мысль переходит в действие. Фигура статичная, чуть ли не изваяние. Поворот головы – уже мизансцена. Глаза безумные. Человек-глыба. Ритм особый, замедленный. Большие паузы. От этого изваяния исходил огромный отрицательный заряд. В то же время создавалось чувство масштаба – люди вокруг чувствовали себя букашками. Но к финалу и боль была колоссальная – оказывалось, вся жизнь Хлудова – ошибка. Он вставал на колени – просил прощения, а зал вставал и прощал его».
В книге «Черкасов» Юрий Герасимов рассказывает о первом впечатлении актера от предложенной ему роли Хлудова: «Вслед за Дон Кихотом в кино Черкасов встречается наконец и в театре с большой трагической ролью. Генерал Хлудов встал особняком в ряду самых совершенных созданий артиста. Поначалу этот персонаж из пьесы М. Булгакова «Бег» произвел на Черкасова, еще пребывавшего в обществе гуманнейшего идальго, отталкивающее впечатление. Он даже попытался ухватиться за небольшую роль главнокомандующего белой армии, но Вивьен сумел заинтересовать его Хлудовым. (…) Потребовалась смена целого поколения, чтобы облыжные обвинения автора «Бега» утратили былую силу и смысл. Театру имени Пушкина удалось доказать свое право на пьесу. В этих хлопотах Черкасов принимал самое живое участие.
Чем увлек его «Бег», сумрачный образ вешателя, кончающего покаянием? В те годы многие русские эмигранты отрекались от своих прошлых ошибок и желали вернуться на родину. Заметно возрос интерес к судьбам эмиграции и в нашем обществе. Оно нуждалось в более глубоком и точном знании этого трагического явления национальной истории России. Безысходная тоска по родной земле была известна Черкасову не понаслышке. Он видал эмигрантов за рубежом и уже в качестве репатриантов, интересовался судьбой и творчеством Шаляпина, Рахманинова, Михаила Чехова и других выдающихся деятелей русской культуры, оказавшихся за пределами Советской России. Это была не история о прозрении матерого белогвардейца Хлудова, который прервал свой эмигрантский бег и вернулся с повинной головой домой.
Для Черкасова революция и Гражданская война были не «темы», а часть его жизни, часть его личности. Настоящее и прошлое России соединялось в нем самом. Работая над «Бегом», трудно было, например, не вспомнить, что его родной дядя, брат матери, погиб на стороне белых. Пьеса волновала Черкасова неожиданным поворотом в утверждении патриотизма. Она, по убеждению актера, «учила людей любви к Родине. Она говорила о том, что люди, поднявшие руку на свой народ и лишившиеся своей земли, лишаются всего». Оказывалось, что новая роль стоит на главной линии творчества Черкасова, создававшего монументальное исследование русского национального характера. На этот раз – в его роковых заблуждениях».
По словам Юрия Константиновича Герасимова, анализировавшего творчество Черкасова, трагическая судьба военачальника Хлудова, который во имя «спасения» России стал палачом русских людей, убеждала в том, что патриотизм есть живое чувство верности родной земле и народу, а не преданность мертвой идее.
«Актер понимал, что к Хлудову придется торить совсем новую дорогу, – писал Юрий Герасимов. – В трагикомедии Булгакова из всех персонажей белого стана один только Хлудов не отмечен печатью комического. Этот человек обрисован автором без сатирического «преследования», даже с раскрытием логики его поступков изнутри. Естественно, что Черкасов, с его могучей интуицией, с редкостным даром внутреннего перевоплощения, пошел за автором. У Хлудова был прототип – генерал Я. Слащов, и Черкасов знал его историю. Своей жестокостью Слащов заслужил прозвище палача и вешателя. Очутившись в эмиграции после разгрома белых в Крыму, он вскоре возвратился в Россию. Был прощен Советским правительством и стал преподавать в академии. Один из слушателей-командиров опознал его и, мстя за родных, казненных Слащовым, застрелил его на лекции. Черкасов, однако, не искал подсказок в сведениях о прототипе Хлудова. Заботой исполнителя стало не только сохранить, но и усилить обобщающую силу образа, в котором сконцентрировалась неправда и обреченность белого движения. Следуя за своим «героем» по этапам его мучительного самопознания, актер нашел разгадку его основного состояния. В своей рабочей тетради на полях против слов Хлудова «Чем я болен? Болен ли я?» Черкасов написал: «Болен неправым делом».
Образ рождался тяжело. Юрий Владимирович Толубеев, игравший в «Беге» генерала Чарноту, вспоминал: «Хлудов «не шел» долго. Пока Черкасов не понял для себя сцену на вокзале – одну из первых в спектакле. Он решил ее в отличной статике. Фигура Хлудова сразу стала рельефной, объемной, значительной. Но и найдя «остов» роли, Черкасов продолжал искать ключ к каждому поступку, каждому жесту своего героя».
По мнению Юрия Герасимова, в сценическом решении сложной пьесы, в ее идеологической интерпретации театром обнаружились просчеты. Сатирико-разоблачительная интонация «Бега» в спектакле 1958 года потеряла свою остроту. Комедийно-буффонные эпизоды (Чарнота, спасаясь от красных, прикидывался беременной женщиной, он же появлялся в парижской квартире Корзухина в кальсонах и пр.) настраивали зал на добродушный лад. «Генерал Чарнота в живописном исполнении Толубеева вызывал определенную симпатию широтой натуры, смелостью, – отмечал Юрий Константинович. – Даже мародер и спекулянт Корзухин (роль его исполнял В. Янцат. – С. И.) был чаще глуп и ничтожен, нежели подл и отвратителен. Но трагическая сторона спектакля выдающейся игрой Черкасова была поднята на уровень подлинных откровений. Всю цепь кризисов Хлудова актер дал «крупным планом», как самое важное в спектакле. Хлудов становился центральной фигурой и за счет редкостной самоотдачи и наполненности сценического существования Черкасова. Он, как свидетельствует Толубеев, заражал актеров и зрителей, объединял их единым полем высокого напряжения, и «никто не знал, когда же наступит разряд».
Лучшим в спектакле был второй акт, в котором появлялся и властно завладевал вниманием зрителя Хлудов – Черкасов. В солдатской шинели с полевыми погонами генерал неподвижно сидел на высоком табурете спиной к залу. Иногда бросал какие-то уже ненужные бумаги. Они падали на пол, словно облетавшие с дерева последние листья. Его поза говорила о мучительных раздумьях, опустошавших душу, об огромной усталости. Когда он чуть поворачивался, были видны нос с горбинкой, усики, над высоким бледным лбом – гладкая прическа со строгим пробором. Ровным, скрипучим и брюзгливым голосом Хлудов ронял несколько слов и вновь застывал в жесткой позе, напоминая сильную, но больную хищную птицу. За окнами пустого холодного вокзала, где сидит Хлудов, объятая паникой большая станция – фронт прорван, и красные близко. Командующий не существующим уже фронтом, лучше других знающий, что теперь ничто не спасет белую армию, генерал Хлудов один сохраняет спокойствие. Черкасов отступил от ремарок автора, играл без крика, без нервозно-капризной смены интонаций, лишь разной силой сарказма варьируя монотонную речь Хлудова. Силой внутреннего перевоплощения актер создавал вокруг себя напряженное пространство трагедии».
Исследователи творчества Николая Черкасова по праву считают роль Хлудова одной из лучших ролей актера. По мнению Юрия Герасимова, Черкасов укрупнял Хлудова: «Скупыми штрихами показывая в нем мужественного старого фронтовика, не затронутого бытовым разложением, презирающего своих бездарных начальников, ненавидящего тыловых крыс, таких, как товарищ министра Корзухин, Черкасов усиливал трагедию Хлудова, который именно их и защищал до последнего от народного гнева. В своем герое Черкасов показывал крах белой армии, изверившейся в идеалах, за которыми оказалась пустота, озлобленной от неудач, от «ошибок» истории, от гнета «святынь», обрекавших на смерть всех, кто от них отрекся, и тех, кто оставался им верен. Хлудов видит в революции бунт. И усмиряет его «жезлом железным». Он стал вешателем и палачом по неукоснительно исполняемому долгу, по логике войны, по «военно-полевому» закону «без суда и следствия». (…) В эмиграции Хлудов был уже «весь болен, с ног до головы». В длинном черном сюртуке, в котелке, с механической деревянностью движений, он напоминал участника похорон. Сцена галлюцинаций Хлудова буквально потрясала зрителей. Обычно черствый и замкнутый, Хлудов говорил с призраком мягко. Когда его перебивали, он отвечал своим привычным сухим тоном. Терзаемый угрызениями совести, тоской по Родине, проваливающийся в кошмарные сны, Хлудов в черкасовском исполнении был свободен от патологии. Воля и ум его не покидают. И когда в нем созрело решение вернуться на Родину, он начинает оттаивать, оживать.
При аскетично скупой игре Черкасов подробнейшим образом раскрывал все состояния и движения души Хлудова, в том числе и его нравственное воскрешение. Оно пришло только с полным самоотречением, готовностью отдать себя на суд народа, вина перед которым стала для него невыносимой, и принять смерть на родной земле. Так Хлудов обретает спокойствие и новое, высокое понимание своего долга.
В финале, сочиненном театром, патриотическая идея спектакля звучала открыто и сильно. С парохода вместе с другими репатриантами сходит Хлудов. Всего год как он покинул свое отечество, и вот совсем иным возвратился домой. Лицо его не успевает передать всех нахлынувших на него чувств. Падает из рук ситцевый узелок с пожитками, блудный сын России Роман Хлудов опускается на колени, клонит голову к земле. С удивлением и нежностью говорит о ней тихо: «Мягка и шуршаща…» Потом решительно встает и, слегка сутулясь, но сосредоточенно, спокойно идет навстречу судьбе – по наклонной сцене к рампе, на зрителей. (…) Глубокий художественный замысел Булгакова – показать процесс нравственного прозрения белогвардейца без сатирического обличения, не нарушая субъективной правды персонажа, Черкасов воплотил с исключительной силой».
Образ, созданный Николаем Черкасовым в спектакле Леонида Вивьена, заложил традиции в последующих трактовках этой роли другими исполнителями.
Сергей Ишков.
Фото с сайта collection.alexandrinsky.ru
