В естественно-научной среде существует неформализованное мнение о бесполезности любой философии, пригодной лишь для того, чтобы посмеяться. Естественникам ближе искусство, литература и особенно поэзия.
Казалось бы, обладая доказательной базой эксперимента и логического вывода, научную картину мира можно строить без лишних рассуждений.
Однако это не так уже потому, что и логика, и эксперимент оказываются бессильны в наиболее волнующих сегментах картины мира. Например, происхождение жизни (биопоэз) и самого нашего мира.
Объем непознанного и в физическом, и в биологическом мире значительно превышает описанную их долю даже с учетом колоссального количества ошибок, заблуждений и бесконечных повторов разными словами и формулами.
При этом учтенный формально объем накопленной информации значительно превышает суммарный геном планеты. Это все равно что для наведения порядка в обществе за каждым гражданином поставить по десятку милиционеров.
Совершенно непонятно, как быть в тех сегментах картины мира, которые упорно наполняются белибердой, абракадаброй, чушью, стереотипами, штампами.
Огромное число статусных ученых вопреки очевидной истине настаивают на приоритете гуманитарной науки без доказательств, антропогенной природе глобального потепления, биологической угрозе ГМО, прямой связи рождаемости с достатком, наличии демократии у наиболее жестоких народов и связи прогресса с этой фикцией демократии.
После реформы образования, в которую Россию втянули последней, возникла новая проблема насаждения гуманитарной философии в высшем образовании.
Фактически этой философией заменили засилье марксизма-ленинизма в советском образовании. Получилось еще хуже, потому что в трудах Ленина все же содержался алгоритм познания. А сейчас и этого нет, только путаница и трата времени.
От замены шила на мыло стало больше ущерба.
В среде большевиков были выдающиеся ученые вроде Александра Богданова (Малиновского). Однако марксистско-ленинская философия никак не мешала поддерживать псевдонаучную картину эволюции с навязанными в интересах англосаксов презумпциями, обосновывающими их превосходство.
В то же время каждый успешный ученый-естественник в собственной работе и непрекращающемся образовании невольно вырабатывает алгоритм работы со знанием. Алгоритм позволяет свертывать для извлечения смысла большие объемы знаний. Без этого накопленная информация оказывается мертвым грузом, подобно данным Большого андронного коллайдера, откуда россиян исключили.
Например, в биологии таким алгоритмом может быть понимание закономерностей эволюции.
Сохранять чувство здравого смысла в потоках лжи непросто. Вследствие инверсии половых ролей женское население планеты охватила эпидемия имитации вымышленных или спровоцированных угроз. Модель женской девиации взяли на вооружение и для науки, и для геополитики. События развиваются пугающе – армейские подразделения калечат и убивают мирное население. Не прекращаются атаки на объекты энергетики, и прежде всего АЭС. Провоцируются пожары и наводнения. Подконтрольные Агентству США для глобальных медиа эти самые медиа заливают публичное информационное поле потоками вымыслов, чтобы буквально закопать источник геноцида.
В условиях новой технологично поставленной инквизиции наука свою роль выполнять не может. Желающие сохраниться в науке вынуждены работать на технологическое обеспечение геноцида или как минимум оправдывать его, как мне кажется.
В прошлом инквизиция спровоцировала публичную истину на костре «А все-таки она вертится!». Сегодня истина очевидна и без костра: поджигают там, где есть ресурсы, месторождения углеводородов или высокая концентрация естественного интеллекта.
По мере наращивания динамической сложности современного мира увеличивается и значимость задачи выбора существенного. Успехи автоматической свертки массивов данных не решают проблем.
Эвристическая свертка позволяет достигать простых латеральных решений.
Люди со способностью к выбору существенного буквально на вес золота, но они, увы, не в почете. Способность занять нишу или выполнять связанную с ней роль совпадают редко.
Например, задача подготовки кадров для работы по биобезопасности упирается в отсутствие постановки задачи. Фактически речь идет о выборе, что людей больше пугает, или что больше вредит, или что отрабатывают властители дум в сети. Западная риторика в формате биоэтики строится из виртуальных угроз на тему, что еще можно придумать, и если мы придумаем, то оно весьма вероятно может случиться.
Голливудский сценарий.
Проект инфодемии показал, что придумать можно много чего, и наибольшую угрозу создает кампания моральной паники. Она вызвала иммуносупрессию, или популяционный иммунодефицит.
Хроническая угроза выстроена с помощью глобального управления здоровьем и качеством продуктов питания.
Настойчивые эксперименты с особо опасными инфекциями указывают источник угроз, но не сами угрозы. Диагностическим признаком является мотивация исследователей.
Чтобы выявить и ранжировать угрозы, необходима эвристически найденная креативная формулировка. Однако донести полученную информацию до общества может быть невозможно из-за публичных людей без способности отделить существенное от несущественного, склонных повторять уже опубликованное и тиражированное. Далеко не все из них ангажированы.
Философия науки отвечает на такие вопросы, как возможность создания единой картины мира. Она формирует путь познания через разделение редукционизма и холизма, затем на этой базе через разработку теории систем, сложных и больших. Сюда же относится вопрос признания нематериальных факторов, таких как: информация, структура динамического хаоса, волны жизни Четверикова и экономические циклы Кондратьева, жизненная сила (жизнестойкость, пассионарность).
Системные явления допускают построение совершенно разных моделей, одинаково имеющих право на существование. Возникает проблема оценочного выбора.
В конце концов, за спорами неизбежно встает вопрос о мотивации субъекта познания: конструктивная или деструктивная в отношении к людям, есть ли у него намерение достигать истину или нечто другое.
Например, познание или признание. Во втором случае человек, подобно Дельфийскому оракулу, либо озвучивает оплаченное, либо ориентируется на привычность штампов и стереотипов и транслирует исключительно их. Все остальное оказывается в его понимании ложью. Наука становится не просто бесполезной, но тормозит развитие.
Обилие ангажированных или просто зомбированных ученых и особенно журналистов, склонных искать эксклюзивы в тиражированных повторах надежных банальностей, приводят к гиперчувствительности ученых, стремящихся к познанию. В крайних вариантах под психологическим давлением трезво мыслящий человек теряет рассудок.
Тут искать какую-то философию недостаточно, надо хорошо знать конкретных людей и вникать в тонкости их экспериментальной базы. Пример представил Джеймс Уотсон в научном детективе «Двойная спираль».
Путь к успеху в гонке за Нобелевской премией Уотсону показала научная философия Тимофеева-Ресовского.
Современная западная наука активно занимается подменой наук и переносом компетенций с одного поля на другое. На этот счет было проведено исследование ВШЭ. Так, например, вся генетика подменяется исключительно молекулярной биологией.
Генетика не единая наука, это может быть редукционистский менделизм, частная генетика конкретного объекта или его генотип, общая эволюционная генетика.
У каждого направления свое поле применения и границы компетенции. Менделизм или молекулярная биология пригодны для анализа и следствия, но прогностическими возможностями не обладают.
Очень часто признанные статусные ученые неспособны выполнять роль субъекта познания и могут служить лишь его объектами.
Решение таких вопросов невозможно без оценочных суждений и сводится к проблеме выбора экспертов. То есть это вопросы, решение которых зависит от их решения.
Веселая ситуация создает обширное поле для софистики. И вот тут в свои права вступает искусство. Мотивация ученого из фильма «Вратарь Галактики». Ну и практически все сформулированные нами вопросы нашли отражение в творчестве Станислава Лема.
Неприкаянная русская наука в процессе изгнания из пленительного рая статусной западной науки возвращается к истокам гибридного философско-аллегорического жанра в искусстве. Родоначальником считается Тит Лукреций Кар с поэмой «О природе вещей». Одним из последних стал, наверное, Эразм Дарвин с поэмой об эволюции «Храм природы, или происхождение общества». Старший Дарвин мог себе позволить не воровать чужие идеи и не служить оправданием англосаксонского преимущества. Наоборот, его идеи были даром переданы французу по имени Жан Батист Ламарк.
Мы пользуемся алгоритмом, который разработал эволюционист, архивист, исследователь наследия деда и внука Дарвинов Юрий Чайковский. Таким же источником, как он для нас, для него были Сергей Мейен и Александр Любищев.
Отдельные положения Чайковского, возможно, не содержат ничего нового, тут ценно целое в качестве инструмента самодисциплины.
Юрию Чайковскому как выпускнику кафедры биофизики Льва Блюменфельда физфака подвластна любая тематика – синергетика, эволюционизм, история, география и даже то, что является монополией политологии с заходом в государственное строительство. По вкладам он стоит в ряду Эразма Дарвина и Александра Богданова (Малиновского) без искусственных барьеров между эволюцией в обществе или дикой природе. Вооружен всем арсеналом современного знания, включая полноценную теорию вероятностей. Ею, как ни странно, мало кто владеет. Чайковский уделяет особое внимание уникальным событиям с расхождением частоты и вероятности. Они имеют ключевое значение для арогенезов в Макроэволюции и вообще для всей нашей жизни, особенно во время торжества физической турбулентности и экономической волатильности. Симметричный колокол нормального распределения Гаусса обретает толстый хвост вправо.
Благодаря своей личной философии науки Чайковский никак не связан с психозом глобальной науки англосаксонского формата. Своим примером он доказывает, насколько свободно может существовать и прогрессивно развиваться русская наука в любых условиях, используя весь потенциал многонациональной мировой науки. Просто надо дать себе труд хорошо поработать в архивах со знанием разных языков.
Юрий Чайковский называет себя идеалистом и является сторонником предопределенности будущего в виде номогенеза Льва Берга, или принципа «будущее сегодня» Сергея Курдюмова. Нетрудно видеть, заповеди Чайковского не столько философия, сколько алгоритм гигиены умственного труда.
Люди творческого склада, если они состоялись в своей профессии и успешны в плане продуктивности, а не фальшивого признания, буквально приговаривают сами себя к систематическому труду. Тематика Юрия Чайковского – познание эволюции – требует дисциплины больше музыки или поэзии. Нам в России, конечно, проще, здесь много талантов, раскрывших себя в полной мере благодаря систематическому труду по собственной воле. У каждого есть свой алгоритм жизненной гигиенической философии. Есть с кого брать пример и учиться.
В своем приложении Чайковский указал не все необходимое для успеха творческого. Например, о дисциплине работы в архивах. Есть такой важный момент, как соединение в цельную биотехнологическую процедуру свежеиспеченного творческого продукта и результатов технической работы для создания конверта, оболочки иммунитета и движущей платформы. Без этого голая правда слишком привлекательна своей питательной ценностью для всевозможных хищников и паразитов на публичном информационном поле.
У всякого человека философия утром и вечером разная. Надо ловить свои моменты просветления, но и между ними не отдыхать, работать технически и лучше физически.
Система из минимального количества двух элементов наиболее проблемна в управляемости. Полтора китайских миллиарда и проще, и почетнее.
Нас объединяют такие вещи, как непростые для понимания книги Юрия Чайковского.
Для сравнения отметим, что в политологической форме отразил свой вариант философии творчества проректор по научной работе ИСИ Юрий Соколов. С использованием поэзии то же сделал Александр Пушкин: «Веленью божию, о муза, будь послушна, Обиды не страшась, не требуя венца, Хвалу и клевету приемли равнодушно И не оспоривай глупца».
Приложения
- О методе
(из Пролога книги Ю. Чайковского «Взгляд из Арктики на историю России». М. КМК, 2020. 352 с.; там же примеры и литература)
Полувековой опыт работы показал мне, что в самых разных науках бывает полезно сопоставить загадки – пытаться понять все непонятности данной темы вместе. То есть, допустить наличие связей там, где их обычно не видят. Таким путём был дан ответ на многие из вопросов, прежде казавшихся безнадежными. Это первый приём.
Столь же важен второй приём – уметь выявлять серийные факты. Термин ввел историк-структуралист Фернан Бродель (Франция), в концепции которого серийные (а не единичные) факты были первичным материалом. Серийным фактом в равной мере служила ему и глобальная параллель (например, в самых разных странах происходит переход от феодализма к капитализму), и частная (например, в самых разных культурах наблюдаются сходные типы помещичьих владений) [Бродель, 1993, с. 17, 456]. Нашу тему серийные факты буквально пронизывают.
Ведь полярные путешествия, при всей неповторимой особенности каждого, всегда складывались, в основе своей, из весьма сходных событий – жестокие бури, непроходимые льды, вынужденная зимовка в малопригодных условиях, голод, цинга, оставление корабля и попытка спастись в лодках или пешком (в том числе по морскому льду). Иногда несчастных спасали местные жители, иногда они же рассказывали о следах былого несчастья, а изредка даже доставляли «на большую землю» вещи погибших. Всё это повторялось не раз.
Поэтому мы можем привлечь подходящий факт там, где не хватает реально дошедших сведений. В биологии такой метод успешно использовал замечательный ботаник Николай Вавилов, назвав его в 1920 году методом гомологических рядов наследственной изменчивости; затем применяли метод и многие другие, в том числе историки (у них он именуется структурализмом). Однако, насколько знаю, среди историков Арктики этот метод почти неизвестен, они работают в понятиях XIX века и ранее.
Конечно, желательно обходиться без вставок и допущений, но всё же лучше делать их, нежели отбрасывать (как часто делают) множество очевидных фактов только потому, что между ними не хватает связей. Однако второй приём столь же полезен и в противоположной ситуации, когда материала слишком много, а потому встают трудности упорядочения.
Выявление рядов – начало всякого обобщения. Кто не хочет обобщать то, что узнал, вынужден писать, словно средневековый хронист, громоздя сведения и не заботясь даже об их соответствии друг другу, не говоря уж о выявлении сути событий. Что мы обычно и видим в трудах по истории Арктики. Простой пример дают нам ранние карты: их источник обычно неизвестен, и никто не пробует восстановить по карте неведомое путешествие, хотя оно легко читается по карте на языке серийных фактов и рядов. Какие вставки серийных фактов делать можно, а какие нельзя? Однозначного ответа нет, и помогает лишь то обстоятельство, что реально происходившие события не могли противоречить друг другу. Иными словами, в цепь известных фактов можно вставлять лишь тот недостающий элемент из набора серийных фактов, какой даёт непротиворечивую картину событий.
Нашим третьим приёмом будет погружение исследуемого явления в его эпоху. Обычно историки Арктики если и делают это, то мимоходом, здесь же он пронизывает всё изложение.
Нам придётся то и дело выявлять правду в потоке лжи, что порой обратится в отдельный четвёртый приём. В основе его лежат два положения.
Первое: правда отлична от лжи тем, что была на самом деле, поэтому правдивые свидетельства не могут противоречить друг другу. Иными словами: истина всегда самосогласованна, она образует единое целое, чего с ложью на деле не бывает. В терминах логики: истина когерентна. Но если в логике достаточно выявить взаимное согласие высказываний, то на деле взаимного согласия требуют не только высказывания (суждения), но и свидетельства. Мы видим это в главе 3, где господствующее мнение основано на одних суждениях, без обращения к реальным свидетельствам.
Второе: ложь не должна противоречить интересам лгущего, поэтому свидетельство пишущего против себя можно полагать правдой. Конечно, тут есть опасность ошибиться (он мог лгать против себя по глупости, невежеству, со страху или спасая другого), но обычно данное положение хорошо работает, если применено на основе первого.
Впервые мне пришлось использовать оба положения при попытке понять ход и смысл Русской революции. Попытка была начата в 1968 году (сразу после ввода советских войск в Чехословакию), когда в изложении истории ложь царила. Попытка оказалась удачной: через 20 лег, в «эпоху гласности», когда открылось множество новой информации, мне почти не пришлось менять представлений о Революции, лишь дополняя их. Это стало для меня свидетельством приемлемости обоих положений.
Вообще, опора на идею целостности лежит в основе моих построений, и не только в предлагаемой книге. Из всех пониманий истины мне ближе всего такое: истинно то, что образует согласованную целостность. Её можно видеть двумя способами. Первый прост и примитивен: части, соединяясь, подстраиваются друг к другу и тем самым образуют целое. Так образуют компанию попутчики. Второй намного труднее для понимания: «Не части (заранее существующие) складываются в целое, а, наоборот, целое создается путём направленного формирования своих частей». В природе и обществе преобладают целостности второго типа.
Конечно, некоторая неопределённость всегда остается, она вызывает у исследователя дискомфорт, поэтому среди учёных обычен такой обманный приём – составить себе «наиболее вероятную» картину предполагаемого события и затем отстаивать её одну. Он нам никак не подходит. Нигде не будем выбирать единственный вариант, а будем искать в качестве истины то общее, что есть во всех вариантах, согласных с фактами. И не будем пытаться оценивать «наиболее вероятное», так как нет смысла говорить о вероятности однократного события. Все допустимые варианты следует держать в голове, даже самые сомнительные. Отбрасывать можно только то, что невозможно в принципе.
Отсюда пятый приём – выявление ядра и периферии. Ядро явления – то общее, что имеется во всех тех версиях явления, которые есть смысл рассматривать. А рассматривать можно и нужно то, что непротиворечиво внутренне. Для этого следует собрать всё, что о явлении известно, не пытаясь оценивать качество (достоверность) отдельных сведений. Это трудно, поскольку всегда хочется счесть нежелательное несущественным или даже невозможным, но этому надо научиться, иначе будет поиск под фонарём. На мой взгляд, для успешного выявления ядра явления требуется следующее.
1) Не следует (как это обычно делают) полагать критику чужих мнений доказательством справедливости своей собственной теории или версии явления. Критиковать надо прежде всего себя, а в чужих мыслях искать что-то для себя полезное.
2) Надо не полагать свое мнение, пусть и прекрасно (для самого себя) обоснованное, единственно верным, а держать в поле зрения спектр мнений.
3) Особое внимание надо обращать на то, что не принято упоминать.
4) Принимать к рассмотрению надо все сведения кроме тех, что опровергнуты надежными данными прямо. То есть следует научиться не выдавать сомнительное за ложное, а для этого следует отучиться смешивать свои религиозные и политико-патриотические пристрастия с фактическими доводами. Для начала надо призвать себя смотреть на свои мысли со стороны.
5) Никогда не делить авторов на своих и чужих. Даже у неприемлемого автора случается найти важное.
6) Существенные тексты надо читать по несколько раз с перерывами в несколько дней, а лучше месяцев.
Это трудно, зато сделанное (даже частично) упрощает работу: сама собой высвечивается совокупность фактов, общих для всех допустимых версий – ядро явления. …Бывает, однако, что ядро (масса не противоречащих друг другу сведений) не проявляет цельности, не образует само по себе связного рассказа о явлении. Тогда нужен шестой приём, у историков науки он называется реконструкцией события. Это – творческий, то есть неформальный приём, в котором для увязки деталей в целое привлекаются добавочные соображения – о возможных причинах и целях действий участников, также об их качествах (о знаниях либо невежестве, смелости либо трусости, уме либо глупости, честности либо подлости и т. д.). Разумеется, эти соображения можно основывать только на надёжных фактах.
Седьмой прием требует понимать чужие доводы, а не укрываться за удобным «я в этом не спец». Конечно, всё не освоишь, но отличать серьезные доводы от глупых и ложных необходимо (помогает устная беседа), иначе работа может терять смысл.
Восьмой приём требует сперва изучить само явление, а мнения о нем – потом. Выявив ядро, надо самому выявить спектр (или: построить реконструкцию) так, словно явление никем еще не описано. Иначе погрязнешь в ненужных спорах и едва ли доберёшься до истины.
Девятый приём: никакой факт нельзя отвергать, не имея четких доказательств его ложности. Сомнительное свидетельство нужно пытаться согласовать с остальными фактами, на которых построена история знаний о данной эпохе. К сожалению, многие любят говорить иначе: «следует отбросить данное свидетельство как сомнительное». Так науку построить нельзя, ее большинство и не строит.
Ряды
Кроме этих приемов, полезно сформулировать десятый, самый общий, прием. Он пронизывает всю книгу (как и другие мои работы), но не высказан в ней явно. Вот он: чтобы понять явление, нужно, прежде всего, сравнить его с похожими, т.е. поместить в некоторый ряд. Важная для нашей темы пара рядов названа выше. В Заключении – это параллельное существование мирного и жестокого освоения новых земель. Все правления в России прославились жестокостями (особенно обоих Иванов Васильевичей), и тем интереснее, что мирное освоение Арктики и Сибири кое-где ухитрялось в их время происходить.
Сопоставлять следует только ряды, а не единичные акты. Сравнивая их, можно получить любой желаемый результат. В этом смысле показательна книга историка и журналиста Константина Гайворонского [2020], посвятившего свой труд историческим параллелям.
Сама по себе задача эта весьма достойна, но, к сожалению, он решил сравнивать отдельные акты истории, а не ряды. Самый ясный у него пример таков: он сравнил Якова II, короля Англии (младший брат казненного Карла), с нашим Петром I. Оба были фанатическими реформаторами, но Яков умер в изгнании, а Петр усидел и даже попал в великие.
Автор объяснил различие их судеб любовью англичан к демократии (коей тогда еще не было), не заметив гораздо, на мой взгляд, более важного: Яков совсем не вписывается в традиции Англии, тогда как Петр был типичным членом ряда русских деспотов. Потому и усидел он, что в России деспоты имеют успех всегда. Более плодотворным представляется сравнение монархов в пределах одного ряда, ряда реформаторов деспотических стран.
Например, согласно историку Сергею Нефедову [2010], Петр копировал реформы Ивана Грозного, а тот копировал Ивана III и турецких султанов-реформаторов. Этим Нефедов возродил забытую историографическую традицию видеть в Иванах Васильевичах монархов вовсе не отсталых, но развернутых лицом на Восток. Иваны и Петр внимательно смотрели на Запад, активно копируя методы инквизиции. В годы Петра это было еще исторически возможно, хотя уже и старомодно.
Лев Московкин, Наталья Вакурова.