Владимир Маяковский. Последнее публичное выступление

9 апреля 1930 года, за несколько дней до гибели, Владимир Маяковский провел свой последний литературный вечер в Институте имени Плеханова.

Студенты приняли Маяковского недружелюбно, задавали ему провокационные вопросы, допускали оскорбительные реплики. С этого выступления, последнего в его жизни, поэт пришел совершенно расстроенным.

Вот как вспоминает об этом событии поэт, драматург, теоретик имажинизма Анатолий Мариенгоф в своем произведении «Мой век, моя молодость, мои друзья и подруги» (Ленинград, «Художественная литература», 1988 год):
«Маяковский вышел на эстраду с температурой около 38. И глотать было больно, и слезились воспаленные глаза, и сморкался он каждые пять минут в клетчатый носовой платок размером в добрую старинную салфетку. В зале сидели студенты Института народного хозяйства имени Плеханова, что помещался на Стремянном. Они не встретили Маяковского хлопками, как всегда встречали теноров и певиц из Большого театра.
Искоса из-под бровей взглянув на студентов своими тяжелыми воспаленными глазами, Маяковский сказал:
— У меня грипп, болит горло, трещит башка. Очень хотелось поваляться дома. Но потом я подумал: «Чего только не случается на свете с человеком. Иногда он даже умирает. А вдруг и я отправлюсь, как писал, — «в мир иной».

Пустота…
Летите, в звезды врезываясь.
Ни тебе аванса,
Ни пивной…
Эта мрачная шутка студентами не принялась.
Маяковский закинул голову:
— А вот, товарищи, вы всю жизнь охать будете: «При нас-де жил гениальный поэт Маяковский, а мы, бедные, никогда не слышали, как он свои замечательные стихи читал». И мне, товарищи, стало очень вас жаль…
Кто-то крикнул:
— Напрасно! Мы не собираемся охать.
Зал истово захохотал.
— Как вам не совестно, товарищи! — истерически пропищала чернявенькая девушка, что стояла у стены слева.
— Мне что-то разговаривать с вами больше не хочется. Буду сегодня только стихи читать.
И объявил:
— «Во весь голос».
— Валяй!
— Тихо-о-о! — скомандовал Маяковский.
И стал хрипло читать:

Уважаемые товарищи потомки!
Роясь в сегодняшнем окаменевшем говне,
Наших дней изучая потемки,
вы, возможно, спросите и обо мне…
— Правильно! В этом случае обязательно спросим!— кинул реплику другой голос, хилый, визгливый, но тоже мужской.
Маяковский славился остротой и находчивостью в полемике. Но тут, казалось, ему не захотелось быть находчивым и острым.
Еще больше нахмуря брови, он продолжал:

Профессор, снимите очки-велосипед!
Я сам расскажу о времени и о себе.
Я, ассенизатор и водовоз…
— Правильно! Ассенизатор!
Маяковский выпятил грудь, боево, по старой привычке, засунул руки в карманы, но читать стал суше, монотонней, быстрей.
В рядах переговаривались.
Кто-то похрапывал, притворяясь спящим.
А когда Маяковский произнес: «Умри, мой стих…» — толстощекий студент с бородкой нагло гаркнул:
— Уже подох! Подох!
Так прошел в Институте имени Плеханова последний литературный вечер Маяковского. На нем была моя сестра. Домой она вернулась растерянная, огорченная».

Разговор с аудиторией по сути перерос в спор о непонятности стихов Маяковского. По свидетельству современников, поэта забрасывали такими репликами: «Имеет ли это отношение к революции? Все написано о себе. Все это непонятно», «Рабочие не понимают Маяковского из-за маяковской манеры разбивать строки», «Пусть Маяковский докажет, что через 20 лет его будут читать» и так далее.

В те же дни по случаю юбилея творческой и общественной работы Маяковского журнал «Печать и революция» решил опубликовать приветствие, в котором о Владимире Маяковском говорилось как о «великом революционном поэте», — однако приветствие изъяли из уже готовых экземпляров журнала по решению руководства Госиздата.

Приведем отрывки из описания последнего литературного выступления Маяковского, которое дает фотокорреспондент, один из активных членов «Бригады Маяковского», организатор выставки Маяковского в Доме комсомола Красной Пресни Виктор Славинский в воспоминаниях «Последнее выступление Владимира Владимировича Маяковского»:

«Маяковский говорит едко, саркастически и в то же время заявляет:

– Отношусь к вам серьезно. (Смех.) Когда я умру, вы со слезами умиления будете читать мои стихи. (Некоторые смеются.) А теперь, пока я жив, обо мне много говорят всякой глупости, меня много ругают. Много всяких сплетен распространяют о поэтах. Но из всех разговоров и писаний о живых поэтах обо мне больше всего распространяется глупости. Я получил обвинение в том, что я – Маяковский – ездил по Москве голый с лозунгом: «Долой стыд!». Но еще больше распространяется литературной глупости. (…) Говорит студент Макаров. Он заявляет, что непонятны стихи, помещенные в сборнике «Литература 20-го века».

На трибуне появляется поэт:

– Какие стихи непонятны?

С места кричат:

– «Облако в штанах».

Маяковский читает записку, переданную ему непосредственно из аудитории: «Верно ли, что Хлебников гениальный поэт, а вы, Маяковский, перед ним мразь?». В аудитории сильный шум, некоторые смеются, многие возмущены.

Маяковский:

– Я не соревнуюсь с поэтами, поэтов не меряю по себе. Это было бы глупо. (…) У нас, к сожалению, мало поэтов. На сто пятьдесят миллионов населения должно быть по крайней мере сто пятьдесят поэтов, а у нас их два-три. (…)

Маяковский сходит вниз, садится на ступеньку трибуны, сидит с закрытыми глазами, прислонившись к стенке, едва видимый некоторым из публики. Мне стало страшно. Владимир Владимирович не держится на ногах и не просит принести стул. Я хотел принести стул, но посчитал неудобным бросить обязанности ведущего протокол. Я подумал: «Вот она, голгофа аудитории». (…)

Поэт предлагает поднять руки тем, кто не понимает его стихи. Поднимают приблизительно двадцать пять процентов слушателей. (…) Слово получает студент Честной:

– Многие отнекиваются от Маяковского словами «непонятен». Для меня Маяковский не непонятен, а не воспринимаем. (Смех.) (…)

Слово получает студент Крикун (оратор пьяный):

– (…) Ориентация писателя должна быть на пролетариат. У Маяковского правильная ориентация. Но Маяковский делает перегибы в своей работе, как партийцы в своей политической деятельности. Есть у Маяковского стихотворение, в котором на полутора страницах повторяется тик-так, тик-так.

Поэт порывисто бросается на трибуну и протестующе, с яростным гневом заявляет:

– Товарищи! Он врет! У меня нет такого стихотворения! Нет!!

(…) Поэт очень громко, яростно:

– Я хочу учиться у вас, но оградите меня от лжи… Чтобы не вешали на меня всех дохлых собак, всех этих «стихов», которых у меня нет. (…) Я утверждаю, что вся моя поэзия такая же понятная, как поэма «Владимир Ильич Ленин»!

Опять слово просит Макаров. Он приводит примеры непонятных стихов (…):

– Имеет ли все это отношение к революции? Все написано о себе. Все это непонятно.

(…) Поэт читает стихотворение «А вы могли бы?» и говорит, что «это должно быть понятно каждому пролетарию. Если пролетарий этого не поймет, он просто малограмотен. Нужно учиться. Мне важно, чтобы вы понимали мои вещи».

(…) Маяковский с возмущением колет клеветников и невежд остротами, которые я не успеваю записывать. (…) Цитатами из выступлений студентов он доказывает их безграмотность в поэзии, говорит с большой обидой на упреки:

– Я поражен безграмотностью аудитории. Я не ожидал такого низкого уровня культурности студентов высокоуважаемого учреждения.

Из первого ряда (за моей спиной) очкастый кричит:

– Демагогия!

Маяковский, обращаясь в сторону крика:

– Демагогия?! – Обращаясь к аудитории: – Товарищи! Это демагогия?!

Очкастый не унимается, он встал и кричит:

– Да, демагогия.

(…) Маяковский, перекинувшись через край трибуны, с ненавистью смотрит на кричащего идиота и со всей страшной силой голоса приказывает:

– Сядьте!!

Идиот не садится и орет.

Большой шум в аудитории. Все встают.

– Сядьте! Я вас заставлю молчать!!!

Все притихли. Садятся. Владимир Владимирович очень устал. Он, шатаясь, спускается с трибуны и садится на ступеньки. Полная тишина.

Он победил».

Через несколько месяцев Маяковский пообещал студентам встретиться вновь: «Немного покричали, поругались. Но грубость была напрасна. У вас против меня никакой злобы не должно быть».

Виктор Славинский также отмечает, что Маяковский приехал на вечер совершенно больной.

На его вопрос: «Как здоровье ваше, товарищ Маяковский?», – он с горечью ответил: «Плохо. Болею. Грипп». Тусклый свет в аудитории раздражал поэта. Студенты собирались медленно. Чтобы отвлечь Маяковского, Славинский стал рассказывать ему, что видел его портрет, отпечатанный для журнала «Печать и революция» и помещенный под портретом текст приветствия Маяковскому в связи с 20-летием его творческой и общественной деятельности. Славинский обещал принести Маяковскому портрет на следующее его предполагаемое выступление – в университете 11 апреля. О том, что портрет с приветствием был изъят из отпечатанного тиража журнала, Славинский, видимо, не знал…

14 апреля 1930 года Маяковского не стало. Во время похорон на его гроб положили железный венок с надписью: «Железному поэту». А он совсем не был ни железным, ни бронзовым – «Ведь для себя неважно и то, что бронзовый, и то, что сердце железкою». Он был самым обычным человеком, с тонкой, чувствительной и легкоранимой душой…

Сергей Ишков. 

Фото с сайта https://www.mos.ru/