11 сентября – день рождения Феликса Эдмундовича Дзержинского, одного из ярчайших революционеров и впоследствии одного из руководителей нового Советского государства. Много книг про него написано, а потом и переписано, появились разноплановые оценочные суждения и уже мифологизированы некоторые события.
«Московская правда» во время работы над книгой к 90-летию Юлиана Семёнова, «отца» Штирлица, получила для публикации «Невыдуманные рассказы» Семёна Ляндреса – отца Юлиана Семёнова. В них мы и встретились с воспоминаниями о Дзержинском, которыми с автором поделился Серго Орджоникидзе.
Представляем отрывок из книги «Юлиан Семёнов уполномочен заявить», которая выйдет в свет в начале октября.
Семён Ляндрес. Невыдуманные рассказы
Серго Орджоникидзе
…Кабинет товарища Серго необычайно прост. У окна письменный стол. На нём три телефона, очинённые разноцветные карандаши в специальном стаканчике и стопка чистой бумаги или блокнот. Всё скупо, ничего лишнего. Служебных бумаг он у себя не задерживал, как правило, не писал на них никаких резолюций, а переправлял соответствующему работнику, предварительно переговорив с ним лично или по телефону.
Ежедневно утром на его столе лежала новая сводка по отраслям промышленности о ходе выполнения ранее принятых решений ЦК партии. Какой-нибудь срыв в ходе этих работ отражался на запланированном рабочем дне. Серго ломал весь распорядок дня, отменял совещания и выезды и начинал заниматься только этим.
…Поражала непосредственность Серго. Он часто распалялся, потом сам же себя осуждал и искал способа смягчить свою резкость.
Он не выносил лжи, и человек, совравший ему, переставал для него существовать.
…Ему были ненавистны поверхностные всезнайки и невежды. Сколько раз он говорил:
– Не знаешь – спроси. Большевик - это в первую очередь интеллигент. Интеллигентность определяется не дипломом. Душа должна быть интеллигентная, честная, принципиальная, убеждённая.
…Я помню на столе под стеклом тов. Серго записанные им самим слова Феликса Дзержинского:
«Я не умею наполовину ненавидеть или наполовину любить. Я не умею отдать лишь половину души. Я могу отдать всю душу или не дам ничего».
Серго рассказывает
Летом, когда Серго удавалось, он уезжал к себе на подмосковную дачу в Волынское. Он убегал от городского шума, от суеты, но только не от работы. То и дело на дачу приезжали работники наркомата, директора заводов. Вспоминаю, как однажды Серго втолковывал одному из работников:
– Да послушай же, дорогой, что ты со мной всё высокими словами изъясняешься: «Я за революцию, я за рабочий класс»? Ты лучше говори попроще и побольше делай. Вот, к примеру, можем мы сказать с тобой, что наш Феликс лишь декларативный сторонник интернационализма и противник национализма? Конечно, не можем. А почему? Громкие дела подкреплял делами в большом и малом. Попробовал бы ты при нём назвать кого-нибудь «хохлом», «кацапом», одним словом, унизить чьё-либо национальное достоинство. Заболевал! До конца жизни не прощал. Вот послушай, какая история приключилась с нашим стариком Сольцем, который был моим заместителем в Наркомате Рабоче-Крестьянской инспекции.
И Серго рассказал…
Сольц принципиально ездил в трамвае. Ему, старейшему большевику, сотруднику газеты «Правда», члену Президиума ЦКК, полагался служебный автомобиль или на худой конец служебный извозчик. Но Сольц ездил в трамвае. Он любил говорить:
– Зачем мне автомобиль? Нужно ездить не быстро, видеть, как и чем живёт город. А к тому же, я везде поспеваю…
Однажды утром Сольц по своей привычке трясся в трамвае, спеша на работу. Вдруг какой-то верзила сильно его толкнул и пробасил над ухом: «А ну, жидовская морда!»
Сольц потребовал немедленно остановить трамвай и, увидев, что кондуктору не до него, сам дёрнул за сигнальную верёвку. Завизжав тормозами, трамвай остановился посреди площади Никитских ворот. Подбежал постовой милиционер. И так как Сольц настаивал на составлении протокола, то все они втроём – милиционер, Сольц и верзила - отправились в Леонтьевский переулок, где помещалось отделение милиции.
Дежурный по отделению выслушал Сольца и сказал, что не видит никаких оснований для составления протокола.
– Подумаешь, обозвали!!! Не избили, не убили, наконец!
– А где я смогу найти секретаря вашей партячейки? – спросил Сольц.
И услышал ответ:
– Я секретарь.
– А могу я хотя бы позвонить по телефону? – спросил вконец растерянный Сольц.
Дежурный разрешил и вдруг оторопел, услышав, как Сольц произносит в трубку:
– Пожалуйста, товарищ, верхний коммутатор Дзержинского…
Хорошо, жду… Феликс? Здравствуй, это Сольц. Понимаешь, какая история произошла: еду я в трамвае… Что-что? Где я нахожусь? В Леонтьевском переулке, в отделении милиции. Хорошо, приезжай, жду.
Минут через тридцать у подъезда остановилась машина, и в отделение вошли Дзержинский и Петерс.
По мере того как Сольц рассказывал о своём приключении, Дзержинский всё более мрачнел. Закрыл лицо руками. И когда Сольц кончил, Феликс произнёс, не раскрывая лица:
– Ужасно! Секретарь партячейки, а не понимает, что для нас это позор…
И приказал: отделение милиции закрыть, личный состав расформировать. Функции этого отделения возложить на соседнее. По всем отделениям милиции собрать срочно людей и рассказать о прошедшем.
Только через год это отделение было вновь открыто с новым личным составом.
…Орджоникидзе остановился, посмотрел на нас, прошёл ещё немного по тропинке, опять остановился и спросил:
- Что, скажете круто? А, по-моему, только так и нужно. Феликс, как никто из нас, умел вступаться за достоинство человека. А как действовал Феликс, когда дело касалось чистоты нравов и верности долгу? Он действовал умно, решительно, быстро. Я недавно узнал о случае, связанном с именем Шухова. Вот что произошло…
И Серго продолжал рассказывать.
Имя почётного академика Владимира Григорьевича Шухова было хорошо известно за границей. Чего-чего не сулили ему посланцы капиталистических держав, чтобы уговорить его переехать на Запад. Убедившись в том, что Шухов непреклонен в своём желании остаться в Советской стране, они пытались даже разработать планы тайного вывоза Шухова за границу.
Имя Шухова было хорошо известно и в нашей стране. Котлы Шухова, радиомачты Шухова на Шаболовке, мост у Новодевичьего монастыря, дебаркадер у Киевского вокзала и многие другие инженерные сооружения сделали его имя популярным.
И никто, наверное, не ожидал, что в конце 1920 года имя Шухова на протяжении нескольких дней будет занимать умы сотрудников ВЧК и послужит поводом для целой цепочки драматических событий.
Оперативной группе ВЧК удалось арестовать крупную группу спекулянтов и валютчиков. При обыске в числе прочих драгоценностей был обнаружен массивный золотой портсигар что-то около 600 граммов чистого золота, с монограммой и дарственной надписью: «От благодарных сотрудников Нижегородско-Курской дороги – В. Г. Шухову». Доложив об этой находке Феликсу Эдмундовичу, сотрудник ВЧК Филатов спросил у Дзержинского, как поступить: отвезти портсигар Шухову на квартиру или пригласить владельца в ВЧК для торжественной передачи. Остановились на втором варианте. Как-никак, 600 граммов золота, а кроме того, ВЧК предоставлялась реальная возможность показать Шухову и таким же, как он, специалистам, что ВЧК не страшилище, а борец за революционный порядок. Решили, что портсигар передаст Филатов, а в момент церемонии передачи в комнату зайдет Дзержинский.
Шухову послали открытку, Филатов положил портсигар в ящик письменного стола, запер стол на ключ и ушёл.
На следующий день в назначенный час Шухов пришёл на Лубянку. Благожелательно и чуть-чуть иронично он спросил у Филатова:
– Нуте-с, батенька, зачем понадобился? Чем не угодил, в чём провинился?
– У вас есть золотой портсигар? - спросил Филатов, уже предвкушая дальнейшее.
– А что, батенька, изъять желаете? Поздно. Выменял я его на два пуда муки, три фунта сахару и два фунта масла – жена, знаете ли, болела…
– А как он выглядел? – спросил Филатов, открыл ящик стола… и обомлел: портсигара в столе не было.
Как раз в этот момент в комнату вошёл Дзержинский. Пока он здоровался с Шуховым, Филатов успел нацарапать записку: «Портсигара нет, портсигар пропал».
Феликс Эдмундович, прочтя записку, и бровью не повёл, пригласил Шухова к себе в кабинет, извинился перед ним за то, что пришлось его потревожить, предупредил, что, быть может, это ещё раз придётся сделать: дело в том, что ВЧК напала на след спекулянтов, в руках которых находится портсигар Шухова. Вероятно, потребуется установить какие-то приметы портсигара. Попрощался с Шуховым и на извозчике ВЧК отправил его домой.
Сразу же после отъезда Шухова Феликс Эдмундович собрал у себя в кабинете весь аппарат и сказал:
– У сотрудника Филатова из стола украден портсигар. За прошедшие сутки в здании ВЧК находились только три посторонних человека. Двое из них были в моём кабинете, а третий у Петерса. Значит, портсигар украден кем-то из наших сотрудников. Предлагаю открыть комнату уехавшей в командировку Елисеевой. Пусть укравший положит портсигар на подоконник в этой комнате. Если через три часа портсигар не будет лежать на подоконнике, Филатова будут судить и расстреляют. Предупреждаю: слежки ни за кем из сотрудников не будет. Прошу всех разойтись по своим местам. Товарищ Петерс! Возьмите Филатова к себе в комнату и проследите, чтобы он не наделал глупостей.
Через три часа все сотрудники собрались в кабинете Дзержинского. Феликс Эдмундович попросил Петерса сходить в комнату Елисеевой. Петерс вышел. В комнате воцарилось молчание. Слышно было, как в пустом коридоре гулко раздавались тяжёлые шаги Петерса. Вот они стихли. Феликс Эдмундович стоял неподвижно, уткнувшись лбом в оконное стекло. Остальные сидели или стояли, прислонившись к стенам, и мрачно смотрели себе под ноги. С площади донеслись звонки и скрежет трамваев. Но вот в коридоре вновь послышались торопливые шаги Петерса. Несколько прыжков по ступеням, ещё несколько шагов… Распахнулась дверь, и запыхавшийся Петерс стоял на пороге кабинета. Поправил ремень, чётким шагом подошёл к столу Дзержинского, вынул из кармана большой портсигар и осторожно положил на стол.
Филатов беззвучно плакал. Глаза распахнуты, рот раскрыт вот-вот закричит.
Дзержинский подошёл к столу, сел в кресло, запахнул шинель и каким-то надтреснутым, усталым голосом попросил всех разойтись. Всех, кроме Петерса, Филатова и ещё одного сотрудника, Гришина. Когда закрылась дверь, Дзержинский сказал:
– Ну что ж, Гришин, мы за эти три часа времени даром не тратили. Нам известно, что портсигар украли вы. Товарищ Петерс выяснил, что в числе задержанных валютчиков был ваш дядя и вы, украв портсигар, хотели тем самым убрать важную улику и выгородить дядю. И хватит рыдать, хватит биться об стол. Из-за вас могли расстрелять честного и верного нашего товарища, а это куда страшнее ваших слёз! Товарищ Петерс, распорядитесь, пожалуйста, чтобы этого слизняка убрали отсюда!
Возможно, это были не самые значимые события из жизни «железного Феликса», но уж очень точно они характеризуют эпоху и неординарную личность.
