25 февраля 1997 года не стало писателя, литературоведа и критика Андрея Синявского.
За 31 год до этого, 14 февраля 1966 года, в Советском Союзе завершился уголовный процесс, фигурантами которого стали Андрей Синявский и Юлий Даниэль. Писателей обвинили в том, что они своими произведениями, изданными за рубежом, опорочили советский государственный и общественный строй.
Процесс, который вел председатель Верховного суда РСФСР Лев Смирнов, подробно освещался в «Известиях» и «Литературной газете». Так, например, в «Известиях» секретарь Московского отделения Союза писателей Дмитрий Еремин в статье «Перевертыши» назвал произведения Синявского и Даниэля пасквильными, образчиками антисоветской пропаганды, «выстрелами в спину народа, борющегося за мир на земле и за всеобщее счастье».
«Я тайными каналами переправлял за границу рукописи и, скрывая свое имя, печатался на Западе под псевдонимом Абрам Терц, – писал в 1982 году Андрей Синявский. – Меня разыскивали как преступника, я знал об этом и понимал, что рано или поздно меня схватят. (…) В результате само писательство приобретало характер довольно острого детективного сюжета, хотя детективы я не пишу и не люблю и, как человек, совсем не склонен к авантюрам. Просто я не видел иного выхода для своей литературной работы, чем этот скользкий путь, предосудительный в глазах государства и сопряженный с опасной игрой, когда на карту приходится ставить свою жизненную судьбу, свои человеческие интересы и привязанности. Тут уж ничего не поделаешь. Надо выбирать в самом себе между человеком и писателем. Тем более опыт писательских судеб в Советском Союзе дает понимание, что литература – это рискованный и подчас гибельный путь, а писатель, совмещающий литературу с жизненным благополучием, очень часто в советских условиях перестает быть настоящим писателем».
Синявский и Даниэль не признали своей вины ни полностью, ни частично. Напрасно Андрей Донатович пытался объяснить суду, что в его произведениях изложены не политические взгляды и убеждения, а его писательская позиция, что ему, как писателю, близок фантастический реализм с его гиперболой, иронией и гротеском. Заявив, что Синявский и Даниэль, – «люди с двойным дном», «внутренние эмигранты», прокурор обвинил их в антигосударственной деятельности. В итоге Андрей Синявский получил семь лет лишения свободы, Даниэль – пять.
После отбытия срока Синявский, которого освободили в июне 1971 года, в 1973 году эмигрировал во Францию и стал профессором русской литературы в университете Париж-Сорбонна (Париж IV).
Однако за рубежом все сложилось совсем не гладко. В эмигрантских кругах Андрея Синявского и Марию Розанову не принимали и откровенно осуждали за независимость мышления и собственную точку зрения. Издатели отказывались печатать Синявского, и он оказался в эмиграции едва ли не изгоем.
«Последние годы жизни Андрея Донатовича не принесли ему успокоения, – писал в книге «Воспоминания старого пессимиста. О жизни, о людях, о стране» историк мирового искусства Игорь Голомшток. – Уже был опубликован гэбэшный документ, из которого явно следовало, что информация о якобы сотрудничестве Синявского с КГБ поступила прямо из этой конторы, (…) но эмигрантская общественность не успокоилась и травля писателя продолжалась. (Идейные противники Синявского из диссидентской и эмигрантской среды распространяли информацию о том, что Синявский сотрудничал с КГБ СССР. В частности, выезд Синявского и его супруги Марии Розановой во Францию расценивался ими как операция советских спецслужб с целью внедрения «агентов влияния» в эмигрантское сообщество. – С. И.).
Примерно за год до смерти Андрея, на очередном эмигрантском сборище в Париже (…) снова раздались обвинения Синявского во всех смертных грехах. Андрей вышел из зала и упал. В больнице у него диагностировали инфаркт. Ему категорически запретили курить, а через полгода у него обнаружился рак легких и вскоре метастазы перешли в мозг».
Игорь Наумович Голомшток вместе с женой часто приезжал из Лондона в Фонтене-о-Роз под Парижем, где жили Синявские.
«Настроение Андрея, как правило, было подавленным, – вспоминал он. – У меня создавалось впечатление, что ото всех этих нападок, обвинений, оскорблений, от докучливых гостей, ненужных разговоров, ото всей этой давящей реальности он все глубже погружается в себя. Он уходил в работу, писал свой последний роман «Кошкин дом», перечитывал любимые книжки. Отношениям с людьми он предпочитал общение со своим котом Каспархаузером и с пернатыми: «…устроился на заветной скамеечке кормить сдобными крошками голубей и воробьев… А я-то знал их уже в лицо, пофамильно. Журил, когда дрались из-за моей корки. Воспитывал. Читал стихи… И они меня тоже знали в лицо, птицы», – писал Синявский в последнем своем блестящем эссе «Путешествие на Чёрную речку». Розанова называла все это «игрой на понижение». Но это была не игра, это была натура. Синявский, например, органически не мог первым войти в чужую дверь, а в последнее время начинал раздражаться, когда его упорно пропускали вперед. За столом, когда приходили гости, он большей частью молчал и тянулся к рюмке. Как тогда, в Москве, алкоголь помогал Андрею снять напряжение от постоянного ожидания ареста, так теперь он служил верным средством выбросить из головы тягучие мысли и уйти от реальности в светлый мир воображения. К этому прибавилась еще и болезнь».
Андрея Синявского возили к различным врачам и целителям. Иногда следовал короткий период улучшения, за которым наступал провал. В последние месяцы жизни Синявский почти не вставал с постели. Его кормили с ложечки, не давали пить, и он страдал от жажды… Синявского не стало 25 февраля 1997 года.
«В Париж я прилетел за день до похорон, гулял по любимым кварталам шестого аррондисмана, а ближе к вечеру позвонил – уточнить время. «Если приедете прямо сейчас, гроб еще открыт, есть шанс увидеть Синявского, – сообщила вдова. – Да к тому же в виде пирата». Много лет зная Марью Васильевну, я сказал: «Да ну вас». Она вдруг возбудилась: «Почему это «да ну вас»? Когда умер Жерар Филипп, его хоронили не в партикулярном платье, а в костюме Сида. Почему Синявский, который всю жизнь был флибустьером, не может лежать в гробу в виде пирата?». Холодея, я понял, что она не шутит, и поехал. В подпарижском городке Фонтене-о-Роз я не был несколько лет, но дорогу нашел, вспомнив перекресток с алжирской забегаловкой «Колибри», где еще в самый первый приезд, в 79-м, ел с Синявскими кус-кус. В трехэтажном каменном доме на улице Бориса Вильде все было так же, но Марья Васильевна повела на второй этаж, где в окружении икон, книг, подсвечников в виде купчих, прялок стоял на подставках гроб. В гробу лежал Андрей Донатович с пиратской повязкой на глазу.
Давным-давно, в темные годы, литературовед и критик Андрей Синявский стал посылать на Запад свои сочинения под вызывающим, украденным у одесского бандита («Абрашка Терц, карманник всем известный») псевдонимом Абрам Терц. Потом был арест и знаменитый суд 66-го года, на котором литераторов – Андрея Синявского и Юлия Даниэля – судили за литературные произведения, даже не притворяясь, не позаботившись сочинить иных обвинений. С того суда и принято вести отсчет советского диссидентства как общественного явления.
Отпевание Андрея Синявского проходило не в известном всем и каждому главном православном соборе Парижа – Александра Невского на улице Дарю, а в небольшом деревянном храме на северной окраине города. И похоронили Синявского не на Сен-Женевьев-де-Буа, где покоятся деятели русского зарубежья, включая знаменитостей – от Бунина, Тэффи и Мережковского до Галича, Тарковского и Нуреева – и где по рангу лежать бы Андрею Донатовичу, а на муниципальном кладбище городка Фонтене-о-Роз. Как написал Петр Вайль: «Синявский предпочел соотечественникам – соседей. Улегся на скромном французском кладбище скромного французского городка».
Когда-то Андрей Донатович в своем эссе о Борисе Свешникове написал: «Грустное чувство свободы и светлого одиночества – то, что и нужно художнику». Это то, в чем больше всего нуждался сам Синявский и в чем ему всегда отказывала судьба. «Его преследовали в России, его травили в эмиграции, – писал Игорь Голомшток. – Синявского хоронили на местном кладбище в Фонтене-о-Роз, отпевал его московский священник Вигилянский. На похороны приезжали из Москвы друзья Синявских – Андрей Вознесенский, Виталий Третьяков (тогдашний главный редактор «Независимой газеты»). Андрей Вознесенский бросил в могилу горстку российской земли. Собралось довольно много народу: французские соседи, знакомые, хозяйка кафе недалеко от дома, куда Андрей частенько заглядывал, мэр Фонтене-о-Роз, сказавший в надгробной речи, что его город гордился своим знаменитым согражданином. Из Москвы никаких официальных соболезнований не поступило».
К слову, Петр Вайль насчет горстки российской земли прошелся таким саркастическим замечанием: «Знаменитый поэт, давно освоивший похоронный жанр, привез горшок с землей с могилы Пастернака. Хочется думать, что земля набиралась из фикуса в посольстве – иначе пастернаковская могила должна напоминать карьер. Горшок опростался в яму, и тут Марья Васильевна прервала речи, сказав, что покойный был человек антиторжественный и веселый, поэтому пора идти в дом – выпивать, закусывать и рассказывать анекдоты, которые он так любил».
Сергей Ишков.
Фото ru.wikipedia.org, kulturologia.ru
