23 сентября 1862 года 34-летний Толстой и 18-летняя Соня Берс вступили в брак, продолжавшийся 48 лет.
В августе 1862 года Берсы по дороге к деду, который жил в имении жены в селе Ивицы Одоевского уезда Тульской губернии, остановились у Толстых в Ясной Поляне. Они давно были знакомы, но Толстой впервые – и совершенно неожиданно для себя – заметил, что 18-летняя Соня, которую он знал подростком, превратилась в юную девушку, во всем отвечавшую его писательским представлениям об идеале. Попрощавшись с ней, он сказал: «Какая Вы ясная!» Льва Николаевича прельстило, что оба они были сентиментальны, что Соня, которую в семье звали Фуфель, читала его сочинения, рыдала над страницами его «Детства».
Когда Берсы уехали в Ивицы, Лев Николаевич выдержал всего несколько дней в разлуке с Соней. Он ощущал потребность снова увидеть ее. Как позже Толстой написал в романе «Война и мир» о Наташе Ростовой, «вино ее прелести ударило ему в голову».
«Я боюсь себя, что, ежели и это желанье любви, а не любовь. Я стараюсь глядеть только на ее слабые стороны, и все-таки это оно», – писал Лев Николаевич в дневнике.
Он делает визиты Берсам в Москве. Те полагают, что Лев Николаевич заинтересовался старшей дочерью, Лизой. Предположить, что ему понравилась Соня, наивная, не очень красивая, большеротая, но очень живая девушка, никто из Берсов не может.
Толстой мучается сомнениями:
«Каждый день я думаю, что нельзя больше страдать и вместе быть счастливым, и каждый день я становлюсь безумнее».
Наконец в сентябре Лев Николаевич решается и делает Соне предложение.
«Удивительно! – пишет Павел Басинский в книге «Лев Толстой: бегство из рая». – Толстой мечтал о женитьбе почти двадцать лет, с пятнадцатилетнего возраста. С женой он прожил почти полвека. А вот период его жениховских ухаживаний занимает всего месяц. Да и какие это ухаживания? До последнего момента никто в семье Берсов, даже Соня, не знали, на ком остановит свой выбор Л. Н. <…> По-настоящему ни Толстой не успел почувствовать себя женихом, ни Сонечка — невестой».
16 сентября он приехал к ней с письмом, написанным, по словам Софьи Андреевны, «на грязной четвертушке простой писчей бумаги», в котором попросил девушку стать его женой и вместе с тем умолял при малейшем сомнении ответить «нет». Соня взяла письмо и ушла в свою комнату, запершись на ключ. Толстой находился в состоянии такого нервного напряжения, что даже не слышал, когда старшие Берсы обращались к нему. Он ходил по комнате, сжимая и разжимая кулаки, был нервен до судорог.
В письме говорилось:
«Скажите, как честный человек, хотите ли вы быть моей женой? Только ежели от всей души, смело вы можете сказать: да, а то лучше скажите: нет, ежели в вас есть тень сомнения в себе. Ради Бога, спросите себя хорошо. Мне страшно будет услышать: нет, но я его предвижу и найду в себе силы снести. Но ежели никогда мужем я не буду любимым так, как я люблю, это будет ужасно!»
Наконец Соня спустилась, подошла к нему, посмотрела на него ясными сияющими глазами и сказала: «Разумеется, да!» Только тогда Лев Николаевич официально просил ее руки у родителей.
После объяснения с Соней Лев Николаевич настаивал, чтобы свадьба была назначена через неделю, 23 сентября.
Перед браком со Львом Николаевичем Соня, по его настоянию, прочла его дневники. И вот здесь Софья Андреевна проявила потрясающий женский такт, потрясающую женскую чуткость. А там чего только не было! Соня прочитала не всё, но пришла к поразительному выводу, который отражен в ее обширных мемуарах «Моя жизнь»: она поняла, что он еще не жил, что ему интересны были в жизни две вещи – писание и охота. Вот это 18-летняя девушка заметила сразу. Дать ему жизнь, которой он до сих пор не знал, – такова была ее задача.
Толстой был абсолютно счастлив:
«Никогда так радостно, ясно и спокойно не представлялось мне мое будущее с женой».
Однако утром 23 сентября он снова усомнился в том, а хочет ли его избранница этого брака.
«Всматриваясь в историю сватовства и женитьбы Толстого на Сонечке Берс, невозможно отказаться от сравнения ее героя с персонажем гоголевской комедии «Женитьба», надворным советником Подколесиным, – пишет Павел Басинский в книге «Лев Толстой: бегство из рая». – Та поспешность, с которой готовилась свадьба, а с другой стороны — нерешительность жениха и готовность сбежать перед венчанием напоминают сюжет «Женитьбы», где Подколесин бежит от невесты через окошко перед тем, как ехать в церковь».
Соня ответила согласием.
Процитируем дневник Льва Николаевича:
«В день свадьбы страх, недоверие и желанье бегства. Торжество обряда. Она заплаканная. <…> Ее напуганность. Болезненное что-то <…>».
Вечером 24 сентября 1862 года граф Лев Николаевич Толстой и графиня Софья Андреевна Толстая приехали в свой яснополянский рай.
Толстой записал в дневнике: «Неимоверное счастье… Не может быть, чтобы это все кончилось только жизнью».
…Ссориться они начали уже во время медового месяца, но мирились быстро и страстно. Можно сказать, что первые 10 лет их совместной жизни были абсолютно идиллические. Правда, так считают далеко не все биографы и исследователи творчества Толстого.
«Ты знаешь, Соня, – сказал как-то Лев Николаевич, – мне кажется, муж и жена — как две половинки чистого листа бумаги. Ссоры — как надрезы. Начни этот лист сверху нарезать и скоро две половинки разъединятся совсем…»
Софья Андреевна делала все, чтобы понравиться мужу: вела дом, занималась воспитанием детей, помогала супругу в работе.
«У тебя идеальная жена!» – заметил как-то Льву Николаевичу приехавший погостить в Ясную Поляну Афанасий Фет. Толстой лишь пожал плечами.
«Брак скорее пересечение двух линий: как только пересеклись, так и пошли в разные стороны», – напишет Лев Николаевич позже в своем дневнике.
Софья Андреевна в автобиографии недоумевает: «Когда именно мы с ним разошлись – уследить не могу. И в чем?..».
Позднее в повести «Чья вина?» она, пожалуй, жестоко писала о том, как тяжел был для нее физиологический контакт с мужем, как удивительны были его грубость и настойчивость. И вместе с тем Софья Андреевна, сколько можно судить по ее воспоминаниям, в первые годы замужества наслаждалась и его заботой, и его подчас доходившим до патологии вниманием, и материнством.
Лев Николаевич написал жене около 300 писем, полных дружелюбия, заботливости, беспокойства:
«Оставила ты своим приездом такое сильное, бодрое, хорошее впечатление, слишком даже хорошее для меня, потому что тебя сильнее недостает мне. Пробуждение мое и твое появление – одно из самых сильных, испытанных мной, радостных впечатлений, и это в 69 лет от 53-летней женщины!..».
Чуть позже Толстой заявит супруге, что хочет с ней развестись и уехать в Париж или Америку.
«Нашел на меня столбняк, ни говорить, ни плакать, все хотелось вздор говорить, и я боюсь этого и молчу, и молчу три часа, хоть убей – говорить не могу. Тоска, горе, разрыв, болезненное состояние отчужденности – все это во мне осталось. За что?» – писал он в дневнике.
В своей книге «Лев Толстой: бегство из рая» Павел Басинский задается вопросом:
«Кто был жертвой? Она, обычная женщина, назначенная служить гению, или он, гений, обреченный жить с обычной женщиной? Словесного ответа на этот вопрос быть не может. Ответом, который бы всех убедил, мог быть только поступок. И вот его-то Л. Н. совершил первым. Что ей оставалось? Смириться с поражением и войти в историю «кругом виноватой»? Для этого она была слишком гордой. Жаловаться, оправдываться? В конце концов именно это ей придется делать в Астапове в окружении корреспондентов…»
В конце жизни Толстой пережил крах. Рухнули его представления о семейном счастье. Лев Николаевич не смог изменить жизнь своей семьи в соответствии со своими взглядами. «Крейцерову сонату», «Семейное счастье» и «Анну Каренину» он писал на основе опыта собственной семейной жизни.
«Уж если нужно сравнение, то брак следует сравнивать с похоронами, а не с именинами, – говорил Толстой. – Человек шел один – ему привязали за плечи пять пудов, а он радуется. Что тут и говорить, что если я иду один, то мне свободно, а если мою ногу свяжут с ногою бабы, то она будет тащиться за мной и мешать мне.
– Зачем же ты женился? – спросила графиня.
– А не знал тогда этого.
– Ты, значит, постоянно меняешь свои убеждения.
– Сходятся два чужих между собою человека, и они на всю жизнь остаются чужими. …Конечно, кто хочет жениться, пусть женится. Может быть, ему удастся устроить свою жизнь хорошо. Но пусть только он смотрит на этот шаг, как на падение, и всю заботу приложит лишь к тому, чтобы сделать совместное существование возможно счастливым».
Софья Андреевна знала, что рано или поздно Толстой от нее уйдет, и боялась этого. Последние полгода она спала, держа дверь в свою комнату открытой, чтобы малейший шум разбудил ее. И не уследила. О побеге Толстого в ту ночь знали все – и слуги, и дети. Не сказали только ей…
«Пустили меня к нему доктора, – вспоминала Софья Андреевна, – когда он едва дышал, неподвижно лежа навзничь, с закрытыми уже глазами. Я тихонько на ухо говорила ему с нежностью, надеясь, что он еще слышит, – что я все время была там, в Астапове, что любила его до конца… Не помню, что я ему еще говорила, но два глубоких вздоха, как бы вызванные страшным усилием, отвечали мне на мои слова, и затем все утихло».
Она считала уход мужа своим позором, что он растоптал 48 лет их совместной жизни, которые были наполнены ее самопожертвованием. Многие впоследствии обвинят супругу Толстого в том, что она изводила гения скандалами, припадками, постоянной слежкой за ним. («И днем, и ночью все мои движенья, слова должны быть известны ей и быть под ее контролем», – жаловался он.) Мол, именно потому 82-летний старик бежал из Ясной Поляны, простудился в поезде, получил воспаление легких и умер на маленькой станции Астапово. Немногие примут во внимание, что писатель отправил жене письмо: «Не думай, что я уехал, потому что не люблю тебя. Я люблю тебя и жалею от всей души, но не могу поступить иначе, чем поступаю».
Софья Андреевна записала в дневнике: «Невыносимая тоска, угрызения совести, слабость, жалость до страданий к покойному мужу… Жить не могу».
Она пережила мужа на 8 лет. Каждый день проходила версту до могилы Толстого и меняла на ней цветы. В конце жизни Софья Андреевна призналась дочери:
«Да, сорок восемь лет прожила я со Львом Николаевичем, а так и не узнала, что он за человек… Любила я одного твоего отца».
В одном из последних писем (датировано летом 1897 года) Толстой написал жене:
«Ты дала мне и миру то, что могла дать, дала много материнской любви и самоотвержения, и нельзя не ценить тебя за это… Благодарю и с любовью вспоминаю и буду вспоминать за то, что ты дала мне».
Сергей Ишков.
Источник фото – https://kulturologia.ru
