Тема широкая, затрагивает многие стороны нашего исторического и настоящего бытия. У нас почему-то иногда путают традиционные ценности с возвращением в прошлое, в идеологию и практику недавних и давних исторических лет.
Отдельный сопутствующий случай – словосочетание «возвращение к традиционным ценностям», распространенное в общественно-политическом пространстве. Это выражение, если вникнуть в слова, означает, что мы ушли от традиционных ценностей и надо непременно к ним вернуться, дабы сохранить порядок в мироздании.
На самом деле ничего подобного не было и нет.
Традиционные ценности сформулированы в незапамятные времена в Заповедях Господних:
– Не делай себе кумира и никакого изображения того, что на небе вверху, что на земле внизу, и что в воде ниже земли. Не поклоняйся им и не служи им…
– Не произноси имени Господа, Бога твоего, напрасно…
– Почитай отца твоего и мать твою…
– Не убивай.
– Не прелюбодействуй.
– Не кради.
– Не произноси ложного свидетельства на ближнего твоего.
– Не желай дома ближнего твоего; не желай жены ближнего твоего, ни раба его, ни рабыни его, ни вола его, ни осла его, ничего, что у ближнего твоего.
Испокон веков мир жил и живет, соблюдая эти традиционные ценности. Хотя, конечно, были и бывают отступления от них, нарушения Заповедей Божьих. Но они всегда осуждались и осуждаются моральным кодексом и Уголовным кодексом тоже.
У нас в последние годы, повторю, почему-то начали путать традиционные ценности с возвращением в прошлое, в идеологию и практику недавних и давних исторических лет.
В частности, в дискуссиях на XI Петербургском международном юридическом форуме некоторые российские высокопоставленные представители призывали отменить 13-ю статью Конституции РФ, которая гласит: «В Российской Федерации признается идеологическое многообразие. Никакая идеология не может устанавливаться в качестве государственной или обязательной».
В развитие темы предлагалось ввести национально-государственную идеологию, взяв для примера известную триаду первой половины XIX века: самодержавие, православие, народность.
Следующий пример – другого уровня, далеко не такой масштабный, можно сказать – частный. Но он говорит о том, что дискуссии на тему традиционных ценностей имеют широкое распространение. Режиссер, бывший художественный руководитель МХАТа в интервью прессе заявил:
«Избирательное право, если его и оставлять, должно быть совершенно другим. Конечно, избирательное право нужно давать главе семьи, мужчине. Иметь он должен столько бюллетеней, сколько у него детей. И вот вся семья должна голосовать за.
Понятно, многие вспомнили «Домострой». Над режиссером можно было бы поиронизировать, но здесь «домостроевские мечтания» увязаны еще и с видением политического устройства общества и государства.
«В демократию я не верю, это точно… Я верю в вертикаль, я верю в иерархию… Глава России был богопомазанный… Надо вернуть эту практику. Не обязательно царь. Есть разные варианты».
При этом театральный деятель обосновывает свои инвективы «традиционными ценностями», защиту которых он давно декларирует в публичном пространстве.
Общественное внимание к вышеприведенным и другим подобным высказываниям вызвано тем, что всё вместе так или иначе резонирует с вечными дискуссиями о российском особом пути. А они стали актуальными в последние годы.
Пять лет назад профессор факультета социальных наук Научно-исследовательского университета Высшей школы экономики Александр Оболонский отмечал: «Вообще, сама по себе идеологема «особого пути» – вещь не оригинальная… Так, в странах Латинской Америки одно время пользовались популярностью клише, порой звучащие для нашего уха забавно и узнаваемо: «аргентинская державность», «особая чилийская духовность», «уругвайская всечеловечность», «перуанский народ-богоносец». Разумеется, каждое – в соответствующей стране».
Еще раньше о том же говорил экономист и социолог профессор Дмитрий Травин:
«Миф об особом пути зависит от двух мифотворцев: от народа и от власти. Власть, естественно, пытается использовать этот миф в своих интересах… Но власть такого рода мифы не может творить без народа… Многие народы мира (и русские здесь далеко не первые) в определенной ситуации предпочитают думать, что именно они, именно этот народ, совершенно особый… Здесь не так важно, что конкретно придет нам в голову. Важно само желание ощутить себя особыми».
Я не раз писал, что, в принципе, у всех народов свой «особый путь». Исторически.
Например, у венгров. От соседства и родства с нашими хантами и манси до названия «гунны» – «хунгари» – «венгры» и до Австро-Венгерской империи.
У болгар – от тюркоязычных степняков-кочевников до основателей славянской письменности.
У испанцев – от арабской колонии до владычицы морей и до сегодняшней европейской страны. Без мании величия. Хотя испанский язык – четвертый по распространенности в мире после китайского, хинди и английского.
В современном значении и понимании теория «особого пути» зародилась в Германии в конце XVIII – начале XIX веков. Тогда немцы, уязвленные цивилизационным отставанием от англичан и французов, утверждали свое превосходство тем, что они – «духовно выше», они – нация великих философов, писателей… Как будто у англичан не было Шекспира, у итальянцев – Данте. Так чуть ли не впервые обозначилось противопоставление «культуры» и «цивилизации», существующее до сих пор. Хотя, на мой взгляд, тут больше схоластики или терминологической усложненности, поскольку «цивилизация» – часть «культуры» в глобальном смысле. (В 1980-е годы мой покойный друг, критик и литературовед Евгений Сергеев говорил, что, в принципе, «национальных культур» нет, «национальное» – всего лишь орнаментовка в мировой картине).
Понятно, вместе с распространением немецкого научно-культурного влияния идеи «немецкого особого пути» (Deutscher Sonderweg) попали в Россию. Но, видимо, поначалу не принимались и не проявляли себя. Вполне возможно, что толчок им был дан от противного – от «Философических писем» Чаадаева, который писал, в частности:
«Дело в том, что мы никогда не шли вместе с другими народами, мы не принадлежим ни к одному из известных семейств человеческого рода… В крови у нас есть нечто, отвергающее всякий настоящий прогресс. Одним словом, мы жили и сейчас еще живем для того, чтобы преподать какой-то великий урок отдаленным потомкам, которые поймут его; пока, что бы там ни говорили, мы составляем пробел в порядке разумного существования».
Тогда-то, после выхода в свет первого «Письма», после того, как журнал «Телескоп» закрыли, издателя Николая Надеждина сослали в коми-зырянские края, а Чаадаева объявили сумасшедшим, и появились первые предпосылки теории «российского особого пути», выдвинутые его идейными противниками в качестве возражения. Затем они оформились в знаменитую триаду министра просвещения графа Уварова: «Православие, самодержавие, народность». Хотя в ней ничего особого и не было: во всех странах государство строилось на организующей, централизующей роли религии и монаршего правления. Несколько иное и терминологически новое – народность. Под ней подразумевалось единение народа и царя, народа и власти. Затем «народность» приобрела широкое значение. Включая и значимые произведения русской классической литературы. Гоголь писал, а вслед за ним повторил Белинский: «Истинная национальность (народность. – С. Б.) состоит не в описании сарафана, но в самом духе народа». В официальном и некотором неофициальном общественном обороте «народность» также трактовалась если не как демократичность, то как близость власти к народу, забота о народе.
Одним словом, «особый путь» – и доныне актуальная общественная дискуссия.
Незамечаемый и незамеченный исследователями парадокс в том, что и Чаадаев, и его противники говорили об одном и том же – об особом пути. Только Чаадаев – в негативном ключе, а его противники – в позитивном.
Другими словами можно сказать, что идея российского особого пути полностью укладывается в теорию Гегеля о единстве и борьбе противоположностей. В данном случае – крайностей.
Диалектика.
В общем же и в целом, исторически неумолимо и объективно каждый народ и каждая страна идут к одной цели и одним путем – путем создания счастливой, благополучной жизни для своих граждан.
Сергей Баймухаметов.
Исаак Левитан, Владимирка, 1892
