«Вы не у себя!»

Лет пятнадцать назад, солнечным летним утром я пришла во французскую мэрию по месту жительства, в тихом парижском предместье Нейи-Сюр-Сен, чтобы оформить приглашение дочери моей украинской, к слову сказать, приятельницы. Подготовила право собственности на квартиру, выписку со счета в банке, оплаченные квитанции за электричество, одним словом, — во всеоружии. Думала оформить приглашение заранее, за несколько месяцев, чтобы работающая дочь приятельницы успела получить визу. Сотрудница мэрии, немолодая худая француженка с недовольным видом просмотрев бумаги, сказала хриплым прокуренным голосом:

— Вы пришли слишком рано, я не могу это принять. Возвращайтесь через два месяца.

— Приглашаемая много работает и ей сложно отпрашиваться на работе, поэтому я и пришла пораньше. Что это меняет? На счету в банке у меня есть средства, квартира в собственности. Примите, пожалуйста, — попросила я мягко.

— Деньги вы можете потратить, а квартиру продать, — зло пробасила француженка.

— Но у меня…

— А вы не у себя, — жестко оборвала меня сотрудница, не дослушав, — вы у нас!

В помещении наступила мертвая тишина. Супружеская пара марокканцев, пришедшая по каким-то бумажным делам, с немым укором смотрела на француженку. Притаились две ее коллеги, ожидая моей реакции — были уверены, что я обвиню грубиянку в расизме.

Во Франции такие обвинения в моде. Обычно в роли жертв выступают чернокожие и выходцы из арабских стран. Мне достаточно было взять свидетелями марокканскую пару и вызвать полицию. Я этого не сделала. Но мой французский мир, представлявшийся мне до этой минуты доброй страной очаровательного персонажа Oui-Oui (Да-Да) из французской детской сказки о чистеньком государстве положительных, законопослушных и справедливых игрушек, дал трещину.

К тому времени я прожила во Франции десять лет. Получила второе гражданство благодаря моему французскому мужу. Растила в уважении к французской культуре моих русско-французских детей, регулярно водя их по парижским музеям. Дружила с французским семьями. Написала о Париже восторженную — а какую же еще русская может написать — книжку для московского издательства и писала вторую. Ремонтировала с мужем развалюху-ферму во французской деревне: голубая мечта многих французов приобрести и довести до ума к пенсии деревенский дом или крестьянскую ферму. Запоем читала в подлиннике французских авторов. Платила налоги, наконец. А меня, как в бою без правил, неожиданно наградили чудовищной оплеухой, почти нокаутировали, я, оказывается, «не у себя», я «у них».

Француженка, хотя и поняла, что сказанула лишнего, не извинилась. Судя по виду, она страдала алкогольной зависимостью, время шло к 11 часам, «трубы горели», тут не до извинений, дождаться бы обеденного перерыва и быстро пропустить в соседнем бистро графинчик переливающегося на июньском солнце гранатовыми высверками бургундского…. Печально я вернулась домой с папкой «отказных» документов. Их через неделю любезно взяла другая сотрудница мэрии, и дочка приятельницы благополучно приехала из Киева в Париж, но у меня на сердце навсегда остался горький осадок. И дело не в излишней обидчивости или чувствительности. Я ими как раз не страдаю. Подумаешь, какая-то выпивоха обхамила. Растереть и забыть. Причина моей памятливости была в другом. Не зря говорят: «Что у трезвого на уме, то у пьяного на языке». А что, если так думают многие французы? Значит, мы, русские, связавшие свою жизнь с Францией, остались для них чужими. Мы на их «территории», мы никогда не получим права сказать «я у себя», и рано или поздно они дадут нам это понять…

Впервые отец меня привез во Францию в тринадцать лет. Быстро разложив вещи в квартире подруги юности моей бабушки Натальи Кончаловской Джульетты Форштрем, чей муж был внуком президента Франции Сади Карно, мы поспешили к Собору Парижской Богоматери. И какие же мы были с папой счастливые, фотографируясь подле него! Сейчас собор, после ужаснейшего и, как уже очевидно, кем-то организованного пожара (тысячелетнее дерево из-за брошенного нерадивым рабочим окурка так воспламениться не может, по мнению ученых для поджога были использованы химические средства) стоит в лесах. Будто растерянный и печальный.

И вся Франция кажется растерянной и совсем не такой веселой и оптимистичной, как раньше. Не зря в последние годы бузят «желтые жилеты»: цены растут, знаменитая французская медицина дала трещину, государственные госпиталя закрываются, врачи и медперсонал бастуют из-за низких зарплат и загруженности, грядущая пенсионная реформа пугает.

Во время протестов полицейские суровее обычного разгоняют манифестантов, у меня на глазах молодому пареньку сломали ногу лишь за то, что он выступал против санитарного паспорта. Бить и травить слезоточивым газом граждан во имя обязательной дозы экспериментальной вакцины «Пфайзер» американского производства — странная и, согласитесь, не слишком гуманная тенденция современных западных демократий.  А за то, что я притормозила неподалеку от Триумфальной арки, чтобы сфотографировать манифестантов для очередного материала, полицейские так колотили по моей машине с криками «уезжайте», что краска на крыле облупилась.

С началом спецоперации подтвердились мои давние опасения: таившееся в сердцах многих французов неприятие русских получило легитимное право проявиться. Возможно, сыграла свою роль и до предела наэлектризованная внутренними проблемами атмосфера.  Был найден внешний враг, на которого можно выплеснуть весь негатив. В те дни и произошли атаки на Российский дом науки и культуры, началась травля русских учащихся, кое-где били окна в домах русских, сыпались на людей упреки только за то, что они родились в России. А чего стоили слова министра экономики Ле Мэра в прямом эфире радиостанции France Info: «Мы развернем тотальную экономическую и финансовую войну против России. Российский народ расплатится за ее последствия». Да и пресса подливала масла в огонь, разжигая в сердцах людей ненависть и страх по отношению к России и россиянам. Мне повезло: меня никто не оскорблял и стекла не бил. С выходом мужа на пенсию мы переехали в отреставрированный нами крестьянский дом в горной деревеньке. Сперва опасались, что и нам начнут бить стекла, но к чести тамошних жителей, никаких эксцессов не произошло.

На следующий день после начала спецоперации соседка, добрейшая мадам Пико подошла ко мне с встревоженным видом на улице:

— Я ничего не имею против вас, но не заберут ли теперь власти ваш дом?

— Власти планируют конфисковать дома российских олигархов, а мы к ним не относимся.

Мадам Пико успокоенно вздохнула.

— По телевидению такое рассказывают о России!  Не поймешь, как всё на самом деле.

— На самом деле нынешнюю ситуацию во многом спровоцировала НАТО.

— НАТО? — переспросила мадам Пико. — А-а… Когда я работала ответственной за чистоту в отеле «Хилтон», важные господа из НАТО приезжали туда на конференцию. Видите, мы и не в курсе таких тонкостей.

На второй день заглянула французская знакомая:

— Хочу узнать твое мнение по поводу происходящего.

Выслушала про давние невыполненные обещания НАТО о нерасширении на восток, про тысячи жертв среди мирного населения Донбасса и печально заключила:

— Причина кошмара в пренебрежении европейскими политиками интересов России.

В воскресное утро к мужу зашел приятель, хозяин строительной фирмы «Венсен».

— Какая денацификация? Вы же вместе с украинцами воевали против нацистов!

— Конечно, и украинцы дрались не хуже русских, настоящие герои, — согласилась я, —  Речь не о них, а о последователях тех, кто убивал мирных жителей Волыни.

— Кто сотворил этот ужас?! — как от боли сморщился француз, разглядывая фотографии Волынской резни. Рассказала про объявленного Порошенко героем Украины Степана Бандеру, факельные шествия и его памятник в Киеве.

— Ну и ну, — покачал головой Венсен. — Теперь ясно. Мир сошел с ума.

Потолковав неспешно с мужем и выпив рикара, сказал на прощанье:

— Держитесь. А санкции, которые ввели наши политики, аукнутся Франции.  И так тяжело из-за налогов и дармоедов, а сейчас еще цены рванут вверх.

Венсен оказался прав. Бензин за три последние месяца подорожал почти вдвое, работающие французы теперь стараются использовать служебные машины и без особой надобности на личном транспорте не ездят. В супермаркетах то и дело возникают перебои с мукой, а цена на подсолнечное масло выросла в четыре раза. Несмотря на это глава европейской комиссии Урсула фон дер Ляйен, которую историк Александр Фурсов охарактеризовал, как «женщину с лицом скандалистки из коммунальной квартиры», продолжает оповещать о новых пакетах антироссийских санкций.

Французы четвертый месяц подвергаются зомбированию СМИ, но некоторые по-прежнему пытаются объективно разобраться в происходящем. Так, репортер Анн-Лор Боннель, снявшая в 2016 году фильм «Донбасс» о донбасской трагедии и не побоявшаяся тогда использовать слово «геноцид», снимает новый фильм в ставшем родным для нее Донецке. Уверена, что она по-журналистски честно расскажет о происходящем.

Здравые мысли высказывает и геополитик, основатель Института международных отношений и стратегий Паскаль Бонифас. В своей последней статье он  заметил: «В Украине массовая эндемическая коррупция <…> у европейцев нет гарантий исчезновения этой коррупции, они должны опасаться интеграции Украины в Евросоюз, потому что финансовые потоки от европейских властей могут быть полностью  перенаправлены <…> С другой стороны, отвечает ли интеграция страны, полностью связанной с Соединенными Штатами со стратегической точки зрения и которая из-за своего демографического веса может склонить чашу весов на сторону Америки, интересам Европейского Союза? Заинтересованы ли мы в привлечении проамериканского Троянского коня? <…> Европейский Союз должен защищать свои собственные интересы, и не факт, что они согласуются с быстрым присоединением Украины. Евросоюз имеет право не подчиняться повестке дня украинского президента».

Что ж, сказано точно. Остается надеяться, что скоро к этим словам прислушаются европейские политические элиты. А пока они — используя меткую терминологию министра иностранных дел Лаврова, — «не перебесились», русским в Европе тревожно жить и трудно ездить на родину. Авиабилеты на Москву через Белград и Стамбул весной разошлись быстро, поэтому па Пасху я решила добираться до России через Хельсинки, доехав оттуда на автобусе до Питера. На обратном пути, на автовокзале северной столицы ко мне обратился молодой парень:

— Приглядите, пожалуйста, за сумкой.

Вернувшись через несколько минут, начал расспрашивать про пересечение российско-финской границы.

— На границе дело шло быстро, не переживайте, — заверила я его.

— Это потому, что у вас в автобусе не было украинцев, —  усмехнулся парень.

— Вы с Украины?

— Да, еду из Мариуполя.

— Молодец, что отказались воевать. Уважаю ваше решение, — подбодрила я его.

— Я был врачом, — неожиданно закаменев лицом и заиграв желваками ответил украинец и быстро отошел.

Если он врач, то я — Юрий Гагарин, — подумала я про себя, глядя на коротко стриженый затылок удалявшегося.

На нашей границе его задержали, и одна пассажирка, добродушная медсестра из Молдавии, давно живущая в США, сказала мне, что он ехал вместе с ней в Питер из Хельсинки на этом автобусе три недели назад. Страшно даже представить, сколько пакостей «врач» мог натворить у нас за это время. И страшно, сколько еще бритоголовых, с ледяными глазами диверсантов попытается приехать в Россию. И еще страшно, что такие, как они, в Европе — «у себя».

Париж — Санкт-Петербург

Ольга Семёнова.

Фото автора

Читайте также

Время санкций, время эмоций