Утром 29 сентября 1830 года Николай I прибыл Москву, охваченную холерой. За мужество, которое император проявил во время эпидемии, обрушившейся на Российскую империю в начале его царствования, Александр Пушкин посвятил ему строки из своего стихотворения «Герой».
Клянусь: кто жизнию своей
Играл пред сумрачным недугом,
Чтоб ободрить угасший взор,
Клянусь, тот будет небу другом,
Каков бы ни был приговор…
«Каков государь! Молодец!» – восхищался Александр Сергеевич.
28 августа 1830 года министр внутренних дел Арсений Закревский сообщил Николаю I о том, что на города и села центральных губерний наступает смертоносная «индийская зараза» – так в народе называли холеру, колыбелью которой считалась долина Ганга.
Во второй половине сентября холера была уже в Москве. Ничего не помогало, людей косило сотнями. Слухи о массовом заражении «индийской заразой» и повальном море множились день ото дня. Началась паника. Только за двенадцать дней город покинули около 60 тысяч москвичей.
Чтобы пресечь ложные слухи, которые «производят безвременный страх и уныние», московский военный генерал-губернатор князь Дмитрий Голицын предписал издать при временном Медицинском совете «особливую ведомость ежедневно или через день, смотря по тому, как потребует нужда». Этой ведомостью стали так называемые «холерные листы» – приложение к «Московским ведомостям», в которых горожане могли узнать о санитарной обстановке в Москве и мерах профилактики заболевания. Также в этих «листах» публиковались адреса больниц и сведения об умерших от заразы.
Понятно, что с целью успокоить москвичей в этих бюллетенях были весьма благоприятные прогнозы и крайне оптимистичная статистика. Но, несмотря на это, болезнь продолжала свирепствовать, одни умирали, а другие спасались бегством. Закрывались фабрики, магазины, рынки и учебные заведения.
Город заливали хлоркой. Подступы к Москве заблокировали карантинные заставы.
25 сентября в Успенском соборе преосвященный митрополит Филарет (Дроздов) совершил соборное «молебствие с коленопреклонением о прекращении заразы в Отечестве», после чего крестный ход обошел все кремлевские храмы. В «холерном листе» так описывалось это событие:
«Жители московские в сердечном умилении обращались к святому угоднику, который в течение веков, бодрствуя над своей земною отчизною, хранит ее от всяких напастей, и он внял, кажется, их теплым молитвам: в этот день умерло в Москве гораздо менее, чем в самое благополучное время: много бо может молитва праведника споспешествуема».
Еще в середине сентября 1830 года генерал-губернатор Москвы князь Дмитрий Голицын получил от Николая I следующее послание:
«С сердечным соболезнованием получил я Ваше печальное известие… Я приеду делить с Вами опасности и труды. Преданность в волю Божию! Я одобряю все Ваши меры. Поблагодарите от меня тех, кои помогают Вам своими трудами. Я надеюсь всего более теперь на их усердие».
29 сентября Николай Павлович прибыл в Москву. Первым делом он посетил Голицына, затем отправился в Иверскую часовню, где долго молился, стоя на коленях перед иконой Богородицы. В тот же день император прибыл на молебен в Успенский собор Кремля, где Московский митрополит Филарет встретил его словами: «Благословен грядый на спасение града сего!»
В «Русском архиве» (1901 год) напечатано письмо современника, А. Я. Булгакова, об этом событии:
«Подъехав к дому генерал-губернатора князя Д. В. Голицына, Государь не велел никому двигаться с места, а только показать одному дорогу к Князеву кабинету. Он, по своему обыкновению долго нежиться и работать в постели, недавно встал, был в халате своем перед зеркалом маленьким, чистил рот. Вообрази же себе удивление князя, увидевшего в зеркале лицо Государя, за ним стоявшего… Он вскочил со стула испуганный. Первые слова Государя были: «Надеюсь, князь, что все в Москве так же здоровы, как вы?» – после чего стал расспрашивать князя обо всем. Потом Его Величество поехал к Иверской Божией Матери, где молился, стоя на коленях. Несметная толпа народа сопровождала Царя до дворца, где Его Величество изволил переодеться, принять митрополита Филарета и, надев ленту, пойти в собор. Тут встретил его митрополит со словами: «Благословен грядый на спасение града сего!». Столица казалась пустой, мертвой – и вдруг оживились, забыли о холере и самые трусы: все одним заняты – неожиданным прибытием Государя… Государь-то какой ангел! Всем известно, как он любит Императрицу и детей своих, – он оставляет непринужденно все, что сердцу его дорого, ценно, чтобы лететь в Москву, которую ему описали жертвою смертоносной лютой заразы. Это будет в истории написано золотыми буквами».
Приезд императора в зараженную Москву вызвал у ее жителей небывалое воодушевление.
«Такое царское дело выше славы человеческой, поелико основано на добродетели христианской, – сказал Филарет Николаю I. – С крестом встречаем тебя, Государь, да идет с тобою воскресение и жизнь…»
Народ у Иверской часовни и у Успенского собора громко восклицал:
«Ты – наш отец, мы знали, что ты к нам будешь, где беда, там и ты, наш родной».
Вот что об этом писал свидетель тех событий, дипломат и сенатор Александр Булгаков:
«Я видел Москву 28 сентября и видел ее в следующий день внезапного прибытия Государя. Какая мгновенная перемена приметна была! Казалось, что не тот город это был, не те же люди: грусть, тоска, отчаяние заменились радостию, бодростию и доверием, и все те, кои прятались, начали выходить из домов своих и показываться в свете. Спокойствие, которое являлось на челе Государя, сообщалось самым малодушным людям…
Надобно было видеть, как народ как бы невольно повергался в землю везде, где Государя встречал он на улицах, повторяя: «Ах! Ты отец наш! И мор-то тебя не устрашает! Буди с тобою благодать Господня!» Надобно было видеть Кремлевскую площадь, покрытую бесчисленным множеством народа, стекавшегося отовсюду, чтобы хотя издалека видеть своего царя. Никакая полиция и пушки не в силах были бы удержать жителей московских, стремившихся к нему навстречу: домашние обязанности, занятия и самая холера – все было забыто в сии дни радости».
Другой очевидец событий, профессор Московского университета Михаил Погодин, отмечал:
«Нельзя описать восторга, с которым встретил его народ, тех чувствований, которые изображались на всех лицах: радость, благодарность, доверенность, преданность… Родительское сердце не утерпело. Европа удивлялась Екатерине Второй, которая привила себе оспу, в ободрительный пример для наших отцов. Что скажет она теперь, услышав о готовности Николая делить такие труды и опасности наравне со всеми своими подданными?»
Николай I пробыл в Москве до 7 октября. Он посещал общественные учреждения, отдавал распоряжения, и — главным образом – направлял и ободрял власти.
Сопровождавший императора шеф жандармов, главный начальник III отделения Собственной Его Императорского Величества канцелярии граф Александр Бенкендорф вспоминал:
«Государь сам наблюдал, как по его приказаниям устраивались больницы в разных частях города, отдавал повеления о снабжении Москвы жизненными потребностями, о денежных вспомоществованиях неимущим, об учреждении приютов для детей, у которых болезнь похитила родителей, беспрестанно показывался на улицах; посещал холерные палаты в госпиталях, <…> устроив и обеспечив все, что могла человеческая предусмотрительность».
Буквально за несколько часов скончался зараженный придворный старик лакей, который находился при комнате государя. Умирали и другие приближенные, обитавшие с ним во дворце. Николай Павлович и сам едва не заболел: сутки он пребывал в лихорадке, но врачам все же удалось спасти его от заразы. Вот что об этом писал Бенкендорф:
«Холера, однако же, с каждым днем усиливалась, а с тем вместе увеличивалось и число ее жертв. Лакей, находившийся при собственной комнате государя, умер в несколько часов; женщина, проживавшая во дворце, также умерла, несмотря на немедленно поданную ей помощь. Государь ежедневно посещал общественные учреждения, презирая опасность, потому что тогда никто не сомневался в прилипчивости холеры.
Вдруг за обедом во дворце, на который было приглашено несколько особ, он почувствовал себя нехорошо и принужден был выйти из-за стола. Вслед за ним поспешил доктор, столько же испуганный, как и мы все, и хотя через несколько минут он вернулся к нам с приказанием от имени государя не останавливать обеда, однако никто в смертельной нашей тревоге уже больше не прикасался к кушанью. Вскоре затем показался в дверях сам государь, чтобы нас успокоить; однако его тошнило, трясла лихорадка, и открылись все первые симптомы болезни. К счастью, сильная испарина и данные вовремя лекарства скоро ему пособили, и не далее как на другой день все наше беспокойство миновалось».
Пока Николай I был в Москве, увеличилось число больниц, были открыты приюты для осиротевших детей, богадельни для одиноких стариков. Государь за всем наблюдал. Постепенно болезнь начала отступать.
В Твери Николай Павлович, соблюдая им же установленный закон, провел 11-дневный карантин во дворце покойной великой княгини Екатерины Павловны. В Царское Село он прибыл 20 октября.
Как уже говорилось выше, к приезду императора в Москву относится стихотворение Пушкина «Герой», напечатанное впервые в «Телескопе» Надеждина без подписи автора.
Самого Александра Сергеевича, как известно, в то время в Москве не было, он находился в Болдине.
«В этом стихотворении самая тонкая и великая похвала нашему славному Царю. Клеветники увидят, какие чувства питал к нему Пушкин, не хотевший, однако ж, продираться со льстецами», – писал Погодин князю П. А. Вяземскому при отправке стихотворения.
«Только по смерти Пушкина, – писал в свою очередь Гоголь, – обнаружились его истинные отношения к Государю и тайны двух его лучших сочинений («Герой» и «К Н.»). Никому не говорил он при жизни о чувствах, его наполнявших, и поступал умно… Пушкин высоко слишком ценил всякое стремление воздвигнуть падшего. Вот отчего так гордо затрепетало его сердце, когда услышал он о приезде Государя в Москву во время ужасов холеры, – черта, которую едва ли показал кто-либо из венценосцев и которая вызвала у него эти замечательные стихи».
Бесстрашная поездка Николая I в Москву вдохновила еще двух поэтов. А. А. Дельвиг 13 октября 1830 года написал следующие строки:
Москва уныла: смерти страх
Престольный град опустошает;
Но кто в нее, взирая прах,
Навстречу ужаса влетает?
Петров потомок, Царь, как он
Бесстрашный духом, скорбный сердцем,
Летит, услыша русский стон,
Венчаться душ их самодержцем.
Поэт Иван Иванович Козлов в том же 1830 году писал:
Когда долг страшный, долг священный
Наш Царь так свято совершал,
А ты, наш пастырь вдохновенный,
С крестом в руках его встречал, –
Ему небес благоволенье
Изрек ты именем Творца,
Пред Ним да жизнь и воскресенье
Текут и радуют сердца!
Да вновь дни светлые проглянут,
По вере пламенной даны,
И полумертвые восстанут,
Любовью царской спасены.
В «Дневнике» князя П. А. Вяземского 6 ноября 1830 года есть такая запись:
«Приезд Государя в Москву есть точно прекраснейшая черта. Тут есть не только небоязнь смерти, но есть и вдохновение, и преданность, и какое-то христианское и царское рыцарство, которое очень к лицу владыке. Странное дело, мы встретились мыслями с Филаретом в речи его Государю. На днях, в письме к Муханову, я говорил, что из этой мысли можно было бы написать прекрасную статью журнальную. Мы видели царей в сражении. Моро был убит при Александре, это хорошо, но тут есть военная слава, есть point d’honneur: нося военный мундир и не скидывая его никогда, показать себя иногда военным лицом. Здесь нет никакого упоения, нет славолюбия, нет обязанности. Выезд Царя из города, объятого заразой, был бы, напротив, естествен и не подлежал бы осуждению, следовательно, приезд Царя в таковой город есть точно подвиг героический. Тут уж не близ Царя – близ смерти, а близ народа – близ смерти».
Благодаря визиту императора в зараженную Москву была решена одна из самых главных задач: в Первопрестольной удалось предотвратить «холерные бунты».
В Северную столицу холера пришла летом 1831 года, и, в отличие от Москвы, Николаю Павловичу здесь не удалось предотвратить мятеж и избежать жертв. Но это уже совсем другая история.
Сергей Ишков.
Фото с сайта ru.wikipedia.org
