В декабре 1988 года в журнале «Трезвость и культура» начали впервые публиковать, правда в сокращенном варианте, поэму Венедикта Ерофеева «Москва – Петушки», уже давно разошедшуюся на цитаты.
Еще на рубеже 1960 – 1970-х годов поэма «Москва – Петушки», появившаяся на свет осенью 1969 года, стала бестселлером самиздата, затем – «тамиздата».
«Мало найдется в стране интеллигентных квартир, студенческих и иных общежитий, где ее не прочли бы в очередь с «Доктором Живаго» Бориса Пастернака или «Собачьим сердцем» Михаила Булгакова. Словом, со всем тем, что составило «вторую русскую культуру» в пору общественного застоя, – говорилось в статье, предваряющей публикацию в журнале «Трезвость и культура». – Судьба уготовила повести (в статье произведение Ерофеева называется именно повестью, а не поэмой. Авторское обозначение жанра «Москвы – Петушков» – поэма или «трагические листы». — С. И.) Венедикта Ерофеева место в этом почетном, но и опасном ряду».
Первая публикация поэмы «Москва – Петушки» была в № 12 «Трезвости и культуры» за 1988 год и в № 1 – 3 за 1989 год.
Автор журнальной статьи «Безбоязненность искренности» Сергей Чупринин задавался вопросом: чем же это произведение отпугивало советских издателей? Почему напрочь, казалось бы, лишенная «политического нерва» исповедь российского алкоголика долгие годы считалась у нас «антисоветчиной»? Причина этого, как считал Сергей Чупринин, «в редкостно высоком уровне авторской, художественной искренности и правдивости».
«Венедикт Ерофеев беспощаден по отношению и к своему «лирическому герою» – Веничке, и к его случайным спутникам, – писал в 1988 году Сергей Чупринин. – Он ни на секунду не забывает, что воссоздает искаженную реальность и деформированную систему нравственных координат. Он показывает, как алкоголь калечит душу, смещает самооценки и оценки происходящего, уродует любые порывы, в том числе и порыв к идеалу, любви и красоте. Он злится, он негодует, но он же, впрочем, и горюет, видя, на что расходуется недюжинная Веничкина энергия, на что тратятся его душевные силы. Он под дых бьет каждую — пусть даже редкую, заранее виноватящуюся — Веничкину попытку самоправдаться, других укорить собственным несчастьем и собственной сиростью. Но он же, поглядите-ка, Веничку и жалеет, сострадает ему <…> Оказывается, что аттическая соль, щедрыми пригоршнями рассыпанная по страницам повести «Москва-Петушки», не враждебна поэзии, а фарс не враждебен трагедии. <…> Плох ли Веничка, хорош ли, но он — один из нас».
По мнению Сергея Чупринина, Венедикт Ерофеев сумел вскрыть проблему русского пьянства и показать трагический его результат.
В 1988-м «Москву – Петушки» решили легализовать как текст, соответствующий требованиям момента, — то есть как разоблачение искореняемого порока: вот до чего может довести себя советский человек, если будет мешать кубанскую с розовым крепким. Текст удалось опубликовать под знаком инициированной властями борьбы с пьянством, и статья Чупринина послужила своеобразной «охранной грамотой», без которой обнародование ерофеевского произведения не представлялось бы возможным.
Уникальность произведения Венедикта Ерофеева «Москва – Петушки» – особенности стиля, специфика жанровой принадлежности, синтез трагического и смехового мироощущения — стала причиной появления большого числа исследований, посвященных различным аспектам воплощения авторского замысла.
Литературовед Игорь Фоменко отмечал:
«Загадка поэмы в том, что всякое ее понимание убедительно и не противоречит другим. <…> Ее можно читать и так и эдак, и все будет правильно, доказательно и не будет противоречить другим толкованиям <…>».
Исследователи отмечали, что особенность композиции произведения Ерофеева придает ему характер странствия, вызывая ассоциации с духовной литературой; уделяли большое внимание связи «Москвы – Петушков» с Библией, романами Достоевского, «Мастером и Маргаритой» Булгакова, произведениями Радищева, Гоголя, Стерна… К слову, на близость «Москвы – Петушков» с «Мертвыми душами» Гоголя указывает уже само название: обозначение жанра как поэмы. Гоголевские мотив «пути» и «герой пути» превращаются у Ерофеева в блуждание по заколдованному кругу, где начало одновременно является его концом.
Сказывается и гоголевская традиция смеха «сквозь невидимые миру слезы», которая постоянно напоминает о себе в поэме, и иногда Ерофеев дает увидеть нам скрываемое:
«О, какая чернота! И что там в этой черноте – дождь или снег? Или просто я сквозь слезы гляжу в эту тьму? Боже».
Самым спорным вопросом является финал произведения «Москва – Петушки». Так, литературный критик, писатель Вячеслав Курицын в статье «Мы поедем с тобою на «А» и на «Ю» предположил, что главный герой поэмы мертв и что его загробное путешествие реально отразило общественную и культурную жизнь страны 1960 – 1970-х годов. Железная дорога, по Курицыну, не средство передвижения, а один из мистических символов Советского государства. С этим символом возникают соответствующие ассоциации — лагерь, тюрьма, заключение, смерть.
«Железная дорога в России — не средство передвижения, – писал Вячеслав Курицын. – Ее переживают как один из мистических символов страны. Быть может, она ведет в царство мертвых. Поезд — лодка Харона. Или же он сам есть царство мертвых, или нечто расположенное на грани яви и сна. Предположим, что Веничка Ерофеев мертв. Это не менее логично, чем предположить, что он жив. Он <…> вне времени, в измененном состоянии. Сквозь «реальное» просвечивает «иное», в этом мире мы прозреваем другой — как раз ситуация поезда, сочетающего-соединяющего концы и начала, черное и белое, жизнь и смерть. Если Веничка мертв, то его путешествие можно рассматривать как метафору странствий души в загробном мире. Все пять элементов загробного путешествия, соответствующих православному канону: возвращение — мытарства — рай — ад — обретение места, — присутствуют в поэме. Было бы наивно рассчитывать, что «Москва – Петушки» строго повторяет структуру загробного странствования души. Но с допустимыми поправками схема отыгрывается в произведении дважды: на уровне всей поэмы и на уровне одного дня, непосредственно предшествовавшего Веничкиной одиссее.
Когда человек умирает, душу его встречают ангелы — все помнят, что они появляются в «Москве-Петушках» на первых страницах. Начинается поэма с «дней возвращения» — это и похмелье, и повторяющиеся одна за другой сцены «прежней» жизни. «Мытарств», т. е. сцен разборок души с некими таинственными силами, не так уж и много, и они как бы размазаны по всему тексту. Веничку судят не ангелы и не бесы. На протяжении всей поэмы Веничка только и делает, что отвечает перед самим Богом. Художнику совестно, что он не может сделать жизнь лучше и чище. Никто ничему не поучается, всю вину и страдания Ерофеев готов взять на себя — и берет на себя. Далее душе демонстрируют рай. Это благословенные Петушки, где не молкнет пение птиц и не отцветает жасмин. После рая душе показывают ад; он занимает более половины поэмы. <…> Когда Веничка приедет — не в Петушки, а в Москву, он встретит на улице страшную четверку (четыре всадника тьмы?) и, убегая от нее в ночном ужасном пейзаже, окажется наконец у Кремля — символа ада, — и ад восторжествует… К этому моменту, видимо, судьба Веничкиной души уже решена, определена его сороковая ступенька (на 40-й день душа обретает предназначенное ей место). Мы знаем, какой страшный ждал ее конец…».
Есть те, кто сравнивает путешествие Венички с мистическими опытами героев Карлоса Кастанеды. По дороге в Икстлан дон Хенаро встречает разных людей, постепенно понимая, что все они нереальны, а в Икстлан (у Ерофеева – Петушки) ему никогда не попасть – это лишь символ всего, к чему стремится человек в своем сердце.
Если в поэме действительно описывается мистическое путешествие уже умершего человека, то это объясняет странную оптику зрения Венички, его разговоры с ангелами и являющиеся ему потусторонние сущности.
Интерпретаторы поэмы «Москва – Петушки» отмечали Веничкино юродство, его «подражание Христу». Помимо частого обыгрывания евангельских цитат, Веничка настаивает на своей кротости, «малодушии», желании найти «уголок, где не всегда есть место подвигу». Библейские цитаты приводятся в поэме как дословно, так и в достаточно вольном пересказе, значительно измененном виде, но и в этом случае сохраняют элемент узнаваемости. Сквозь всю поэму проходит тема смерти и воскресения, отчетливо ориентированная на Евангелие. По наблюдениям литературоведа Юрия Левина, цитируются «Евангелие от Матфея», «Евангелие от Марка», «Евангелие от Иоанна», «Откровение Святого Иоанна (Апокалипсис)», «Песнь Песней», Экклезиаст, Пророки, Второзаконие и т. д.
Веничка безумен по меркам мира сего — «с тех пор, как помню себя, я только и делаю, что симулирую душевное здоровье» — и в каком-то смысле умер для мира, который требует от него постоянно карабкаться по ступенькам пирамиды потребностей: «Я остаюсь внизу и снизу плюю на всю вашу общественную лестницу». Персонажи произведений Венедикта Ерофеева противопоставлены не только социуму, но и всему окружающему миру, враждебной действительности.
Такие маргинальные явления, как алкогольный бред, галлюцинации, состояния измененного сознания, становятся одними из основных объектов авторской рефлексии.
Эстетическая оценка Венедиктом Ерофеевым мироустройства сводится к тому, что мир утратил свою целостность. В своих произведениях автор манифестирует свободу, как личную, так и творческую. Зачастую для этого ему приходится использовать такой эпатирующий прием, как уход в измененное состояние сознания.
«Москва – Петушки» заканчивается фразой: «И с тех пор я не приходил в сознание». Этот же мотив звучит и в ерофеевских «Записках психопата», «Благой вести». Герой выбирает для себя пребывание в бессознательном состоянии, так как сознание, поочередный выход из сна и алкогольного опьянения, приносит только боль, открывает трезвую и жестокую картину мира. Поэтому смерть в общепринятом восприятии, как полагает ряд исследователей творчества Венедикта Ерофеева, как раз и значит для героя долгожданное возрождение, является единственно возможным выходом в иную (свою) реальность.
Веничка никогда не доедет до своей станции. По мнению историка Алексея Муравьёва, поэму Ерофеева можно понять как апокалиптическое повествование о путешествии к Богу: «Герой Ерофеева едет к Богу, но доехать он может, только опустошив, выпотрошив себя и, в конце концов, пройдя через смерть. Четыре человека, о которых говорится в этом трактате, — это четыре Всадника апокалипсиса».
На сегодняшний день по поэме «Москва – Петушки» защищено несколько диссертаций, проводятся научные конференции, выпускаются сборники статей. Многие литературоведы считают, что поэма «Москва – Петушки», как и все творчество Венедикта Ерофеева, не поддается однозначной трактовке и поэтому всегда будет актуальна и интересна.
Сергей Ишков.
Фото с сайтов biographe.ru и ru.wikipedia.org
